История этого фильма началась необычно. Ирине Корчевниковой, работавшей в Художественном театре при Олеге Ефремове и при Олеге Табакове, в начале нулевых позвонила известная актриса Татьяна Лаврова и рассказала, что из Нью-Йорка, из консульства России, ей сообщили, что какая-то американка принесла им большую коробку. Там оказался архив актрисы самого первого поколения Художественного Марии Николаевны Германовой, а передавшая его дипломатам американка приходилась невесткой Марии Николаевне.
— И мы засобирались за этим архивом в США, — рассказывает Ирина Корчевникова. — Когда я открыла коробку — ахнула, там был просто клад: дневники и многостраничные рукописи актрисы с ее пометками, множество фотографий. Начала читать и сразу наткнулась на запись 1918 года: «Мое несчастье, моя болезнь дает мне много дней досуга. Захотелось мне записать про нашу жизнь, про Россию, про войну, про революцию и как эти мировые огромные события, кажется, переживаются мной, маленькой единицей».
Находка и легла сначала в основу книги с дневниками и воспоминаниями актрисы, вышедшей в 2012 году. И вот наконец Ирина Корчевникова вместе с режиссером Игорем Колядиным сделали о ней фильм. Его невероятная ценность в том, что в рассказах о судьбе выдающейся трагической актрисы, которую называли «русская Дузе», восстанавливается картина прошлого — Московский Художественный театр, которого мы не знали, и та самая Россия, в которой не жили.
Станиславский развел руками: «Ну конечно, первая пришла»
Мария Николаевна Германова происходила из старообрядческой семьи, огромное влияние на нее оказала бабушка, которая воспитала в ней строгость по отношению к себе, и эта строгость позже проявилась по отношению ко всем окружающим. «Двойной спиралью горело в детской душе два чистейших пламени: искусства и религии», — писала она о себе, и это не просто красивая фраза. Кстати, первые мхатовцы были очень религиозны, воцерковлены.
Она даже в театр приходила в особых платьях, потому что относилась к нему как к храму. Без тени иронии, свойственной сегодняшним артистам, которые любят шутить: «Храм-храм — и нет человека». Тогда в молодом Художественном у еще молодого Станиславского и его учеников все было иначе. Даже «театр» писала с прописной буквы.
«Какое это было удивительное время! И какой удивительный был наш Театр! Деревянная облицовка лож и балконов, суконный занавес с вышитой на нем чайкой, все призывало к подвижнической работе, обвивало мистичностью, почти религиозностью. Я не могла надышаться воздухом нашего Театра. Я приходила первой и уходила последней. Станиславский пришел раз случайно раньше всех, нашел только меня в фойе, приготовленном для репетиции, и с улыбкой развел руками: «Ну конечно! Первая пришла».
Станиславский любил нагонять на своих артистов страх. Германова на страницах дневника рассказывает жестокие вещи. Как будто не про благородного седовласого красавца из позапрошлого века, а про прагматичного продюсера какого-нибудь проекта. «Он смотрел на актеров как на массу, из которой надо выбить штампы, примадонство, всю актерскую мишуру. Во имя этого он не жалел актеров, не считался с их самолюбием. Но ему прощали и насмешки, и грубости за то, как изумительно учил он нас, как помогал в ролях».
Ее кумир — великая итальянская актриса Элеонора Дузе. Ради нее Мария Германова учит итальянский, чтобы понять и насладиться вполне ее игрой. При первой возможности поедет в Италию и остановится в той же гостинице, где жила Дузе. Их встреча все-таки случилась. «В те немногие счастливые дни в Турине она не отпускала меня от себя, — читаем в дневниках. — Она сразу поняла, что не из пустого чувства примчалась к ней из далекой Москвы эта русская молоденькая женщина. Просто, по-товарищески говорила она со мной об актерстве, о жертвенности, послушании и смирении».
Если бы молодая поклонница знала, что, достигнув в профессии высот, она часто будет вспоминать Дузе. С годами Германова, почувствовав, что актерский труд, служение — путь к одиночеству, только и могла процитировать своего кумира. «Как-то раз пожаловалась я ей на свое одиночество. А Дузе с какой-то терпеливой гордостью сказала: «О… одиночество! Без него я ничего не создала бы!»
Подарок от внука Поленова
На экране мелькают кадры: дореволюционная Москва, светлая Пасха, коронация русского царя Николая II и трагедия на Ходынке. Любимые роли — Агнес в «Бранд», Софья в «Горе от ума», Марина Мнишек в «Борисе Годунове» ее несравненная Грушенька в «Братьях Карамазовых» Достоевского. Критики, в частности, отмечали трагические качества ее темперамента и необычайную красоту. Это позволило им назвать Марию Германову одной из лучших актрис своего поколения. Не будет ошибкой назвать ее единственной трагической актрисой не только в России, но и в Европе после смерти Элеоноры Дузе.
И тут же уникальная съемка, найденная в киноархиве, — роль Анны Карениной в одноименной черно-белой картине, разумеется, немой, снятой в 1914 году. Фильм много показывался за границей. Кадры нашли в московском архиве, а вот с записями голоса Германовой были проблемы. Но помог случай.
В 2002 году в музей МХТ приехал внук художника Поленова Александр Александрович Ляпин, которому вообще-то нужно было получить разрешение ухаживать за могилой актеров Художественного театра Поликарпа Павлова и Веры Греч, похороненных на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа в Париже. В подарок он передал музею диск с уникальной записью того, что исследователи давно искали, — Мария Германова читает фрагменты из пушкинского «Евгения Онегина» и рассказа Тургенева «Довольно». Запись эта была сделана на одном из концертов в Париже в 30-е годы.
Но на использование записи, происхождение которой было неизвестно, уже авторам фильма нужно получить разрешение. А тут началась специальная военная операция и, как реакция на нее, — жесткая санкционная политика Запада, в том числе и на русскую культуру. Но создатели фильма решили идти до конца: поиски происхождения записи привели их в Национальную библиотеку Франции. Сотрудники библиотеки помогли в ее оцифровке: «И мы получили то, что искали, — голос Марии Николаевны», — говорит Ирина Корчевникова.
Набожное приобщение к страждущей Родине
Когда началась Первая мировая война, которую «практичная Европа встретила с подъемом и одушевлением», Германова написала: «…И все пошло прахом. Как в сказке: пропел петух, и там, где были груды золота, оказалась кучка пепла». Февральскую революцию актриса примет с восторгом, а позже признается: «Как и большинство из нас, глупых интеллигентов». А потом увидит воочию разрушительные последствия революции: в их родовом доме в Пальне библиотеку сожгли, а всех лошадей расстреляли из револьвера.
А как ужасно выглядела ее любимая Москва! Разоренная, брошенная, словно нищенка. С мужем и сыном Германова покидает Россию. Жизнь в эмиграции — последняя яркая страница в жизни актрисы Германовой. Она не вернулась в Россию из-за политических убеждений супруга — Александра Калитинского, ученого, специалиста по русской иконе, дважды арестованного как видный левый эсер, к тому же объявленного врагом народа с лишением всех прав. Семья осталась в Праге: он создал «Кондаковский институт», в котором объединил учеников историка византийского и древнерусского искусства Никодима Кондакова и выпустил уникальную книгу о русских иконах. А она встала во главе так называемой Пражской группы Художественного театра.
Русская труппа базировалась в знаменитом Театре на Виноградах. Здесь в 1924 году состоялась премьера спектакля «Медея»: режиссер-постановщик — Мария Германова, исполнительница главной роли — она же. Пражская труппа и ее творческий лидер актриса Германова имели у европейской публики успех. «И я с удовольствием благодарила и чехов, и болгар, и сербов. Это было набожное приобщение к страждущей Родине нашей через ее искусство. Храню, как драгоценность, иконку — копию с нестеровской Божией матери, которую подарил мне один офицер», — писала актриса.
«Что вы! Это стоит доллар!»
Воспоминания «русской Дузе» могут и сегодня служить настольной книгой современных актеров, которым неплохо бы знать в деталях историю отечественного театра за его пределами, понимать, кто есть кто и кто чего стоит. Вот, например, ее опыт работы в Америке, где давала уроки актерского мастерства и где убедилась, что «в Америке деньги — мерило всего». Кстати, то же самое можно прочесть в воспоминаниях Есенина после его посещения Америки, у других деятелей культуры.
Своих учеников Мария Николаевна часто упрекала в том, что они думают все купить, как в автомате: жетон в 5000 долларов — и у вас моментально хороший режиссер-педагог из Европы, который сразу делает всех актерами. «На одной репетиции, — вспоминала Германова, — я удивилась, как молодой человек в сцене с девушкой, в которую он влюблен и на которой хочет жениться, небрежно ведет себя, говорит развязно. Это меня удивило, и я сказала, чтобы он принес ей цветы на репетицию. Хотя бы одну розу. Тут они оба откровенно захохотали: «Что вы! Это стоит доллар!»
В интервью, которые русская актриса давала за границей, она не скрывала, что хотела уехать в Россию. «Какой настоящий русский может быть счастлив вдали от родины?» Но почему же она не вернулась? Ей нужно думать о своей Пражской группе, о тех, за кого когда-то взяла на себя ответственность. Но оставила идею о возвращении в Россию, теперь советскую. «Я отказывалась вернуться домой, потому, что не верила в то, что искусство может существовать в тех условиях, которые сложились в Советской России. Достоевский запрещен. Чехов — редкий и нежелательный гость. Как можно жить в таком театре?» И не вернулась.
Мария Германова умерла в Париже 9 апреля 1940 года в возрасте 57 лет. Похоронена на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. В России никого из родственников у нее не осталось: брат был репрессирован и расстрелян. В настоящее время недалеко от Вашингтона проживает внучка Марии Николаевны — Сильвия Брауде. Ее внучатые племянники (дети сестры Августы Пельтенбург) — Кристиан Пельтенбург-Брежнев, известный художник, второй — Михаэль Пельтенбург-Брежнев, врач, живет в Италии. А архив великой русской актрисы в русское консульство передала ее первая невестка Беверли Плачек.