Молодые сейчас и знать не знают, что о великих поэтах России — о Цветаевой, о Мандельштаме... — писать было нельзя. Особенно — об их кончине. Одна в отчаянье и с голоду повесилась в Елабуге в 1941-м, другой то ли замёрз в сталинском концлагере на Дальнем Востоке, то ли умер там с голоду.
Их судьба не давала Ахмадулиной покоя. Стихотворенье за стихотвореньем об убитых, о тех, кому горло порвал век-волкодав.
Нельзя в Москве? — она печатала книгу в Тбилиси. В 1977-м, в гнилое сусловско-брежневское время там вышел сборник (названный вежливо, благодарно и отвлекающе: “Сны о Грузии”), где чуть не половина — о гениях: о Пушкине, Лермонтове... И, конечно, о Марине Цветаевой, о её стихах:
А ты — одна. Тебе — подмоги нет.
И музыке трудна твоя наука —
не утруждая ранящий предмет,
открыть в себе кровотеченье звука.
Кровотеченье звука... Единственная женщина на вершине тогдашнего Олимпа, где рядом с нею громыхали, призывали, воспевали и в меру гневались знаменитые мужчины: Евтушенко, Вознесенский, Рождественский... Но зал замирал, когда на сцену выходила умопомрачительная красотка и читала внешне тихое, вежливое воспоминание о званом обеде в семье искусствоведов, благополучных и обласканных властью. Голосок звенел, как кованый нож, как беспощадная сталь:
Придвинув спину к их камину,
пока не пробил час поэм,
за Мандельштама и Марину
я отогреюсь и поем.
Хозяин-искусствовед начинает учить, как жить, как правильно себя вести:
Он был настолько выше быта
И так воспитан и умён,
что обошла его обида
былых и нынешних времён.
Он знал: коль ложь не бестолкова,
она не осквернит уста,
я знала: за лукавство слова
наказывает немота.
Он, сокрушаясь бесполезно,
стал разум мой учить уму,
и я ответила любезно:
“Потом, мой друг, когда умру,
вы мне успеете ответить...
Сейчас ей успеют ответить. “Ахмадулина? — Это кто?”
Господи, теперь ее знают по ежегодной теле-кино-комедии “С легким паром” и по слащавому “Жестокому романсу”. Да и знают ли, что это ее стихи там поют, приделывая как попало к шаблону мелодрамы:
А напоследок я скажу:
Прощай, любить не обязуйся...
и еще:
По улице моей который год
звучат шаги — мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден...
Вот отзвучали и ее шаги.
Она жила скромно и с достоинством, нигде ни в чем себя не уронила. Таких людей ценят мохнатые шмели, сборщики подписей для публичных коллективных прошений (типа “остаться на третий срок”). Однажды они ей позвонили:
— Белла Ахатовна, мы бы хотели, чтобы вы подписали письмо в поддержку Владимира Владимировича.
— Ну что вы, я недостойна!
— Белла Ахатовна, уважаемая, может быть, вам надо подумать?
— Нет-нет, я недостойна. Маяковский — гений.
…Теперь она навсегда с теми, о ком всю жизнь думала и кого всю жизнь любила.