Игры разума
“Лагерь монетаристов” настаивает на преимущественно финансовой модели антикризисных мер — стабфондовскими миллиардами латаем “дыры”, рынок сам все отрегулирует. Представители второго лагеря, напротив, предлагают направить накопленные резервы в инфраструктуру, под которой они понимают не только промышленное производство, финансовые институты и перспективные технологии или дороги, но и образование, науку, средний бизнес и т.п. И именно в этом они видят залог выхода страны из кризиса в более конкурентоспособном состоянии.
Интересно, что и первые, и вторые ведут этот спор уже не первый год. Только у первых риторика менялась в зависимости от конъюнктуры — и не только экономической, а вторые выглядят более последовательными. Кризис обнажил эти противоречия и сделал дискуссию более жесткой.
Сторонники монетаристского подхода — главным образом последователи и ученики Евгения Ясина, либеральные экономисты, как работающие во власти, так и работавшие, а ныне — резко оппозиционные. Само понятие возможного кризиса в последние годы рассматривалось монетаристами не как следствие системного дефекта в глобальной экономике, а всего лишь как частный случай “смены конъюнктуры” на энергоносители. Поэтому нет ничего удивительного в том, что вплоть до последнего времени монетаристы утверждали: последствия мирового кризиса для России не страшны.
Но хор этот не был стройным, и экономические прогнозы, не грешившие такой легковесностью, высказывались и писались. Например, одним из самых ярких “пророков” наступающего коллапса, безусловно, оказался Сергей Глазьев — экономист-рыночник, хотя и не либеральных взглядов. Еще пять лет назад он доказал, что “финансовая пирамида американских обязательств вышла за пределы устойчивости”, а цены на нефть — “часть этой пирамиды”.
Среди наиболее серьезных “предсказателей”, писавших о наступающем мировом кризисе практически с академических позиций, нельзя не упомянуть и экономиста Михаила Хазина. Семь лет назад вместе с Андреем Кобяковым и Олегом Григорьевым он выступил с прогнозом, в котором ошибся в сроках наступления мирового экономического спада всего на полгода. Согласно теории Хазина уже сейчас цена 25 долларов за баррель нефти должна была бы казаться “хорошей”.
Получается, что по-настоящему ошиблись как раз либералы-монетаристы, считавшие, что финансовый кризис (если он наступит) не будет нести за собой глобальных последствий для всего мирового хозяйства. Но несмотря на это, сегодня и наставник большинства наших “классических” либеральных экономистов Евгений Ясин, и резко оппозиционные Андрей Илларионов с Владимиром Миловым говорят о том, что они мировой кризис (“смену конъюнктуры”) предвидели, а руководство страны последние лет восемь якобы пребывало исключительно в прекраснодушном углеводородном успокоении. Звучат и призывы жестко разобраться с “некомпетентными властями”. Недавно Андрей Илларионов в своем блоге разместил письмо “Либеральной хартии”, в котором кроме критики правительственных антикризисных мер содержится и практически политическое требование “самоустраниться” всем тем, кто “проспал кризис”. А автор социально-апокалиптического сценария российского будущего, член правления Института современного развития Евгений Гонтмахер напрямую связывает возможность новой посткризисной модернизации с “признанием реалий и ошибок”, то есть поиском “виноватых”.
Дальше всех пошел Михаил Касьянов, опубликовавший накануне Нового года в Сети “список виновников” кризиса. Досталось от лидера РДСН и “своим” (либералам в правительстве), и “чужим” (политическому руководству страны). Фактически это “расстрельный список”, смысл публикации которого сводится к одному: виноватых в последствиях мирового экономического кризиса надо искать внутри нашей власти, потому что — “проспали”. В общем, логика, достойная Иосифа Виссарионовича, не хватает только заголовка про “врагов народа”.
“Поиск виноватых” — любимая русская игра, но здесь оппозиционные экономисты и политики сильно передергивают, чтобы не сказать — просто лукавят.
Действительно, могла ли власть оказаться более готовой к кризису, нежели сегодня? Казалось бы, наличие Стабфонда само по себе служит ответом. Еще в 2005 году Владимир Путин, описывая роли Стабилизационного фонда и фонда будущих поколений, говорил: “В случае неблагоприятного развития ситуации на мировых рынках у нас будет “подушка безопасности”.
Именно то, что она была создана, является главным ответом на обвинения власти в “преступном бездействии”. Cегодня глупо было бы отрицать, что наша страна, будучи включенной в мировые финансовые процессы, испытывает на себе последствия мирового коллапса куда меньше, чем и некоторые европейские страны, а уж тем более — чем многие ее соседи по СНГ. Кризис в активной фазе идет уже полгода, а и оппозиционные, и “официальные” экономисты говорят только о замедлении темпов роста отечественной экономики. Статистика — вещь упрямая.
Власть не просто “мониторила предсказания” или ждала “смены конъюнктуры”. Именно за последние восемь лет в полемике о роли Стабфонда и необходимости инвестиций в инфраструктуру и формировался “лагерь развития”. А предостережения о недопустимости “нефтяного успокоения” и необходимости системного изменения самой структуры российской экономики звучали не только от президента, но и от других самых что ни на есть официальных лиц. И эти оценки зачастую были куда резче, чем даже у экономистов, находившихся в оппозиции.
В своей книге “Байки кремлевского диггера” скандально известная журналистка Елена Трегубова привела диалог с “главным кремлевским идеологом” Владиславом Сурковым. Смысл сводится к следующему: Сурков крайне эмоционально говорит о том, что период стабильности не будет длиться вечно, и даже называет вероятный срок наступления кризиса — примерно через 8 лет. Диалог происходил в 2001 году.
А два года назад, в 2006-м, в журнале “Эксперт” появилась нашумевшая статья Владислава Суркова “Национализация будущего”. Многих тогда удивила откровенность, с которой автор оценивал российские реалии: “Инфраструктура изношена. Больницы и школы бедны. Техническая отсталость и бытовая неустроенность огромны. Технические силы скудны и распылены…” Неутешительным был и вывод о реальном состоянии дел в стране. “Когда для выживания нации срочно требуется новая экономика, упущенное время расторопно доедает старую”, — отмечает там Сурков. Прогноз же был шокирующим: “Уже близкое будущее удивит неминуемыми и невиданными кризисами…”
“…Пока же велики не столько достигаемые цели и утверждаемые ценности, сколько цены на углеводородное сырье…” — предупреждал Сурков за год до начала обрушения американской ипотечной пирамиды и за полтора до появления первых симптомов кризиса в нашей стране. Термин же Суркова “газированная экономика”, порождающая “шипучие амбиции”, даже какое-то время жил сам по себе, утратив авторство.
Сейчас уже очевидно, что в значительной степени эта точка зрения оказалась востребованной (хотя частично — нет). Инвестиции начали осуществляться — достаточно вспомнить национальные проекты, государственные инвестиции в дорожное, авиа- и судостроение. “Национальные проекты способствовали развитию экономики и общества в целом” — так оценил их роль Дмитрий Медведев. “Экономика развития” начала строиться.
Упрекать же сегодня власть в том, что этот процесс не был доведен до конца за семь лет “углеводородного Клондайка”, очень удобно, но нечестно. Даже если представить себе, что для модернизационного рывка были бы созданы все необходимые предпосылки (например, консенсус в обществе), этот процесс все равно не может уложиться в год или два. Модернизация занимает несколько десятилетий. Потому что, какой бы поворот в развитии страны ни планировался — индустриальный или постиндустриальный, — он невозможен без переворота в сознании, без формирования креативного класса. Именно это диктует естественный темп преобразований. Исторические примеры нарушения такого порядка есть, но они вряд ли кому-то понравятся — например, сталинская индустриализация.
Модернизационный рывок совершается всем обществом, власть же может только создать для этого условия. Чем она и занималась. “Инвестиции в человеческий капитал оказались одними из самых эффективных… Свободный, образованный, здоровый человек — это главное, что определяет развитие страны, ее перспективы”, — подчеркивал Дмитрий Медведев.
Конечно, в чем-то возможности оказались упущенными. Но надо заметить, что и в правительстве все это время были оппоненты масштабным государственным инвестициям в “экономику развития”. Их позиция сводилась к тому, что Россия будет оставаться оазисом стабильности, а экономика США сильна как никогда. Поэтому, чем вкладываться в отечественную инфраструктуру, правильнее размещать свободные средства в американских ценных бумагах. Так, уверяли они, будет надежнее и инфляция нам не грозит. Сейчас эту политику негативно оценивают даже недавние политические союзники монетаристов. Например, Михаил Делягин пишет: “Ситуация будет усугублена политикой Кудрина — Игнатьева, создавшей в стране искусственный дефицит денег за счет вывода государственных активов в банковские системы Запада, в которых был вынужден кредитоваться наш бизнес”.
В результате кризис настиг в тот момент, когда в политике модернизации делались только первые шаги. А креативный класс начал измеряться не сотыми, а десятыми процента от населения страны. Кризис поставил вопрос ребром: списать даже эти небольшие успехи на “причуды рынка” и ждать, когда он подарит следующий шанс, или удесятерить усилия государства, чтобы не только закрепить, но и приумножить достигнутое.
Интересно, что и “лагерь монетаристов”, и “лагерь развития” (хотя есть и частные мнения) ориентированы на достижение одних и тех же антикризисных целей — использование положительных сторон кризиса для развития экономики и увеличение инвестиционной привлекательности страны. Но в результате нынешнюю ситуацию они расценивают диаметрально противоположно: стакан или наполовину пуст (на подъеме конъюнктуры государство не использовало валютные накопления для инфраструктурных вложений), или наполовину полон (сейчас можно использовать деньги из Стабфонда для инвестиций в развитие). В связи с этим необходимо проанализировать, что конкретно предлагает та и другая сторона.
Экономисты ясинской школы (такое определение как комплимент расценивает не только оппозиционный Илларионов, многие “либертарианцы”, но и некоторые действующие члены кабинета министров) настаивают на мерах невмешательства государства в экономику — дескать, рынок саморегулируется, а там конъюнктура изменится и начнется подъем.
Интересно, что мировой антикризисный тренд оказался асимметричным: и в Европе, и в США государство активно берет на себя регулирование в экономической сфере, участвует в рекапитализации банков, страховых и ипотечных компаний, поддерживает крупнейшие промышленные предприятия. Но монетаристы критикуют за это и российское правительство, и некогда образцовый Запад.
Другая точка зрения исходит из более амбициозного видения будущего: мировая конъюнктура для нашей страны не изменится до тех пор, пока мы сами не начнем принимать активное участие в ее формировании. Только в этом залог страховки от будущих кризисов для России.
Лагерь “сторонников развития” исходит из простого посыла: Россия не станет сверхдержавой до тех пор, пока ее главным богатством остается сырье, а не технологии. Смысл модернизации и заключается в том, чтобы наша страна из источника сырья превратилась в полноправного партнера, на равных с остальными развитыми державами участвующего в мировом разделении труда.
В связи с этим главный редактор журнала “Свободная мысль-XXI” Владислав Иноземцев пишет: “Национальной идеей” модернизации является сбережение, а не безумная роскошь и “разбазаривание” незаработанного. Рациональное использование ресурсов, целевые вложения в “точки роста” экономики и социальной инфраструктуры — вот единственно возможный путь”. Одновременно речь идет о получении доступа к техническим и интеллектуальным ресурсам ведущих экономик мира. Только это можно считать достаточными предпосылками для интеллектуальной мобилизации, именно этой цели должны быть подчинены все усилия общества — от образовательных до внешнеполитических.
А главный редактор журнала “Эксперт” Валерий Фадеев считает, что кризис — это шанс для нашей страны “сбросить балласт” и войти в постнефтяную эпоху более подготовленными: “Кризис… вскрыл недостатки финансовой системы России: неэффективность использования денег, то, что основу фондового рынка составляют иностранные активы, которые сразу начали выводить, плюс спекулянты, отсутствие институтов, способных поддержать фондовый рынок”. Фадеев уверен, что кризис — это не только повод наконец решить застаревшие российские инфраструктурные проблемы (как строительство мостов и дорог, что является непременным условием для внутренней “колонизации” страны), но и создать базис для инновационной культуры, конвертации сырьевой экономики в интеллектуальную. Сегодня, когда нефть уже стоит около 40 долларов за баррель, эти предложения кажутся особенно актуальными.
Дмитрий Медведев сказал о возможностях, которые открываются в новых экономических реалиях: “Кризис… будет иметь не только негативные последствия, но должен создать и ряд новых возможностей, в частности, по освоению новых рыночных пространств, новых кластеров, новых рыночных ниш… И это как раз возможность… двинуться в правильном направлении”. А на недавнем Госсовете в Ижевске президент заявил о неизменности стратегических целей в развитии страны: “Национальная конкурентоспособность была и остается нашей стратегической целью. Развитие страны по инновационному пути, внедрение передовых технологий, увеличение производительности труда никакой альтернативы не имеют”.
Насколько масштабы развивающегося кризиса будут соответствовать уровню подготовки к нему? И помогут ли те меры, на которые рассчитывает правительство сегодня? Это покажет только время. Определенный оптимизм внушает то, что власти знали и готовились, и, следовательно, сегодня могут действовать системно, понимая все опасности и угрозы. Опять-таки незадолго до Нового года Владимир Путин заявил, что рост ВВП в 2009-м составит 6 процентов.
Но главный вопрос: что будет дальше, после того как кризис закончится? Что мы приобретем и от чего откажемся за этот “трудный”, по выражению Дмитрия Медведева, 2009-й? Определяться нужно уже сейчас. По какому пути идти: латать дыры, перераспределяя стремительно тающие запасы, или инвестировать в инфраструктуру, пока любые активы — и людские, и производственные — объективно дешевы? Именно от этого зависит, насколько наша страна будет способна выйти из кризиса с наименьшими потерями и подготовиться к конкуренции на новом этапе.