Совсем недавно Институт народнохозяйственного прогнозирования Российской академии наук, где работают признанные эксперты, из числа которых, в частности, вышел и нынешний помощник президента Андрей Белоусов, выпустил доклад о структуре потребления российских домашних хозяйств. Наверное, Дмитрий Анатольевич его не видел. А там содержится любопытный вывод: «Структура потребления российских домашних хозяйств не соответствует достигнутому страной уровню экономического развития».
Что это означает в переводе с «экспертного»? Как известно, чем выше доля расходов семей, которые тратятся на продовольствие, тем беднее население. В докладе утверждается, что «несмотря на значительный рост среднедушевого ВВП России в 2000-е годы, значимых положительных сдвигов в структуре потребления населения не произошло: около 30% расходов домашних хозяйств приходится на продовольствие». Этот показатель, что важно, намного выше, чем в странах с сопоставимым уровнем душевого ВВП, рассчитанного по паритету покупательной способности. Если, например, в Турции, Литве и Эстонии расходы на продовольствие немногим выше 20% расходов домохозяйств, то в других странах Восточной Европы и Греции этот параметр находятся в диапазоне 15–20%.
Тем самым очевиден и вполне экспертно обоснован вывод о том, что российская бедность, если ее измерять через расходы домохозяйств (а вот о необходимости этого, кстати, премьер как-то сказал), чрезмерна и необоснованна. В чем же дело? Причин много.
На поверхности — неравенство в доходах, которое в России существенно выше, чем в упомянутых выше странах с сопоставимым уровнем душевого ВВП. Если использовать коэффициент Джини, который чем больше, тем различия выше (его значения колеблются от 0 до 100), то по данным ООН этот параметр в России — 39,9, в Литве — 36, в Эстонии — 35,8, в Греции — 34,3, в Хорватии — 29, в Чехии — 25,4. Нас опережает лишь Турция — 43,6.
А откуда появляются такие высокие различия, которые, кстати, в нашей стране массово воспринимаются как несправедливые? Здесь на первый план выступает архаичная экономика, в которой есть счастливчики — те, кто занят в «добыче полезных ископаемых» (они в прошлом году получали более 83 тыс. руб. в месяц) и «лузеры»: «обрабатывающие производства» (40 тыс. руб.), здравоохранение и социальные услуги (40 тыс.), строительство (38 тыс.), торговля (35 тыс.), образование (34 тыс.), сельское хозяйство (28 тыс.).
Еще один важный момент, который предопределяет ненормально высокий уровень бедности в России — аномально низкая доля людей, занятых в малом бизнесе. Она у нас всего 20% от всех занятых, в то время как в странах с сопоставимым уровнем ВВП она достигает 50 и более процентов. Почему этот показатель важен? Потому что работающие в малом бизнесе (если внешняя по отношению к нему среда нетоксична), как правило, обеспечивают себе и своим семьям хотя бы прожиточный минимум. А у нас численность малых предприятий уменьшается. В 2018 году их было 2,66 млн, а в 2016 году — 2,77 млн.
Значит, дело во многом — в предпринимательском климате, который в России существенно хуже, чем в странах той же Восточной Европы. А это уже проблема качества госуправления. И действительно, согласно самому свежему (2017 года) Индексу качества государственного управления (World Governance Indicators, WGI), подготавливаемому специалистами Всемирного банка, Россия ухудшила позиции в нем. При этом учитывается шесть показателей: «подотчетность», «политическая стабильность и отсутствие насилия», «эффективность правительства», «качество регулирования», «верховенство закона» и «контроль над коррупцией».
Вот здесь мы и видим корень проблемы непропорционально высокой относительно уровня экономического развития бедности в России: это то, как устроена наша власть. Она не обеспечивает действительно убедительное для людей правосудие, тратит крайне неэффективно деньги, которые собирает в виде налогов. Но главное: судя по конкретным действиям, а не по красивым декларациям, власть и не хочет ничего менять — ее это вполне устраивает. Более того, государство становится фактическим собственником все большего числа активов — посмотрите, например, на банковский сектор, инфраструктуру. А малый бизнес, который должен занимать преимущественное место в экономике XXI века, как уже сказано, хиреет, уступая место госкорпорациям и аффилированным с ним фирмам.
Вот и получается, что наш богатейший экономический потенциал не дает людям того, что мог бы дать даже при элементарном облегчении государственного бремени на российское общество. Поэтому добиться двукратного снижения бедности в соответствии с национальными целями, поставленными президентом в прошлом году в его майском указе, можно только, если сдвинется вся махина перезревших реформ — и прежде всего в сфере государственного управления.
Можно, конечно, ради победного рапорта (а 2024 год близок) раздать людям, имеющим доходы ниже прожиточного минимума, немного денег. Благо государственные резервы (накопленный за последние годы профицит федерального бюджета, Фонд национального благосостояния) уже достигли нескольких триллионов рублей. А чтобы формально облагодетельствовать половину из нынешних бедных, выведя их доходы к прожиточному минимуму, понадобится пара сотен миллиардов рублей в год.
Правда, тут возникает вопрос. Сейчас государственные резервы накапливаются, но без экономического роста (а это то, что мы сейчас имеем и, видимо, будем иметь, по крайней мере, на среднесрочную перспективу) они понадобятся на закрытие многих других бюджетных дыр:
— поддержание обороноспособности в условиях начинающейся очередной гонки вооружений;
— содержание правоохранительных органов, которые, как показывает практика, зачастую обеспечивают безопасность не граждан, а государства со всеми его отмеченными выше органическими изъянами;
— строительство очередных инфраструктурных объектов по явно завышенным (понятно почему) ценам;
— материальное обеспечение функционирования раздутого и неэффективного государства.
Социальные программы останутся, как это у нас принято, на голодном пайке. Посмотрите уже принятый закон о федеральном бюджете на 2019–2021 годы. Там обнаружатся весьма интересные цифры о фактическом отсутствии роста расходов на образование и здравоохранение, несмотря на шумный пафос национальных проектов.
Поэтому «экспертно-популистский» взгляд на ситуацию с бедностью вполне объективно дает отнюдь не такую радужную картинку, которую хотел бы видеть Дмитрий Анатольевич. Разработанные правительством национальные проекты, увы, в своем большинстве никак не дают возможности действительно всерьез и надолго сдвинуть с места ситуацию с бедностью и другими многочисленными нашими социальными болячками. Такая ситуация как раз может сподвигнуть власти на принятие сиюминутных, популистских решений.