Личное состояние Джека Ма оценивается в $36,6 млрд. А начинал он простым преподавателем английского языка, в 1995 году основал свою первую интернет-компанию, зарегистрированную и размещавшуюся в его квартире. Что называется, сделал себя сам.
Но самое интересное в этой истории не американская мечта на китайский лад, а партбилет в кармане миллиардера.
А ведь и в нашей совсем недавней истории было что-то похожее. Едва ли не первым легальным советским долларовым миллионером-предпринимателем где-то там, в конце 80-х, был основатель кооператива «Исток» Артем Тарасов. Параллель с Джеком Ма в том, что Тарасов на экране еще советского телевизора (в легендарной программе «Взгляд») продемонстрировал свой партбилет и указанные в нем уплаченные партвзносы (3% от дохода), составлявшие астрономические по тем временам 90 000 рублей в месяц. Было это почти за десять лет до того, как Джек Ма начал осваивать Интернет.
КПСС, как и СССР, больше нет, Тарасов тихо скончался в 67 лет, а КПК и Джек Ма процветают. Симбиоз миллиардера-коммуниста можно считать квинтэссенцией того самого «китайского опыта», о котором не перестают тосковать многие российские общественные и политические деятели, причем не обязательно левой ориентации.
Так в чем же китайский секрет? Начать стоит не с исторических традиций и особенностей менталитета. Просто в Китае после маоистских «больших скачков», истребления воробьев и хунвейбинской «культурной революции» сумели благодаря Дэн Сяопину взяться за реализацию курса, который был аналогом новой экономической политики, за полвека до этого начатой в Советской России. Та же цель — накормить страну, те же средства — легализация частного производства, прежде всего продуктов питания и торговли ими.
Но наш НЭП не продержался и 10 лет, а китайские реформы вот уже 40 лет живут, развиваются и побеждают. Почему?
Гавриил Попов, первый в новейшей российской истории мэр Москвы, известный специалист в теории управления, видит ответ в том, что в Китае удалось сделать двигателем реформ главную политическую силу страны — партаппарат. Это действительно чрезвычайно важно. Таков залог успешности любых реформ. Но стоит внимательнее рассмотреть саму специфику НЭПа или начального этапа китайских реформ. Это именно экономическая политика, успех которой, свидетельствует китайский опыт, — в освобождении от давления идеологических шор и табу. В КНР это удалось. В Советском Союзе воплотить простенькую на первый взгляд формулу Дэн Сяопина: «Не важно, какого цвета кошка, главное — чтобы она ловила мышей», — не получилось. И это относится не только к собственно НЭПу, но и к попыткам вернуться к рынку в рамках косыгинской реформы 1960-х годов.
Дело не только в «партийных кардиналах», блюстителях «ценностей марксизма-ленинизма». Возможно, проживи Ленин дольше, он смог бы эффективно встроить НЭП в идеологию строительства социализма в одной отдельно взятой стране (для Маркса такое строительство в принципе невозможно). Но это не принципиально.
Идеологические клише поддерживались не столько теорией, сколько политической практикой, а она задавалась геополитической расстановкой сил. Которая со своей стороны толкала к укреплению обороноспособности и к индустриализации, в том числе за счет сворачивания НЭПа и мобилизации полученных ресурсов. Как обороноспособность использовалась, когда это потребовалось — в начале Великой Отечественной войны, — отдельный вопрос, но без индустриализации победа в войне была бы практически невозможна.
Разница между СССР и Китаем в том, что СССР был куда более идеологизирован. Москва несла ответственность за грандиозный, небывалый в истории социалистический эксперимент, распространенный после Второй мировой войны на тот же Китай и страны Восточной Европы.
Если угодно, секрет успеха китайских реформ и неуспеха советских следует искать в специфике не столько китайского, сколько российского менталитета. Именно русский народ претендовал на звание «народа-богоносца», именно Москва именовалась «третьим Римом», именно здесь постоянно строилось «счастливое будущее всего человечества».
Китай же смог реализовать главное в реформах, исток которых в НЭПе, — прагматизм. Выбор Пекина — не мессионерство (Китай исторически никогда не претендовал на мировое господство в любой, в том числе идеологической сфере), а последовательное укрепление экономической мощи. И цель достигалась жесткими средствами. Когда в 1989 году разные протесты вывели на многодневный митинг на пекинскую центральную площадь Тяньаньмэнь толпы студентов и молодежи, власти недолго разбирались в сути этих протестов — в требовании распространения реформ на политическую сферу или в требовании остановить рост цен и коррупцию. Митинг был раздавлен танками. Отхода от экономической направленности проводимых реформ не произошло. И это неотъемлемая часть китайского опыта и наследия Дэн Сяопина.
Цель реформ Поднебесной достигнута. Китайская экономика по валовым показателям вторая в мире. И этот факт существенно повысил и политический авторитет Пекина.
Пожалуй, именно понимание роли экономики как базиса — самое коммунистическое в китайской политике. Если же оценивать достижения в социальном равенстве, то в Европе социализм значительно более укоренился, чем в Китае под руководством КПК. По международным оценкам, в США на долю 10% самых обеспеченных приходится 78% национального богатства, в Китае — 73%. В Европе разрыв существенно ниже. Зато в России 10% самых богатых контролируют почти 90% национального богатства. Эти оценки, правда, оставляют открытым вопрос, на кого отписывается национальное достояние, контролируемое российским государством и его компаниями.
Прагматизм определяет и сегодняшний курс Пекина. Что не перестает удивлять официальную Москву. Столкнувшись с санкциями — а это оборотная сторона далекой от прагматизма внешней политики, — Москва рассчитывала на укрепление стратегических союзнических связей с Китаем. Если это и происходит, то пока что лишь на уровне риторики. Китай, верный прагматизму, активно развивает сотрудничество, но в тех областях, которые считает для себя важнейшими — естественно, в первую очередь в энергетике. При этом Пекин бдительно следит за тем, чтобы связи с Россией не навлекли на него вторичные санкции Вашингтона, несмотря на то, что между Китаем и США разворачивается масштабная торговая война. Дополнительные риски Пекин все равно считает излишними.
Представительство Банка России в Китае не устает сигнализировать о том, что Пекин фактически присоединился к антироссийским финансовым санкциям, получение российскими банками китайских кредитов крайне затруднено, они предоставляются только под те проекты, в которых активно участвует китайская сторона, то есть в «связанном» виде. Для Пекина это совершенно нормально.
Так стоит ли нам перенимать китайский опыт? В полном объеме это уже невозможно — поезд ушел, и давно. Но пару звеньев этого опыта стоит если не буквально брать на вооружение (Москва, как известно, никому не позволит себя «поучать»), то, во всяком случае, учитывать. Китайский опыт в том, что, во-первых, в историческом забеге выигрывают не амбиции, сколь бы пассионарны они ни были, а последовательный прагматизм. Во-вторых, самый надежный способ добиться укрепления политического авторитета страны на международной арене — это поднять ее экономические показатели.