Литература — это Толстой
В подмосковном Пушкино со дня на день откроется памятник великому русскому писателю Льву Николаевичу Толстому. И, казалось бы, ничего в этом удивительного нет — что нового в том, чтобы в очередной раз увековечить народное достояние? Но, если рассмотреть все это с другой стороны, разве не удивительно, что памятник вероотступнику будет установлен благодаря усилиям православного батюшки?
Но протоиерей Андрей Дударев уверен, что Лев Николаевич Толстой был самым верующим писателем девятнадцатого века.
— Тургенев ему: «Лев Николаевич, ну зачем вам это христианство? Там же говорить не о чем! Пишите свои гениальные произведения». А Фет: «Что это за представление о христианстве, которое меня заставляет предками нажитое добро другим отдавать?». Но Толстой не прекращал думать и писать о христианстве.
Жизненный путь Толстого отец Андрей изучил досконально и с полной уверенностью заявляет, что позиция писателя не повод для осуждения, это повод для разговора.
— Нам не хватает общения и в жизни, и в самой церкви, — делится протоиерей. — У нас, в Пушкино, тоже есть одиозная фигура — Александр Мень, он здесь служил, здесь и похоронен. Так вот о нем наш архиепископ Ювеналий говорил: «Ошибки Меня не повод его осуждать, это повод для общения, для обсуждения». Он шел по новой, непроторенной дороге, и, естественно, он ошибался, как и Лев Толстой. Ведь до Толстого о христианстве никто не говорил свободно. Это уже потом был Серебряный век, а вместе с ним и молодые самоотверженные люди, которые стали говорить и думать о христианстве, а до Льва Николаевича никто такого не делал. Я считаю, что революция — это страшная эпоха. Этот ураган связан с тем, что идеи Толстого не получили развития. Если бы он не был отвергнут, если бы его идеи стали предметом обсуждения среди богословов, то не было бы революции, я в этом уверен.
К Толстому у отца Андрея отношение особое, и не потому, что когда-то церковь и писатель вступили в непримиримый конфликт. А потому, что Лев Николаевич был человеком думающим, мыслящим, живо интересующимся христианством, Евангелием в частности.
— Меня удивляет такой момент: в Индии Лев Толстой признан учителем человечества — у них нет святых, и это самое высокое звание. В Индии, представляете? — вопрошает протоиерей. — И никто в мире не может понять, что у нас с Толстым. Причем не только в церкви, но и в государстве. И если государство не жалует Льва Толстого, то хочется понять почему. Что у нас тогда с государством?
О вечном и важном отец Андрей Дударев может говорить часами, но главное в его понимании не слово, а дело. Истинный христианин именно тот, кто делает, и о самом человеке могут рассказать лишь его дела.
И вот уже пятого октября один из проектов прогрессивного и влюбленного в «думающее искусство» отца Андрея будет воплощен в жизнь. В сквере между улицами Пришвина и Толстого на постаменте расположится огромный памятник. Точнее, сам он будет небольшой: всего-то метровое основание, метр шестьдесят сам памятник и небольшой постамент, но для маленького подмосковного городка — это масштаб.
— В сквере было огромное количество шприцев и бутылок, — сетует отец Андрей. — Мы много собрали, забетонировали дорожки, а главное, здесь прекрасный фон. Памятник будет возвышаться, а за ним — дом Толстого, здесь он когда-то жил.
Церемония открытия памятника обещает быть особенной хотя бы потому, что приурочено все это к 185-летию со дня рождения писателя. Сам памятник уже готов — он изображает Льва Толстого в кресле, с укрытыми пледом ногами и раскрытым дневником в руках. Протоиерей признается, что ему не хватило духу и смелости, иначе Толстой мог бы быть другим.
— Я хотел Толстого сделать в инвалидном кресле, — признается Андрей Дударев. — Есть такая фотография, где он в инвалидном кресле. Он там живой, он не классик, не страшный маститый писатель, он человек, он живой дедушка, который готов тебя глазами съесть, ответить на все твои вопросы — нога болит, но он готов.
Но стоило отцу Андрею с такой инициативой обратиться к скульпторам Селивановым, которые и изготовили памятник, начались толки да обсуждения: мол, зачем изображать классика больным, выставлять в таком свете?
— Мы изменили проект, а потом, когда все уже было готово, я привез оценить памятник Феклу Толстую, — продолжает священнослужитель. — И она, взглянув на памятник, сказала: «Мне памятник нравится, но в нашей семье живет не классик, а человек». И тут я понял, что зря не настоял, зря отказался от первоначальной идеи.
И все же памятник будет установлен в том виде, в котором минимально травмирует сотрудников музеев и всех, кто изучает творчество и фигуру литератора. Главное, что памятник будет. И отец Андрей убежден: «Если мы говорим о русской литературе, то в первую очередь мы говорим о Льве Толстом».
А между тем буквально на следующий день после установки памятника Толстому в Пушкино в другом подмосковном городе, в Подольске, будет установлен еще один памятник писателю. Только там он появится благодаря инициативе главы города, который в свободное время занимается литературоведением. В Пушкино, напротив, администрация города не проявила желания помочь с установкой памятника. Правда, «чем помочь» все же спросили и получили ответ, что помощь нужна с вывозом мусора из сквера, где будет стоять памятник. «И как, помогли?» — спрашиваю отца Андрея. Он отвечает: «Нет».
Своя колея
На многочисленных мытищинских форумах в Интернете об отце Андрее знают и неустанно обсуждают его проповеди. «Он Высоцкого цитировал, представляете?» — пишет один из пользователей.
— А как не цитировать, — уверен отец Андрей, — если каждое его произведение — это ярчайшая история? О Высоцком можно говорить бесконечно, — улыбается протоиерей и начинает цитировать песню «Чужая колея»: — «Прошиб меня холодный пот до косточки, и я прошелся чуть вперед по досточке. Гляжу, размыли край ручьи весенние, там выезд есть из колеи — спасение», — с чувством декламирует он. — Если мы говорим о том, что индивидуальность в церкви надо сохранять. О том, что надо иметь свою точку зрения. О том, что мы все в наше время попали в колею и не хотим из нее выбираться, и это трагедия нашего времени. Я радуюсь, когда я делаю что-то новое, а новое — это всегда непонятное.
Так и следует батюшка исключительно своей колеей, будучи против всякого «растворения» индивидуальности человека в чем-либо. Особенно его беспокоит молодежь.
— Молодежи у нас все больше, потому что молодежь больше тянется к интересному, а интересное — это перспективное, а перспективное — это современное, новое, — рассказывает он. — К сожалению, сегодня в храмах очень мало современного, это же надо нащупать, поставить, найти. Но именно к нам молодежи приходит все больше. Правда, есть такой момент: молодежь, приходящая в другие храмы, зачастую перестает быть молодежью — девушки превращаются в бабулек неухоженных, пацаны превращаются в хилых, неинтересных и озлобленных лиц, неинтересных в творческом плане. У нас не так. Я считаю, что девушки должны оставаться девушками, а пацаны пацанами, я стараюсь отталкиваться от современности. Все новое хорошо воспринимают и бабушки. Мы забываем о том, что время быстро идет. И те, кому сейчас 75, это те, кто в конце 80-х зажигали, им было по пятьдесят. А те бабушки, которые ходили в храм в советское время, которые пережили богоборческий период, они уже в ином мире или им уже лет по 90 и они не ходят в храм.
Каждый день отца Андрея начинается именно с храма, литургии и проповеди. С восьми до одиннадцати утра он ежедневно в храме, что бы ни случилось.
— Для меня литургия — это обязательно мысли об Иисусе Христе, о его месте в нашей жизни, в современной жизни, — рассуждает протоиерей. — Он же обещал быть с нами всегда, вот где он? Я читаю Евангелие с людьми вместе, излагаю свое видение прочитанного. Я утверждаю, что все, сделанное мною, сделано благодаря моему трепетному отношению к христианству. Благодаря тому, что для меня христианство — это средство для жизни. Жизнь остается главной, а христианство только средство для нее. Когда молодой человек или девушка приходят в храм и для них главным становится христианство, они плюют на жизнь, на то, как они выглядят и что они делают, и они сливаются с обстановкой храма, становятся атрибутами церкви, мне кажется, они глубоко заблуждаются. «Соляная кукла человека исчезает в океане божества» — есть такая формула, и я убежден, что это неверно. Для меня верующий человек — это человек, это единица. Евангелие обращается к человеку, а не к человечеству.
Потеря индивидуальности — это не единственное, что батюшка не считает нормальным. На удивление, слово «прихожане» он тоже не приветствует.
— Слово «прихожане» меня совершенно не устраивает, — спокойно говорит отец Андрей. — Потому что прихожане — это люди, которым абсолютно все равно, в какой храм ходить, и все равно, что священник говорит с амвона. Для меня идеально именовать людей, которые мне помогают, друзьями.
В воплощении всех проектов священнослужителю тоже помогают друзья. И памятник Толстому сделать, бюст и дачу Маяковского.
— Тут такие слухи ходили, — смеется протоиерей. — Говорили даже, что это я себе дачу строю.
Слухов вокруг священника и правда много, виной всему его активная социальная и жизненная позиция. Невозможно не спросить: не страшно ли так свободно устанавливать памятники лицам, коих церковь как минимум не приветствует?
— Я уже имел общение с епархиальным управлением, меня вызывали, — спокойно говорит батюшка. — Я поговорил с секретарем епархии очень конструктивно, не было никаких запрещений, был просто призыв к тому, чтобы я понимал отношение старшего поколения к этим лицам, в частности, к Маяковскому. Я понимаю, это объективно, я ничего этого не видел, не слышал, не переживал, а они, конечно, в советское время много страдали. Меня просто попросили быть осторожнее и призвали к тому, чтобы я избегал провокаций. Моя позиция очень проста: я интересуюсь этими лицами, поскольку они интересовались Евангелием.