Кому премьера, а кому пятый прогон. Хабенский явно измотан — все ж таки без десяти минут он один два часа на сцене, — но держится как в первый раз. В монологе, и весьма непростом, больше похожем на лекцию о преимуществах и ужасах одного музыкального инструмента — контрабаса. Самого большого в оркестре и так похожего на оплывшую фигуру дамы постбальзаковского возраста — опущенные бедра, крепкая талия и безвольно покатые плечи.
— Двенадцать контрабасов, если они захотят, — сейчас теоретически, — вы не сможете удержать их даже с целым оркестром. Уже даже чисто физически. Остальные тогда могут просто упаковывать вещи. Но без нас на самом деле ничего не получится.
Чудак и невротик с забавным именем Вольфрам Кнорр один на один с залом. И к залу же обращается — а тот, наивный, откликается, особенно в своей фанатской части. Сидящая за мной девушка довольно громко отвечает артисту Хабенскому, говорящему кому-то в темноту: «Вы думаете, я хочу?..» «Нет, нет», — отвечает фанатка, будучи убежденной, что артист спрашивает именно ее, прижавшую к груди заветный букетик. И стоит ему произнести что-то вроде: «ваш последний кашель», — девушка и другие старательно и похохатывая начинают кашлять. Можно подумать, что в Художественном дают не серьезный моноспектакль о беспросветном одиночестве неудачника на грани медицинского диагноза, а силами звезд проводят интерактив. Но такова сила актерского обаяния — ну не могут ему ни в чем отказать.
А Хабенского есть за что любить. Харизматичен, талантлив, хотя не крупного и не идеального телосложения. Тонко прописанные черты, но писаность эта только подчеркивает мужественность лица его, а не милоту. Он лет шесть мечтал пуститься в это опасное монологическое путешествие, расписанное как по нотам еще в 1980 году немецким писателем Патриком Зюскиндом, который, кстати, на контрабасе не играл, но драматургическую сагу ему пропел. Изначально «Контрабас» был написан для радио, что верно — такое лучше слушать или читать. Но театр быстренько приватизировал сей необычный «Контрабас», и пьеса выдержала множество постановок по миру. В Москве она довольно долго шла в «Сатириконе» с Константином Райкиным.
В соратники по путешествию Хабенский взял молодого и не модного режиссера Глеба Черепанова, и одно это делает честь звездному артисту. Модного в случае неудачи статус и собственное имя прикроют, а здесь — риск у каждого свой. Молодому режиссеру «не лечь» под звезду, не превратиться в обслугу, а показать себя. А актер героического амплуа, наверное, впервые должен стать конченым неврастеником. Это как черная трасса в горах — либо пан, либо пропал.
И вот они вступили в пространство (один на сцене, другой — за ней), обитое пятьюдесятью обычными матрасами (художник Николай Симонов), где всего-то — шкаф, патефон, мусоропровод и унитаз, правда, скрытый от глаз публики.
— Любой музыкант с удовольствием вам подтвердит, что любой оркестр в любой момент может отказаться от дирижера, но не от контрабаса. В течение столетий оркестры обходились без дирижера. А дирижер, даже исходя из истории музыки, — это изобретение новейших времен.
За Хабенским интересно следить: за неполных два часа он будет разным — злобным, нервным, бессильным, ужасно некрасивым. Нелепо-смешным, и от смеха такого станет внутри колко и жалко, а не приятно. Он будет мнимым триумфатором и реальной жертвой... Да-да, контрабаса, под выпуклым глазом которого он не мог заниматься сексом. Он не сможет даже покончить с собой, чтобы избавиться от маниакальности, собственной несостоятельности и одиночества.
Партнеров нет, матрасом не прикроешься — судорожные действия сопровождают монологическое безумие: голову в граммофонную трубу вставил — вошел в шкаф — вышел с контрабасом раза три, но не сыграл — извлек звуки смычком и пилой из всего что мог — приятного мало. Успокоение наступит лишь в финале, когда на сцене материализуется его мечта — рыжеволосая сопрано в красном блескучем платье до полу и запоет Генделя. А аккомпанировать ей будет он: Вольфрам Кнорр — не виртуозно, но Lascia Ch´io Pianga одолеет. И впервые лицо его будет красиво, покойно и вдохновенно.