В понедельник, в день прогона, театр осаждали все кому не лень. Слух о том, что показ пройдет всего два раза — первый и последний, — разогрел даже ту публику, которой театр до лампочки, что ж говорить о завзятых театралах и профессионалах. А всему виной — Фейсбук, куда режиссер «Карамазовых» Константин Богомолов зачем-то выложил пост о том, что покидает Художественный театр в связи с несогласием исключить из спектакля некоторые сцены, не устроившие худрука МХТ Олега Табакова. Бескомпромиссность постановщика и, кстати, заместителя худрука, коим Богомолов является, в сетях тут же обросла домыслами, помыслами, истеричными криками: спектакль закроют, ну уж если у Табакова цензура… Выпад против Табакова абсолютно незаслужен, несправедлив, и многие современные режиссеры сетевой вброс Богомолова осудили. Уж как Табаков носится с молодыми и какой он дает карт-бланш, знают все.
Однако, когда я позвонила в театр, в дирекции мне сообщили, что никаких отмен «Карамазовых» не предвидится, а на вопли в социальных сетях театр принципиально не намерен реагировать. Встретив уже в театре, непосредственно перед прогоном, Богомолова и спросив его: «Какие же сцены тебе предложили убрать?» — внятного ответа я не услышала. Наверное, переживал. Актеры же, с которыми мне удалось переговорить где-то за час до выхода на сцену, тоже были весьма обескуражены и всей шумихой вокруг спектакля (а это не могло не добавить лишних нервов), и тем, что их режиссер подал заявление об уходе.
— Может, какие-то политические намеки не устроили? Но политические провокации — главное в спектаклях Константина, вот в «Идеальном муже» их сколько хочешь.
— Да нет, просто Табаков попросил убрать… Там много, ему показалось, ну, как объяснить, непристойностей, что ли, членов…
Одним словом, как я поняла, природа шумихи мутная и весьма подозрительная, больше похожая на пиар. Кого сейчас в театре удивляют голые тела, члены... Может быть, спектакль внесет ясность? Однако перед началом режиссер, явно волнуясь, сказал не то, что от него некоторые ожидали (заявление или что-то в этом роде), а извинился лишь за возможные технические накладки и сообщил хронометраж спектакля — около четырех часов. На самом деле «Карамазовы» длились четыре с половиной — три акта, два антракта.
Сцена выложена темно-коричневой крупной плиткой, мрачность которой разбавляет лишь верхний ряд с бело-голубым, почти гжельским, рисунком. Три экрана — самый большой над сценой и два поменьше, что выезжают из боковых стен. Свой театр Богомолов обычно усиливает кино: семейство Карамазовых в неполном составе у старца Зосимы. Голоса ровные, спокойные, обмен мнениями по поводу бога, веры… И даже глава рода, Федор Карамазов (Игорь Миркурбанов), не сразу начинает куражиться. Актеры появляются из зала, их лица в разных ракурсах показывают экраны. Митя Карамазов (Филипп Янковский) нервно общается с родственниками из ложи: он попал в неприличное положение, взяв три тысячи рублей у одной возлюбленной, но потратив на другую. Песня Высоцкого со словами: «Я поля влюбленным постелю…» как нельзя лучше иллюстрирует его внутреннее нехорошее состояние.
Музыкальные характеристики героев посредством попсового репертуара — прием, которым пользуется Богомолов более или менее удачно. Инвалид детства Лиза Хохлакова (на коляске, с деревянными безжизненно-тоненькими ручками-ножками) под фонограмму поет: «Я люблю тебя, Дима... Ты возьми меня в полет, мой единственный пилот». А сама сюжетная линия романа, как известно, взятая Достоевским из уголовных хроник своего времени, спокойно и даже без интриги обозначена: Дмитрий грозится порешить папеньку (за любовь, за деньги), повар и камергер Смердяков (Виктор Вержбицкий) с Иваном Карамазовым (Алексей Кравченко) недвусмысленно обсуждают убийство Федора Павловича, брат Алеша (Роза Хайрулина) молчаливо страдает от невыносимости бытия, в которое он вернулся из святого монастыря.
Это хорошо, это плюс, как и выбор актеров на роли и особенно их игра, которую иначе как мужественной во втором и третьем акте не назовешь. Именно два последних акта, увы, полностью разочаровывают. Все уверения постановщика, что он ставил Достоевского, шел за ним, оказались скорее от лукавого. Дописал много, развил классика чересчур, осовременил до бесстыдства. Достаточно сцены из главы первой части романа «Обе вместе», когда Алеша застает Грушеньку (Александра Ребенок) у Катерины Ивановны (Дарья Мороз). На экранном диванчике в истоме лесбийская парочка — ну тут Достоевский точно в гробу вертелся и рыдал. У него же мотив встречи соперниц совсем другой. Открываем книгу: «А знаете что, ангел-барышня, — вдруг протянула она самым нежным и слащавым голоском, — знаете что, возьму я, да вашу ручку и не поцелую…» И чуть ниже: «Так я и Мите сейчас перескажу, как вы мне целовали ручку, а я-то у вас совсем нет. А уж как он будет смеяться!» — «Мерзавка, вон!» То, что Катерина Ивановна деревянные спицы с клубком красной шерсти использует как фаллоимитатор — не провокация, а пошлейшая спекуляция.
Увы, дурной вкус, которого за Богомоловым вроде бы я прежде не замечала, в «Карамазовых» вдруг проявился, как прыщи у подростков, сполна. Факты сегодняшнего дня российской действительности — из газет, телеящика, соцсетей — вшиты в Достоевского так плоско и нелепо, как это сделал бы начинающий режиссер из провинции, поставивший себе целью с наскока завоевать Москву своим радикализмом. Молодой чиновник Перхотин (Максим Матвеев) становится ментом, который с дружком в пьяном ментовском угаре устраивает оргию с дубинками, использованными товарищами в качестве опять же фаллоимитаторов. В тот момент, когда Перхотин выбивает из Дмитрия признание в убийстве отца, которое тот не совершал, по экрану идет текст эротического свойства, который до этого сопровождал сцену визита Перхотина к госпоже Хохлаковой (Марина Зудина).
Зачем-то Дмитрия Константин все-таки решил повесить, а не отправить на каторгу, как у Достоевского. Очевидно, высшая мера наказания была задумана лишь с одной целью — показать, что у мужчин во время повешения случается, знаете ли, эрекция. Слава богу, что это только прозвучало из уст развязно гордой Катерины Ивановны да промелькнуло на экране.
Нет, не постиг Константин Достоевского и его великий роман. Впрочем, к нему можно было и не обращаться вовсе, чтобы рассказать зрителю, как была и есть омерзительна русская жизнь с ее свинством, грязью, развратом, ханжеством. Можно и Некрасова использовать или еще кого. Цитата из Достоевского: «Он слаб и подл (человек. — М.Р.). Что в том, что он теперь повсеместно бунтует против нашей власти и гордится, что он бунтует? Это гордость ребенка и школьника. Это маленькие дети, взбунтовавшиеся в классе и выгнавшие учителя. Но придет конец и восторгу ребятишек, он будет дорого стоить им. Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю…».