БОМБЯТ ВАХТАНГОВА — ШАЛЕВИЧ ГДЕ-ТО РЯДОМ. Все детство — на Арбате, его дом общий двор имел с Театром Вахтангова. Тут и войну встретил, и Сталина… Впрочем, пусть сам нам расскажет: “Конечно, я маленьким был, но кто такой Сталин, уж знал. По Арбату ходили правительственные машины; и вот однажды вижу — авто тормознуло, вышел Сталин и показал рукою на театр, что-то говоря при этом. Сел в машину и уехал. Много позже Рубен Симонов мне подтвердил: был такой случай. Сталин тогда сказал: “После войны отстроим заново”. Дело в том, что в театр бомба попала, а я, кстати, в это время под театром сидел, в бомбоубежище (оно не сохранилось). И буквально через две недели, чтобы глаз вождя не раздражать руинами, театр прикрыли такой каменной стенкой, декорационной. И только потом стали вывозить мусор. А я себе бегал по этим развалинам…”
ГОЛОДАЛ ДВА МЕСЯЦА. “Начало войны в Москве провел, а в октябре поступило указание — куда-нибудь вывезти детей Киевского района; тогда полгорода эвакуировалось. И вот мои родители поехали на Урал, а я — в интернат, в Саратовскую область. Вот там-то серьезную школу прошел, закалка на всю жизнь.
Дисциплина. Ведь это воспитание детское (когда подростки сами с собой остаются), на мой взгляд, самое строгое. Дали мне там гороховый суп, а я ребенком был избалованным и сказал вслух: “Не люблю такой суп”. Рядом парень сидел, кивнул: “Отдашь мне”. Но я все-таки голоден был, съел сам. А после — два месяца всю еду ему отдавал, не ел ничего, не отдал бы — не поздоровилось… Позже он меня простил за то, что не выдал”.
В ГОСТЯХ ХОРОШО… Был соблазн у Вячеслава Анатольевича уйти из родного театра. Правда, всего один раз. Ну нет ролей и нет, можно понять:
“Да, чуть не ушел однажды в Театр им. Станиславского. Там главрежем стал Львов-Анохин, какой-то конфликт у него вышел с Урбанским, вот он и пригласил меня к себе. Но не мог я вот так прийти к своему Рубену Николаевичу Симонову и сказать: “Я ухожу!” Боялся его глаз. Что делать? Пошел к одной артистке посоветоваться.
Как мудро она меня направила: “Вы, Вячеслав, не идите туда через служебный вход. Купите билет и войдите как зритель. Вот и посмотрите, в какую квартиру вы входите”. Так и поступил. Взял билет за 2 руб. 50 коп., прошел в гардероб, где все толкались и снимали калоши… А на второй этаж не поднялся, понял: не мое. Не моя квартира. Теперь то же самое советую своим молодым артистам: пройдите по театру, взгляните на афиши, узнайте — ваша ли это квартира… А на меня, кстати, как в Вахтанговский “вернулся”, сразу роли посыпались”.
ЖАЛЬ, ЧТО ЛЕОНИД ИЛЬИЧ НЕ СМОТРЕЛ… Чего не отнять у Шалевича — его глубокого голоса с хрипотцой (гроза женщин), узнаваемого всегда и везде, достойного сравнения с легендарными “закадровыми ролями” Гердта и Копеляна. Но делали ли на него, на голос то есть, ставку режиссеры?
“Режиссеры? Наверное, нет. На голос делал ставку Кремлевский дворец съездов, куда меня приглашали в качестве чтеца — внимание — 52 раза! Выступал на всех праздниках (ленинских, майских, комсомольских) при всех правительствах. На голос Брежнева, говорите, похож? Что ж, играл я Леонида Ильича в Театре Вахтангова. Огромная роль. Он, знаете ли, большим литератором был: “Малая земля”, “Возрождение” — по ним-то и был поставлен спектакль. Как-то один артист решил подколоть: “Ты Брежнева играешь? Я не видел”. Я — ему: “Самое смешное, что и он не успел”.
Три кадра — три жизни
…Вахтанговский театр не зря в свое время называли “еще одной киностудией страны”, великих тут был переизбыток, отзвук на несколько поколений аукнется. Шалевич от каждого из “стариков” что-то брал себе на вооружение. И вот теперь уже его питомцы, молодые артисты из Театра им. Рубена Симонова, что-то берут от самого Шалевича. Преемственность — вот девиз мастера.
1. Шалевич-комедиант: возможно ли поверить?
“Это наш недавний спектакль “Брызги Шампанского” по “Голубой книге” Зощенко. В одной из новелл главный герой (я то есть) переодевается в женщину; нет, женщину не играет, имеет лишь внешние атрибуты. Чистый розыгрыш. Один доказывает, что женщина, лишенная материальных основ, становится неверна. Другой говорит обратное… Но, знаете, это мое единственное переодевание в дамочку, других прецедентов не было. Мне нравятся комедийные роли, но не всегда они получаются. А в кино на комика почти не утверждали: “Не надо, Вячеслав, ты ж не косой и не лопоухий!”
2. Судья не в мыле?
“Тут я в образе судьи — то премьера по пьесе одной американской драматургини “Я желаю чужого желания, которое желает меня”. Длинно? Но как любопытно! Один художник нарисовал картину эротического содержания, ее купили, а потом идет этакое комедийное разбирательство между мужчиной и женщиной, что приводит к теме поиска своей второй половинки в мире одиночества и отчуждения… Как я управляюсь с молодыми артистами? С трудом. Но стараюсь. Все они талантливы — умеют петь, танцевать, прыгать, постоянно готовы — это нелепое слово — к кастингу. А вот так, чтоб выйти на сцену в индивидуальности… Раньше артист мог молчать на сцене, и зрители следили за ним, этой паузой, открыв рты. Где такие артисты сегодня?”
3. Тяжела ноша худрука театра…
“Стараемся отбирать репертуар — у нас и Островский, Пушкин, Цветаева… А тут осмелились очень сложную вещь Замятина поставить — “Мы”, ее прежде и не было на драматической сцене. Чтоб выйти на подобный жанр, у театра должен быть уровень. Поэтому не целим только в развлекаловку. Эпатаж не всегда приносит плоды. Театр — это алтарь, с него мы проповедуем что-то, но за свободой не должен следовать беспредел. Вот мы долго выбирали пьесу к 9 Мая; не хотелось делать липовые деревянные пулеметы, липовую немецкую форму, как на капустнике. И поставили спектакль о Лидии Андреевне Руслановой — национальной героине, за судьбой которой стоял и русский солдат, и Рейхстаг, и победа, и русский народ. Пронзительный спектакль…” А роль худрука — самая трудная. Согласился я на это, честно говоря, только из-за того, что театр носит имя Рубена Симонова, моего крестного отца “на театре”. Сейчас в Москве нет театров Таирова, Гончарова, Охлопкова, а имя Рубена Симонова все-таки звучит в афишах… Я вообще сторонник того, чтобы люди состоявшиеся ценили своих учителей, и хорошо б, если почаще о них говорили. Я помню, что Рубен Николаевич при слове “Вахтангов” всегда — где бы он ни находился — вставал по стойке “смирно”. Искусство кончится, если кончится эта преемственность, она должна быть в душе и в характере, в достоинстве”.