— В вашей новой картине сыграл слепой мальчик. Легко ли ему было сниматься?
— Его зовут Генка. Генка вообще лучше всех нас. Жалко, что его не будет на премьере. Он сейчас в больнице, ведь мальчик слепой от рождения. Я, когда начал заниматься этой темой, и захотел показать через глаза слепого, как мы неправильно сегодня живем, открыл другой мир. Для меня это был полный шок, поэтому в картине я ушел от серьезного разговора про слепоту. То, что я о слепых уже знаю, меня потрясает. Это большой восторг и боль.
На вопрос “Гена, кем ты будешь?” недавно он ответил: “Артистом, что теперь делать-то!” Мальчишка сильно удивился, что ему за съемки заплатили деньги. Я его спросил почему. “Так это было несложно, — объяснил он. — Это же игра. Вот копать или тащить что-то — это работа”. Только сцена, где он мертвого деда тащил, Генке далась нелегко. “Вот это было дело. А остальное — ерунда”, — резюмировал он. Он очень цельный, и на площадке происходило много и грустного, и смешного. Но под конец того периода, когда мы снимали Генку, вся съемочная группа передвигалась, держа друг друга за локти. Потому что так нужно было обращаться с мальчиком. Это было трогательно.
— А вы пробовали мир на ощупь?
— Да мы все вышли из этого состояния. Дети облизывают пальцы, исследуя этот мир. Я серьезно общался с людьми и слепыми от рождения, и потерявшими зрение. И поэтому “играться” в слепоту сейчас не хочу. В России число инвалидов за последние годы выросло с 5 миллионов до 17. Это очень грустно.
— Какие еще подробности из жизни “слепого мира” вас тронули?
— Общались с одним слепым. Он говорит: “Юр, знаешь, чем девяностые отличались от двухтысячных? В девяностые выхожу из подъезда — шага не могу ступить. Подходит человек, спрашивает, куда отвести. А сейчас целый день могу стоять с палочкой на переходе, стучать — никто не подойдет”. А есть еще и пикантные подробности. Было очень интересно разговаривать со слепым, который ухаживал за зрячей женщиной. Я его спросил: “Ну как у тебя, продвигается?” А он: “Она пока — магнитофон”. Почему магнитофон? Оказалось, потому что очень важно дотронуться, поцеловаться, а по-другому нет информации о человеке. Только звук — ты говоришь, я отвечаю, это ничего не значит.
— Ваш фильм выходит в ограниченном прокате, как и картины многих других режиссеров. Почему?
— Я считаю, что “точка невозврата” в нашем кино уже случилась. Русских фильмов теперь будет все меньше и меньше. Есть масса мальчиков и девочек, мечтающих работать в автомобильной промышленности. Рисовать машины — это же так классно! Им светит работа на “Тойоте”, они не будут создавать свое авто в России. Так же случилось и с нашим кинематографом. Люди хотят нас показывать, но кино совсем мало. А еще меньше — хорошего. И зрители в основном правы, что в российском прокате выпущено много неинтересных картин.
— Что главное для отбора сценария?
— Все их я пишу чужими руками. Все вопросы, которые я задаю себе, актуализируют другие. Так было с “Казусом Кукоцкого” Улицкой. Меня будоражили вопросы генофонда. И вдруг я нахожу книгу, мы встречаемся с Люсей. Разные, разные есть варианты.
— Кто зритель вашего кино? Вы его представляете?
— Те же, кто и раньше. Я сам люблю кино художественное. Мне нравится, когда молодой мальчик пытается взять планку 2,50 метра. И так бежит, бежит, бежит. Ну, 2,50 не прыгает, а прыгает 2,40. Зато я вижу, что он старался. Вот и я для зрителей старюсь изобрести в кино свой угол зрения, пытаюсь выбирать темы. Меня не интересуют шаблоны. Сделать фильм класса “С” с русскими актерами, говорящими американские шутки, вообще легко. Но зачем?
— Затем, чтобы заработать деньги!
— Поверьте, я не бедствую. Мои фильмы покупают в Европе. Если б у нас так кошмарно не пиратили, я б и с тиражей на CD приличные деньги имел.
— О деньгах. Если вспомнить далекие годы, когда вы зарабатывали, снимая клипы и рекламу, с кем было работать интереснее всего?
— Смешно, но я не так много музыкальных клипов снял. Вот рекламы сделал много — роликов шестьсот. А клипов от силы штук двадцать. Мне нравится “Мишель” Леонтьева. То, что я снимал с ней во Франции. Наверное, мне нравится Алсу. Первые клипы, которые я ей делал.
— С Алсу тем не менее вы перестали работать. Почему?
— Она изменилась. Мне все время казалось, что нужно не только к кино, но и к клипам подходить очень художественно. А Алсу со временем стала как все. Просто милая поющая девочка. И мне это перестало быть интересным. А потом перестали быть интересными артисты эстрады. Поверьте, с ними скучно. Их можно пожалеть, потому что они постоянно на гастролях, корпоративах и свадьбах. Они постоянно поднимают бокал за день рождения богатого дядьки. И радуются свадьбе не своих знакомых. Они ущербны в этом плане. Поэтому я не хочу заниматься рекламой и клипами. Да, возможно, это доходно. Но сегодня, когда разрушен шоу-бизнес и нет ни рока, ни попсы, там даже идей нет.
— Качество рекламы в последнее время сильно упало…
— Не упало — исчезло вообще. Произошло элементарное убийство рекламы иностранными сетевыми агентствами. Если в середине девяностых в рекламе работало много русских, они пытались сделать свои ролики как сериалы. Люди обсуждали, спорили, сейчас никакой индивидуальности нет. Я не верю, что сегодня в рекламе работают интересные люди.
— Есть такое ощущение, что вы все время ностальгируете по девяностым. Почему?
— Потому что я созревал в то время. И любовь была, и кислород — при всех тех проблемах. Сегодня проблем больше, а вот кислород исчез. Нет иллюзий. Тогда был выбор, по каким правилам играть. В девяностые, если ты договаривался с кем-то на словах, это было железно. А сегодня бумаги подписываешь, а потом бегаешь по судам. Есть у меня идея снять фильм про становление шоу-бизнеса и крушение русского рока. Потому что все это происходило на моих глазах.
Лично мне повезло. Я когда-то сидел на прокуренных кухнях со старшими коллегами, и были наши разговоры про служение искусству. При всей циничности, при рекламе и клипах, которыми я занимался. Сейчас преемственность поколений разрушилась, российское Министерство культуры пошло по тупиковому пути. Я ж ведь предлагал ввести уроки кино с пятого класса! И второе: нужно было не развивать точечные студии, а брать людей, которые к 90-м годам что-то сделали, и вкладывать деньги в их студии. В таких, как покойный Мотыль. И я б пошел в его студию работать, а кто-то — в студию другого мастера. И все было бы по-другому. А сейчас получил деньги — и все! Кто финансировал Соловьева, того же Германа? Да никто.
— Вы видели, как погибает ваш учитель — Мотыль?
— Я не мог ему помочь ничем. Только морально поддерживал. Когда он мне звонил или я звонил что-то спросить, наш разговор неизбежно сворачивал на тему проблем с финансированием. Для него это была большая боль. Я считаю, что такая судьба талантливого режиссера — позор для всей страны. На его картинах ведь три поколения воспитывались. А сегодняшние президенты, тоже выросшие на этих картинах, не могли найти денег на режиссера, царство ему небесное! Потому что в России отсутствуют принципы и отсутствует уважение к старшим. Наш президент встречается с Боно, когда в это же время 80 лет Георгию Данелии. Одному из самых великих режиссеров.
— Но Михалкову-то дан “зеленый свет”!
— Ну и что в этом хорошего? Сплошной перегиб.
— Как вы относитесь к его последней работе — “Утомленные солнцем-2”?
— Как к последней.
— Как обстоят дела с интересом к кино в глубинке?
— Да я особо ничего об этом не знаю. Я ведь езжу туда на один день, как турист. Скажу, что сейчас уже начинает падать формат 3D. Народ понял, что 3D — не решение проблемы. Интерес к нему угасает. Нас “развели” с этим “Аватаром” на покупку оборудования по 300 тысяч евро. Все накупили, а зрителей идет все меньше и меньше. Я думаю, что 2D — это серьезное кино, а просто аттракционы — вчерашний день.
— У вас стартует проект “Искушение Адама” с предполагаемыми европейскими звездами. Правда, что вы хотите пригласить на роль Адама Жерара Депардье?
— Ведем переговоры. Не хотелось бы, чтоб играл кто-то другой. Адам должен быть пожившим всласть, понимающим толк в вине и женщинах. Ищем претендента на роль Искусителя. Она тоже непростая. Недавно я закончил еще один проект. Снял детский фильм, бегал, как идиот, по государственным структурам, выбивал деньги. Потому что детского кино в России вообще нет. “Год Белого слона” готов. Я не буду говорить о бюджете. Вы будете в шоке, что за такие небольшие деньги так можно снимать.
— Вернемся к последней премьере: бандит, отец слепого парня, которого играл Балуев, герой отрицательный или положительный?
— По большому счету отрицательный. Но любой человек, живущий вне зоны любви, — несчастный человек. Персонаж Балуева — отморозок, но он счастлив тем, что у него есть любовь. Он любит сына. Я снимал фильм о любви: деда и внука, отца и сына, женщины и мужчины.
— Как между собой взаимодействовали актеры старого поколения и молодежь?
— Балуев, Баринов — это большие артисты. И я рад, что мне удается собирать такие сливки. И Антон Шагин, совсем молодой актер, тоже талант. Я б хотел снять его еще раз. Я хотел продолжить роман со всеми актерами, которых я когда-либо снимал. Но вот уже шестая картина, и все разные.
— Как вы думаете, каково количество любви в сегодняшней жизни?
— К сожалению, ее в жизни стало меньше. Но скажу вам честно, что надеюсь, что люди успокоятся, тормознут и спокойно начнут взвешивать то, что происходит. Этот бешеный ритм никому не нужен.
— И как остановиться?
— Надо об этом говорить, тогда люди задумаются. Надо заниматься семьей, обратить внимание на культуру. Мы строим вертикаль власти. А человек развивается по горизонтали, и культура — по горизонтали. Получается, что вместе эти две составляющие не могут быть.
— Все-таки ваша “зона любви” — на ком она замыкается?
— На семье. Я ведь счастливый человек. При всех коллизиях, которые возникают между нами, я люблю людей. Я в них влюбляюсь, честно. Иногда потом разочаровываюсь, но все равно люблю.
— Что вы делаете, если человек не платит вам взаимностью?
— Так не бывает. Если я открыт и если человек чувствует, что я искренен, он не может не реагировать.