И посмотрел косо. “Да все знаю, — говорю. — Знаю, что пишете любимые в народе песни, что композитор вы разносторонний, что каждый ваш следующий альбом не похож на предыдущий, но… На радио песни ваши не берут, говорят “неформат”. Знаю, что человек вы сильно популярный и что вас это тяготит…”
— А вот я бы не сказал, что тяготит. Мне кажется, тот, кто так говорит, очень сильно кокетничает. Это возможно, когда уже совсем ненормальное обожание, когда проходу не дают. Но до определенного времени это является мерой оценки того, что ты делаешь, твоих профессиональных качеств.
— Скажите тогда, что больше тормозит развитие артиста: оставшееся в прошлом “идеологическое давление” или родившийся ныне “неформат”?
— Эти идеологические установки были инструментом, чтобы бороться за места около корыта, которые назывались “авторские права”. Тогда был определенный состав людей, которые уже получили доступ к этому корыту, и они старались не допустить молодых, тем более если “новенький” представлял собой определенную творческую единицу. Чтобы перекрыть путь к корыту, в ход шли идеологические установки, а на самом-то деле боролись не с рок-н-роллом или там с антикоммунистическом началом, а за место у кормушки. Сейчас творится то же самое. Просто оружие модифицировалось, и вместо коммунистического пугала появился пресловутый формат.
— Вы у кормушки за долгие годы творческой деятельности так и не покайфовали. Обидно?
— Старая истина — богат тот человек, который соотносит потребности с возможностями, — самая точная. У меня есть квартира, дача, машина, а главное семья, с которой я нахожу удовольствие общаться и быть важным членом этой ячейки общества. Я имею возможность не ходить на тусовки, что тоже очень приятно. У меня еще не пропало желание сочинять, прошло всего три месяца, как я написал альбом “Французский роман” и уже доделал следующий, который я назову “Чудо-птица”. Концерты у меня есть, может быть, не самые дорогие, но если я точно попадаю в цену, то и сам могу заработать, и зрители довольны. А по энергии я получаю отдачу не меньшую, чем наши более раскрученные звезды, особенно если они поют под фанеру!
— А вы считаете себя “форматным”?
— С тех времен, когда я был сильно популярный, у меня осталась мощная инерция, что мне особо не нужно попадать в формат. Хотя я и попадаю в формат ретропесен, новые композиции радиостанции у меня особо не берут, но я и не прошу. Ведь под бизнесом понимается определенное количество денег, которые в бюджете семьи тратятся на покупку музыкальных носителей. И если продадут часть моей продукции, значит, не продадут другую продукцию, вот нам и рассказывают, что мы ветхозаветные и никому на хрен не нужны.
— Что для вас предпочтительнее в кризис: недорогие (как вы их сами определили) концерты или крутой корпоратив?
— Я стараюсь не делить свою работу на концертную деятельность и корпоративы. Поскольку моя профессия — музыкант — наверное, все-таки принадлежит к сфере обслуживания, то приходится исходить из следующего: если я хороший артист, то даже если место работы — это ресторан или корпоратив, то я должен добиться, чтобы зритель перестал греметь вилками. У меня есть несколько неожиданных ходов, на которые публика хорошо реагирует. Например, во время застолья я могу уйти от микрофона в центр зала и начать петь без аппаратуры. Это концентрирует внимание слушателей на какое-то время, а дальше уже зависит от твоего мастерства: если не удержишь внимание, через минуту-полторы звон вилок возобновляется. А потом, если это какой-то сильно дорогой корпоратив, я всегда могу утешиться мыслью, что деньги, которые я получу с этого концерта, включают в себя и компенсацию за моральные потери, и потрачу я их на создание новых хороших песен.
— Может быть, ситуацию с “неформатом” могли бы поправить другие исполнители?
— Я не пишу для других, я пишу для себя. Хотя одна песня была написана для конкретного исполнителя, и она же стала для меня знаковой. Это был 1979 год, я написал песню “200 лет” для Вадима Мулермана. Я ее делал под заказ, и она вся была пропитана ресторанным духом. Ну и вот… Песня Вадиму очень понравилась, а потом он ее не стал петь. И только когда я уже сам сделал из нее хит, он начал ее активно исполнять. А кроме этого она еще больше двух лет пролежала у Пугачевой. Слава богу, она ее не спела. Я так думаю, что Алла брала не только те песни, которые собиралась исполнять, но еще и просто хорошие песни, чтобы их не спели другие.
— А тогда хотелось, чтобы Пугачева спела…
— Тогда хотелось. Потому что была уверенность, что существует особое клеймо: споет Пугачева — песня тут же пойдет в народ. Я просто не знал, что эта песня станет и в моем исполнении таким же хитом. А вообще, если честно, то моя жадность в области исполнения не знает предела. Мне жена часто говорит: “Ну что ты! Ну раздай, пусть люди поют!” — но нет, мне надо самому, мне все это жалко. И хотя мне прекрасно знакомо понятие “ротация”, когда надо крутить одну песню два месяца так, чтобы она “навязла в ушах” и стала хитом, — увы, из моих крутят одну “Мозаику”. Как же так? У меня же еще пять штук есть классных! В итоге я распылялся, вместо того чтобы выпускать две-три песни в год, как делали умные и прагматичные композиторы, я выпускал по одному-два диска. И в итоге с какого-то момента закормил публику.
— Кто ваш главный ценитель? Кто может сказать “плохо!”?
— Жена. Ей я верю процентов на семьдесят, несколько раз она промахивалась Она у меня девушка, которая закончила Школу-студию МХАТ, поэтому у нее несколько более высокие требования, этакого человека белой кости от искусства. Поэтому иногда она не чувствовала всенародности, простоты. А сам я отгадываю процентов двадцать. Скажем, я нисколько не думал как о потенциальном шлягере о песне “Лилипутики”. А “Мозаику” я вообще писал для капустника. Группа, с которой я играл в самодеятельности 15 лет, справляла юбилей, и я просто из пальца высасывал, ломая голову, из чего можно сложить мозаику. И когда она вдруг завоевала успех — а он был ошеломительным, — я был в шоке. Там же легкий припев, моментально ложится на ухо. То же самое с “Лилипутиками”, когда мне сказали: ты написал что-то такое!.. Объяснить успех песни постфактум достаточно легко, вот “Лилипутики”: в этой простоте и необычность хода, когда появляется это “ле-ле-ле” и вдруг — некая двусмысленность слов. Но когда пишешь, понять это очень сложно. А может, я просто не задумывался.
— А о чем вы тогда задумываетесь, когда сочиняете?
— Я не говорю, например, что работаю в хард-роке, когда в это прокрустово ложе тупо засовывают песни не важно про что: про секс или про выпивку... Я не надеваю лосины, не отращиваю хаер, я исхожу из образа, из ситуации, в которой эта песня могла прозвучать. У меня, например, есть песня “Емеля”. Там парень приходит на свадьбу своей девушки и вспоминает ночь, когда она отдалась ему раньше, чем жениху, но по ходу песни уже сам начинает в этом сомневаться. И я придумал ситуацию и атмосферу, в которой песня должна звучать: под шум свадьбы, где-то там около туалета, он, размазывая сопли, поет эту песню. Она разбитная, развеселая, но в то же время тетку-то увели…
— Жизненно. А сами теток много уводили или больше у вас?
— Конечно, в молодости я гулял сильно, практически не знал у женщин отказа. Я был тогда объектом, достойным для похода в загс, и девушки охотно шли на сближение с артистом. Я уже было утратил веру в чистоту помыслов… И тут ко мне в квартиру попала одна девушка, которая вдруг мне выдает: “Знаешь, если бы это случилось позавчера, все бы у нас было хорошо, и я бы с тобой осталась, но вчера я влюбилась…” И это стало для меня таким счастьем! То, что, оказывается, не все потеряно, что есть такое понятие, как верность, и оно существует!
— И вы сами всегда верны жене, разве что иногда… Часто случается это “иногда”?
— Кто же тебе расскажет! Конечно, тяжело совмещать популярность с личной жизнью. Но у жены хватало мудрости не расшибать нашу жизнь. А как иначе создавать песни о любви?
— Вокруг знаменитого артиста всегда много поклонниц, но выбрать-то для жизни надо одну. Что щелкает?
— Что-то щелкает… Хотя, знаешь, все равно выбирает больше женщина, а не мужчина. Пока не щелкнет в голове у женщины, ничего не сложится. Скажем, в 20 лет это сродни спорту, когда надо, что называется, все стадо покрыть, а потом думаешь: “А на фига, собственно? Все уже знакомо, и покрыть только ради того, чтобы покрыть? Ради галочек, в которых ты уже запутался?” И с какого-то момента ты начинаешь дифференцированно подходить к процессу, а потом случается какое-то озарение. Наподобие молнии. Она проскакивала…
— Мысль “мне не надо ухаживать, женщины сами бегают за мной” не подрывает мужское начало у знаменитостей?
— Я сейчас произведу индульгенцию: а чем, собственно, знаменитый мужчина отличается от незнаменитого? Он так же скроен, те же пять чувств. И если у девушки хорошее обоняние, если следовать “Парфюмеру”, то она должна унюхать хорошего самца, и зачастую этим самцом является артист. Сцена просто проводит эту дифференциацию, выдвигая в знаменитости более желанных особей.
— Значит, артист на сцене в первую очередь — сексуальный объект?
— В первую очередь на сцене ты являешься гипнотизером, энергетически ты больше воздействуешь на зрителей, чем голосом. Два часа пропеть, не на концерте, а просто глядя в стену, это очень сложно. Была у меня в жизни такая история. Не без участия “МК”, кстати. Я подписался поехать выступить в тюрьму, но не для взрослых мужчин, а для парней от 12 до 16 лет. Так вот — это был самый сложный концерт в моей жизни. В зале 25 парней, которые сидят в ожидании суда, и им до моего концерта как до лампочки, они в своих мыслях: сколько им дадут. Плюс ощущалась вся та отрицательная энергия, которая в них скопилась. Через 15 минут я был просто абсолютно пустой, у меня не было никаких физических сил. Говорят “напустили порчу”, вот я был такой “испорченный”. И я спросил: “Ребята, может быть, мне не надо петь?” Они говорят: “Нет, дядя, пой”. Я попел 30 минут перед этими мальчиками и потом приходил в себя трое суток. На сцене идет мощнейший энергообмен, как между любовником и любовницей, а если на твой концерт билеты покупают твои зрители, значит, это желанная любовница, там есть совершенно конкретный момент эрекции и готовности к таинству любви.
— Получается, эрекция на концерте — вещь обычная?
— Эрекция — вещь необходимая, один из основных компонентов концерта. Вообще эстрада — половоокрашенная штука, ты должен быть на сцене такой желанный, чтобы с последнего ряда тебя все хотели, умирали. Не важно, идет речь о певце или певице.
— Жизнь идет, слава не кончается, поклонницы меняются на более молоденьких, соблазн растет… Что делать-то?
— Надо учиться на ошибках дураков. Приглядываешься к дуракам, к тем, которые погнались за молодыми, и видишь, что зачастую бог или жизнь наказывает их. В любом случае, вторая жена — это сравнение, и зачастую не в пользу второй жены. Когда ее ноги и задница уже примелькались, думаешь: “Твою мать! Там же тоже была задница! Просто я к ней привык…”
— Боюсь, поклонницам не очень понравится такой образ...
— Я совершенно нормальный человек — из грехов и добродетелей. Просто дорос до того возраста, когда не есть хорошо похваляться победами и количеством уложенных гражданок. Во-вторых, я люблю свою жену, зачем ее лишний раз травмировать, вызывая подозрение? Хотя ревность, она никому не мешала. В-третьих, уложить в постель в нынешний тотальный век Интернета, когда никто ни с кем не общается, вообще элементарно. Рецепт для соблазнения простой: бери на себя моральную ответственность, и практически 80 процентов девушек с удовольствием с тобой займется этим. Для меня это не является каким-то ах достижением, когда перехватывает дыхание и об этом мечтаешь в своей детской постельке и потом в подробностях взахлеб рассказываешь пацанам где-нибудь в подворотне. Поэтому я здесь хотел бы уйти от ответа. Пусть это будет мое ноу-хау.
— А как со второй бедой знаменитых людей — алкоголем?
— Одна моя приятельница, филологиня, обзывает меня “Крейцеровой сонатой”, говорит, что, вместо того чтобы заниматься охотой на девчонок, я всю жизнь занимался самокопанием. И занимаясь этим, в частности в Ленинской библиотеке, раскопал много чего про наркотики и алкоголь и завязал надолго. Лет до 32 я вообще не выпивал, потом мне жена сказала, что я много теряю. Я посмотрел на это другим взглядом и начал выпивать и, как мне кажется, сегодня знаю толк в хороших винах и крепких спиртных напитках. Но в последнее время предпочитаю самогонку, чачу или сливовицу.
— Какие самые вкусные плоды можно снять с такого правильного образа жизни.
— У нас появилась вторая внучка, двух месяцев еще нет. Старшая ревнует, я стараюсь уделять ей больше внимания и на ухо рассказываю, что все равно она самая любимая.
— Говорят, внуков любят больше детей…
— Любишь тех, в кого больше вложил. У меня между старшим и младшим разница в 13 лет, и когда рос Никита, я, к сожалению, очень много работал. А Ванька играет на гитаре, он ко мне с уважением отнесся, когда сам начал что-то там записывать, и он с нами живет, я к нему с большим вниманием отношусь. Хотя говоря про Никиту — помню, очень уж мне хотелось, чтобы он своими показателями опережал вундеркиндов. Но когда месяца через три или четыре после его рождения, когда надо было одну ложку морковного сока дать, я с гордостью ему скормил целый стакан — и он у меня стал желтого цвета… Я тогда понял, что такая чеканутость тоже никому пользу не принесет.
…Сыновья, внучки, это все хорошо. Но главное все-таки он сам — композитор и исполнитель длиной в два века, Вячеслав Малежик. 17 февраля у него день рождения. И по этому поводу Вячеслав преподнес читателям “МК” дорогой подарок — свой “Французский роман”, где рассказывает, что “любовь — штука пьяная”.
Послушать: