На прошлой неделе на экраны вышел фильм Константина Лопушанского «Роль», в котором Максим сыграл актера, решившего благодаря невероятному внешнему сходству выдать себя за случайно выжившего в боях Гражданской войны красного командира, в то время как все считали его погибшим. Он вживается в новую судьбу с такой силой и страстью, что в какой-то момент перестает понимать, кто он: артист Евлахов или комдив Плотников. «До полной гибели всерьез». И, наверное, есть определенная мистическая закономерность в том, что именно вот такой — загадочной, взрывной и мудрой ролью — ознаменовал свое 50-летие Суханов. 10 ноября человек-гейзер, актер-загадка Максим Суханов отметил свой юбилей.
«Адреналин — это одна из составляющих здоровья»
— Максим, фильм «Роль» — своеобразное исследование природы творчества?
— Если говорить о моем герое, актере Евлахове, то необходимо сказать, что его темой является вера в драматическое искусство. Вера безоговорочная, связанная с экспериментом. И вот он поверил в этот эксперимент, он его развивает и пускается в путь, не зная, каков будет финал. Может, догадывается, конечно, но «догадываться» — не синоним «знать».
— Интересно, пришла бы ему в голову мысль о таком полном и фатальном перевоплощении, происходи все не в революционной России, а в каком-нибудь спокойном месте, в благополучном театре?
— У него и так все неплохо в Финляндии, куда он перебрался. Так сложилось, что общая ситуация с предлагаемыми обстоятельствами не позволяла ему заниматься чем-либо на территории России. Это важно, потому что эти обстоятельства явились причиной появления символизма. И обстоятельства влияют на жизнь человека, находящегося в этой стрессовой ситуации каждый день, — я имею в виду революцию, Гражданскую войну. Тем самым они влияют на психику и на поступки моего героя. Он стал развивать идеи символизма так, как ему казалось правильным.
— Может, это была потребность в повышенном адреналине? Адреналин ведь необходим актеру.
— Адреналин необходим всем, хотя и в разной степени. Даже людям на первый взгляд спокойным. Просто мы можем об этом не знать. Адреналин — это одна из составляющих здоровья. Что касается моего героя, то невозможно все то, что с ним происходило, выбирать из контекста предлагаемых обстоятельств. Мы можем только представить себе, что это такое, когда каждый день меняется власть, гибнут люди, человеческая жизнь падает в цене и, в общем, перестает цениться.
Мы не стали делать эту историю дальше, а ведь можно было развить: что он остается командиром, хорошим командиром, но тогда моему герою пришлось бы вершить какие-то судьбы и совершать поступки, связанные с убийством. Эта составляющая в какой-то степени является для него непреодолимой при перевоплощении в другую роль. Этот путь разрушителен и для его личности как художника, и вообще для искусства.
— Ваш герой примеряет на себя жизнь человека, облеченного властью, причем властью страшной, кровавой, добытой насильственным путем. Вам вообще довольно много доводилось играть людей у власти: и король Лир, и Борис Годунов, и Сталин. Вам стала больше понятна природа власти?
— Она мне всегда была понятна. Любая игра связана с той драматургией, которая тебе предлагается, и эта драматургия, как правило, — художественное произведение, только в какой-то части имеющее отношение к реальности власти. Механизмы власти для всех очевидны. Есть государство, есть власть, есть демократические государства, есть тоталитарные, есть государства с суверенной демократией, как Россия. На этом фоне у российской власти отличительных особенностей немало. Конечно, те, кто занимается у нас властью на всех уровнях, — это люди, которые совершенно не хотят признавать, что властью необходимо заниматься короткий период времени. Они не очень признают ротацию, им кажется, что если не именно они будут решать, как поступить в том или ином случае, не они будут конечной инстанцией, то эти проблемы никогда не решатся. Внутри себя они формируют четкое мнение: «Если не мы, то кто? Никто». Я бы это определил как политический эгоцентризм.
Еще одна важная особенность нашей власти связана с тем, что в нее приходят люди, которые до того посвящали себя военному делу. Это для нашей страны вредно, потому что военные люди выше всего для себя ставят выполнение приказа, а не закон. Никакой солдат любого звания не будет ориентироваться, выполняя то или иное задание, на закон, а будет опираться только на приказ вышестоящего. И так как у нас многие у власти прошли военную историю жизни, впитали ее, то они в большинстве своем будут ориентироваться на приказ, а не на закон.
— Говоря про военный «анамнез» наших руководителей, вы имеете в виду и прежнюю работу в спецслужбах?
— Конечно. Любая служба иерархична, а приказы могут не соотноситься с законами, в том числе и с законами морали. Этим людям кажется, что все ходят с погончиками, они относятся к людям как к недолюдям, потому что большинство людей не встроены де-юре в иерархию, а де-факто их пытаются встроить. Отсюда презрение к свободе — какая там свобода в армии.
— Так, может, это следствие коррупции и безнаказанности?
— Коррупция и ощущение безнаказанности в обществе — это все в том числе от армии. Когда у власти оказываются военные, тогда и начинается вседозволенность. У нас военные должны быть исключительно на своем военном месте. Как только они просачиваются во власть, они начинают распространять иерархическое, военное мышление. Ну что поделать — они с детства читали военные книги и учились по ним. При этом нельзя сказать, что военный — плохой человек. Нет, но он должен выполнять только военные задачи, а ни в коем случае не гражданские. И вот об этом, как мне кажется, властям задуматься имеет куда больший смысл, чем издавать законы о запрете гей-пропаганды или о запрете усыновления в Америку. Кто-то из известных театральных режиссеров сказал: «Когда в театре нечем заниматься, ищут алкоголиков». Когда нечего делать — ищут, что бы запретить.
«Я всегда отказываюсь от званий, потому что я считаю это глупостью»
— Похоже, ваши отношения с властями не очень-то складываются. Не потому ли у вас до сих пор нет звания не то что народного, но даже заслуженного артиста?
— Я всегда отказываюсь от званий, потому что я считаю это глупостью. Это, кстати, связано с нашей военной страной, с военным мышлением. Кому-то дают звание, чтобы артисты потешились, а если потом артист перестает быть профпригодным, его почему-то звания не лишают. Помимо всего прочего, система этих званий в том числе мешает отношениям внутри театров. Хотя, конечно, и театры разные, и люди разные. Есть люди с хорошими мозгами, но много и глупых. Таким образом, выстраивается иерархия, хотя в театре никакой иерархии быть не должно, все должны быть равны, все выходят на репетицию с чистого листа.
— Значит, художник не должен взаимодействовать с властью совсем? Сейчас на эту тему много споров ведется…
— …эти споры велись всегда, во все времена.
— Да, но сейчас среди творческих людей появилось подозрительно много государственников.
— Это полярные территории — власть и искусство. Должен быть диалог, в котором художник всегда должен быть оппонентом власти, какой бы хорошей она ни была. Через людей творчества власть должна проверяться на чистоту помыслов, достойно и интеллигентно выслушивать альтернативные мнения, которые исходят от людей культуры. А творческие люди ни в коем случае не должны представлять какую бы то ни было власть и тем более быть ее апологетами. Когда власть имеет сильных оппонентов, она только набирает себе очки в глазах всех остальных. А что уж говорить о людях культуры, представляющих власть… Это их не красит.
— Интересно, кто-то из наших высоких властей видел фильм «Борис Годунов» Владимира Мирзоева, где вы играли царя? Удивительно современно звучат пушкинские строки.
— Я не знаю, я же с ними не общаюсь. Меня никуда не зовут, никаких «высоких» концертов я не веду. Да я себя и не ощущаю в этом формате. Здесь нужны более задорные и заводные люди, а я интроверт.
— Актер разве может быть интровертом?
— Конечно, может. Природы творчества — они ведь разные, их много. Столько полифонии внутри каждого — то один голос становится ведущим, то другой. Каждому человеку достаточно своих ресурсов.
— Бернард Шоу как-то написал: «Между актером и автором отношения примерно такие, как между плотником или каменщиком и архитектором, — им не обязательно понимать». Не обидно за актеров? Получается, что актер должен знать свое место и даже не пытаться понять, что такое он играет.
— Все по-своему понимают природу коммуникации актера и автора, актера и режиссера. Мне кажется, что вообще все обстоит как раз наоборот, но для меня точкой отсчета является режиссер — именно он, опираясь на драматургию, создает свое собственное произведение. И мне важно быть интересным для себя и для других в этом новом произведении. Для меня живой собеседник — это именно режиссер. Драматургия является большим помощником — опираясь на нее, можно фантазировать многослойность своего персонажа. Но прежде всего для меня важен все-таки режиссер.
«Так или иначе я всегда исследую себя самого»
— Вы так много работали с Владимиром Мирзоевым, что хочется спросить: вы не ощущаете себя его альтер эго?
— Не знаю. Все названия, в том числе связанные с амплуа или с жанровостью, я с удовольствием отдам тем, кто пишет исследования. Я не берусь анализировать, но мне всегда было интересно с ним работать и до сих пор интересно. Это многолетнее сотрудничество, и оно играет только на руку. У нас в планах сейчас два совместных проекта: один — кино, один — театральный.
— Если посмотреть вашу фильмографию и список ваших театральных работ, то с удивлением понимаешь: сыграно не так чтобы очень много. Многие ваши ровесники-актеры сыграли в разы больше. Это повышенная разборчивость? Неприятие компромиссов?
— Когда я выбираю ту или иную работу, я иду по пути сокращения компромиссов, потому что любой компромисс в том деле, которому ты отдаешь себя полностью и целиком, разрушителен. Поэтому я выбираю себе только ту роль, в которую я влюбляюсь, и единомышленника в лице режиссера. Эти составляющие не так часто совпадают. С одной стороны, я не могу пожаловаться, что обделен ролями, но, не скрою, мне хотелось бы работать больше, особенно в кино.
— А другая, противоположная вашей, точка зрения настаивает на том, что актер должен играть, и играть — это вроде тренировки для поддержания формы.
— Стереотипная и неумная точка зрения. Вокруг актеров вообще много стереотипов. Вот еще один, очень распространенный: актер не должен быть образованным и умным.
— Вот как раз то, о чем и писал Шоу.
— Великие люди тоже могли ошибаться, так что отнесем это к ошибке великого человека.
— Тогда вот еще цитата великого Бернарда Шоу: «Я служу публике, но не поклоняюсь ей». Здесь хоть вы согласны с Шоу — вы служите публике? Или театру? Или самому себе? И кому поклоняетесь?
— Так или иначе я всегда исследую себя самого. Через это исследование я стараюсь быть интересным людям, которые приходят на меня смотреть. Если я перестану себя исследовать, если я потеряю интерес к тому, что происходит со мной в процессе жизни, я перестану быть интересным и полезным для каждого приходящего в театр или в кино.
— В связи с этим вспомню одну связанную с вами историю. Вы не могли перед спектаклем найти какой-то клей для грима Сирано де Бержерака и поэтому отменили в этот день спектакль. И таким образом лишили разом тысячу человек, которые пришли смотреть спектакль с вами, радости общения с театром.
— Я не то что не мог найти клей — он просто испортился. То ли срок годности вышел, то ли хранили неправильно. Там был особенный такой клей, на который клеятся части грима.
— И из-за нескольких граммов клея отправить тысячу человек по домам?!
— К сожалению, да, так случилось, но это был крайний случай. Причины связаны исключительно с качеством. Если нет аксессуаров, которые помогают мне создать образ, интересный зрителю, то я не могу гарантировать качество того, что мы вместе сочинили с режиссером. Лучше пойти на жертву и отменить спектакль, чем заставить зрителя смотреть что-то, что ты считаешь несостоятельным. Я знал, что не смогу сделать того, что мне необходимо.
— В «Короле Лире» во втором действии вы срываете маску, в которой играли в первом действии. В жизни у вас есть какая-то маска, которую вы, быть может, сбросите во втором действии своей жизни?
— У меня достаточное количество масок для жизни: для работы, для дома, для отдыха. Как у любого человека. Все эти маски естественны, и я стремлюсь, чтобы ни одна из них не была имитационной. Это необходимая полифония для коммуникации, и все это гармонично во мне существует.