На концертах бардовской песни среди Никитиных, Городницкого, Митяева и других “людей с гитарой” она — одна из немногих женщин. Настоящая русская красавица: льняные длинные волосы, романтический взгляд, на губах постоянно улыбка. “Меня спрашивают, почему я все время улыбаюсь. А я иначе не могу!” — признается Галина Хомчик и снова улыбается. В наше громкое время этот тихий жанр — полуулыбка с полувздохом, полуаккорд с полуприпевом — еще живет. Галина Хомчик поет песни Новеллы Матвеевой, Булата Окуджавы, Евгения Клячкина, Юрия Визбора. Слушают ее те, кто не боится ни сентиментальности, ни романтизма.
— Вам нравится, когда вас называют бардом?
— Очень нравится, мне это льстит, при том что я никогда ничего сама не написала. Однажды меня друзья уговорили: окончила музыкальную школу, что, не можешь мелодию сочинить? Я ее и так, и этак сочиняла, конструировала, прицепляла одну часть к другой… Получилась абсолютная графомания, а не музыка! Нет, я исполняю чужие песни. Но мне говорят: ты так поешь, как будто сама написала.
— Бардовская песня выросла из КСП, она задушевная, у костра, под звездами, хором... Слышала такое мнение о КСПшниках: “идиотический оптимизм”.
— Я понимаю эту точку зрения, но это очень недоброе определение. КСП — это клуб самодеятельной песни. Это только часть жанра авторской (или бардовской) песни. Ему уже за 70 лет. Корни уходят к Вертинскому, к русским шансонье, к русской классической поэзии. Одной из первых, так сказать, “бардовских” песен была знаменитая “Бригантина”, написанная в конце 30-х годов. Вот движению КСП чуть больше 50, да. Окуджава, Галич, Высоцкий, Городницкий — это уже основоположники современной авторской песни.
— А как барды перебрались от костра на сцену?
— Плавно. Сначала запрещали эти песни, их пели на кухнях и у костров, где никто не услышит. А в 80-х эти песни выпустили на сцену, сказали: вот, ребята, вам фестивали, концертные площадки. И потом, стен московской кухни уже не хватало для всех, кто любит этот жанр.
— Чем он отличается от другой музыки?
— Искренностью, честностью. Это откровения, которыми человек не может не поделиться, потому что они его волнуют, а не потому, что он хочет кому-то понравиться. Эта песня не пишется на заказ или чтобы стать популярной, а потому она может казаться и корявой, и с точки зрения стиля шероховатой.
— Как в 90-е годы не смыло эту “тихую музыкальную лирику”?
— Был период затишья, когда у людей просто не было времени и денег, чтобы ходить, слушать, издавать диски и прочее. И писать-то не было возможности, потому что надо было выживать. Интерес к жанру не пропадал никогда, просто затих на время в силу экономических обстоятельств. Слушатель был всегда, и он вернулся, как только пришел в себя. Появилось новое поколение, новая волна — сильная, она стала говорить своим новым языком, но так же талантливо.
Какой-то Визбор, какой-то Высоцкий
— Среди молодежи считается, что увлекаться бардовской песней “не круто”.
— Много детей вообще не знают, что есть такая часть культуры. Какой-то Визбор, какой-то Высоцкий, какой-то Окуджава — им не известны. Поколением 60-х авторская песня была так востребована, потому что им ничего не мешало ее выбирать. Массовая культура не имела такого влияния, как сегодня, не было Интернета, телевизоры были не у всех. Все передавалось из уст в уста. Но авторская песня всегда была элитарным жанром. И в те годы, и сейчас — она не для всех, а для людей думающих.
— Помните свое первое выступление?
— В школе у моей подруги — в своей собственной школе я еще стеснялась выступать. У них был какой-то вечер, сидели несколько классов. И я под гитару пела что-то из Окуджавы. Это было первое выступление. А потом начала и в своей школе выступать… И, как говорится, пошло-поехало.
— А как пошло-поехало? В какой момент человек понимает, что он будет заниматься только творчеством, искусством?
— А не было понятно. Было понятно, что музыка — это очень здорово, в детстве всегда хотела быть певицей, подражала Мирей Матье, Галине Ненашевой, другим… Мой папа Виктор Мартынов (у меня фамилия первого мужа) — переводчик с французского языка, он был первым переводчиком Мирей Матье в СССР, работал с Ивом Монтаном, Поль Мориа дарил ему свои пластинки. Соответственно, папа привил мне любовь к хорошей французской эстраде. Но всерьез представить себя певицей… Родители говорили: пение — это хорошо как хобби, но надо иметь профессию, чем-то заниматься в жизни, пение не профессия. Поэтому я пошла в институт иностранных языков на переводческий и с треском провалилась: меня спросили, от кого я, а когда выяснилось, что ни от кого, мне все доступно объяснили. На будущий год поступила на филфак. Дальше работа на телевидении — там повезло, я делала передачи об авторской песне и детские. А потом время, занимаемое пением, перевесило время, занимаемое работой. И я с телевидения плавно ушла.
К разговору ненадолго присоединяется Чижик — так Галина называет сына Алешу. Такой же светловолосый, как мама.
— Не надоедает, что мама все время поет?
— Я привык уже, что делать. В детстве на концерты не ходил, а потом как-то на меня нашло, полюбил некоторые песни и некоторую часть этой бардовской музыки.
— Только некоторую?
— Очень небольшую, да. И теперь иногда хожу на концерты, даже друзей приобщил.
“Чего вы все время улыбаетесь?”
— Хорошо помню первый конкурс — московский конкурс самодеятельной песни. Я стала лауреатом второго тура, и председатель жюри Вадим Егоров, для меня мэтр, предложил мне петь его песни. А третьего тура не было, его запретили.
— Вы лично сталкивались с подавлением КСП?
— Да, я сталкивалась, особенно на конкурсах. В то время при участии в конкурсах надо было отдавать текст произведения, которое ты исполняешь, “литовать” — то есть на цензуру. Либо разрешали, либо нет. Я пела лирические песни, остросоциального не пела, это не мое. Поэтому мои песни почти всегда проходили “литовку”.
— Сцена для вас — наркотик?
— Наркотиков никогда не пробовала, поэтому ничего не могу сказать. Но на сцене состояние духа более светлое. Даже если у тебя неприятности. Я могу выходить петь вообще без голоса. Однажды был случай, когда голоса не было совсем, я могла только говорить тихим-тихим шепотом. У меня был страшный ларингит после простуды. 850 человек, зал битком забит — я не могла отменить концерт. Я вышла и прошептала весь концерт, как смогла. Я себя не берегу, выступаю на открытом воздухе, зная, что у меня тут же сядут связки. У меня врожденное несмыкание связок, они очень чувствительные. Голос не поставленный, соответственно, нетренированный.
— После концерта ты выжат как лимон или полон сил?
— Когда выходишь — сначала ощущение радости, эмоционального подъема. Проходит полчаса, и ты “сдулся”, как шарик. Все эмоции отданы, ты энергетически истощен. Хочется отдохнуть, поспать, поесть. Это самое неприятное — никакой диеты не получается. Чтобы похудеть, нельзя есть после шести. А у меня как раз самое оно — после концерта! Я, наверное, никогда не сяду на диету.
— А имидж? Много лет подряд — и все такой же, с длинными распущенными волосами.
— Я какая в жизни, такая и на сцене. Если я ругаюсь с кем-то, то не улыбаюсь. Но если просто разговариваю с любым человеком, я обязательно улыбаюсь. Еще бабушка меня в детстве учила: если ты к человеку обращаешься, то помни о приветливости. Он же тебе ничего плохого не сделал, а значит, он хороший. Я люблю каждого своего собеседника, я люблю улыбаться. Отношусь к жизни со знаком “плюс”. Я романтик, все принимаю близко к сердцу. От плохого до слез обидно, от хорошего до слез радостно.
— Вы часто плачете?
— Да! Я плакса страшная. Могу плакать от умиления. Или от жалости при виде бездомных детей, животных.
— Тогда, наверное, вас раздражают циники.
— Раздражают. Я иногда думаю, хорошо быть циником. Так спокойно живется, на все наплевать.
Дом — это уютная норка
— Гитара — родное существо. Если она весь концерт отыграла хорошо, могу прийти домой и сказать ей: спасибо, моя хорошая! И плохое настроение у нее бывает. У меня одна моя личная гитара, все другие у меня сын постепенно узурпировал. Он и эту пытается узурпировать. Мне тяжело, но приходится ему иногда отказывать.
— Сын тоже занимается музыкой? Кстати, почему Чижик?
— А Чижиком меня родители в детстве называли, а я его так зову. Ему 23 года, а для меня он все равно Чижик. Он играет панк-рок, собрал группу, они репетируют, где-то уже начали выступать.
— Сын играет панк-рок, а мама поет про надежду и компас земной. Полный контраст.
— Не то чтобы полный контраст. Он играет репертуар группы “Гриндей”. Я не могу сказать, что для меня это противно и неприемлемо. Иногда надоедает и раздражает, но сама музыка не вызывает отторжения. Есть песни, которые я могу иногда послушать, и они мне даже нравятся. Потом ребенок начал сам писать песни, причем на английском, хотя от меня он это раньше скрывал. Недавно показал мне лирическую песню.
— Вам хотелось, чтобы Алеша стал музыкантом?
— Пусть он занимается тем, что ему будет интересно и будет его обеспечивать. Пусть выбирает сам. Некоторые говорят: я актер, не дай Бог, мой сын будет актером. Я не хочу так говорить о своем сыне, пусть выбирает сам. Запрещать ему ничего не хочу. Но могу ему посоветовать петь не только на английском, но и на русском, чтобы расширить круг слушателей.
— А кто у нас муж?
— Муж у нас, слава Богу, мужчина. Человек, которого я люблю. Он меня “высидел”, как курица яйцо, на концертах. Он ходил, ходил, ходил на мои выступления. Я стала замечать, что один и тот же человек ходит на концерты, дарит цветы. Потом он через друзей со мной познакомился… Он не искусством занимается, но жанр авторской песни ему очень близок: он любит горы, горные лыжи.
— Помните, в фильме “Ирония судьбы”: люди вроде разговаривают, вдруг один хвать гитару — и поет. Ни с того ни с сего. Допел, отложил гитару, дальше разговаривают. С вами такое случается?
— Нет, крайне редко. Если только муж попросит что-то напеть. Он ходит на мои концерты, на вечера Визбора, на концерты проекта “Песни нашего века”, обожает Митяева, просто фанат.
— Музыка не вмешивается в быт?
— Музыка не притягивается искусственно. Можем где-то собраться с друзьями и петь или на дне рождения у меня. Для меня дом — место, куда хочу все время возвращаться. Для меня счастье, если мы втроем с сыном и мужем едем на какой-нибудь фестиваль. Но дом — это уютная норка.
— Тяжело творческому человеку с нетворческим жить?
— А муж творческий — в том деле, которым он занимается. Скорее ему со мной тяжело. У меня часто эмоции через край, а он более спокойный, уравновешенный. Эти мои эмоции могут его захлестывать. Сын тоже эмоциональный, но и он с трудом переносит мои всплески. Я не про скандалы, а про выплески чувств. Скажем, едем после концерта, я бурно рассказываю: этот то пел, а этот то… Я могу не понимать, что им это сейчас неинтересно, а я на них все выливаю. Но я думаю, у них хватит терпения, я ж не по злобе, а от переизбытка чувств.