Пан Ольбрыхский: “Актерской игре нужно учиться у комиксов”
Поделиться
Его слава давно перешагнула пределы Польши. Он снимался в “оскароносных” фильмах, вошел в элиту мирового кино, имеет все мыслимые награды. Но при этом охотно снимается в России. И вот актер-легенда стоит на пороге своего гостиничного номера в футболке, спортивных штанах и пляжных шлепанцах на босу ногу. “Здравствуйте, господин Ольбрыхский!” В рысьих глазах деланый испуг: “Зачем так длинно? А пан Даниэль — слишком официально. Просто Даниэль”.
Он извиняется за утренний беспорядок в комнате: “В Польше только девять утра”. Я извиняюсь за интервью, предполагая, что общение с журналистами ему надоело. “Ну что вы! Это так приятно — говорить о себе!” Никакой дистанции, отчетливый польский акцент, мягкий, кошачий голос.
Увлекаясь рассказом, очень чисто матерится по-русски.
“Я не старик, могу сам на сцену подняться”
— Даниэль, ваш прошлый приезд в Москву был торжественным: на последнем Московском кинофестивале вам вручали приз имени Станиславского.
— Тот приезд был настоящей акробатикой. Я снимался в польском фильме. А ваш президент Путин пригласил к себе на Рублевку членов жюри и меня. Утром я прилетел в Москву, на ланч к Путину. Он сказал мне: “В России вас называют польским братом Высоцкого”. Я ответил: “Пан президент, кстати, у меня есть для вас подарок”. И подарил ему мою книжку о Высоцком, которая вышла на русском языке. С Рублевки я поехал в аэропорт.
Снимался ночь и день. А следующим утром снова прилетел в Москву, чтобы в “Пушкинском” по лестнице пройти.
Призы “за вклад в мировое кино” — юбилейные, их дают старикам. А я показал, что еще не старик — могу сам на сцену подняться и что-то смешное сказать.
— Насколько знаю, вы привыкли общаться и даже дружить с президентами.
— Ну, как сказать? Мы дружили с Лехом Валенсой, когда еще он был рабочим в Гданьске и активистом “Солидарности”. Тогда никто не знал, что он станет президентом Польши. Не могу сказать, что нынешний президент Лех Качиньский и его брат мои друзья. Но в лицо я их знаю, смогу отличить друг от друга, если они рядом встанут.
— А как к вам относится Лех Качиньский?
— У него очаровательная супруга, пани Мария. Чудесная женщина, очень интеллигентная, скромная, знающая языки. Поражаюсь, как можно быть президентом страны или премьер-министром, не зная ни слова на иностранном языке. Представляете, они не знают! Когда нынешний президент был мэром Варшавы, он сделал мне к 60-летию презент. “Лучше всего будет, если вы сыграете в театре то, что захотите, — сказал мэр. — А мы дадим на это деньги”. Я решил: пусть это будет “Король Лир”. А режиссером пригласил Андрея Кончаловского.
Уверен, что такой подарок придумала пани Мария Качиньская. Она любит театр и была на премьере “Лира”. Мэр не был, но прислал цветы и прекрасное письмо.
В традиционном представлении король Лир — старец, убеленный сединами. Попробуйте старому актеру дать на руки Корделию, и чтобы он притом исполнил монолог. Это невероятная физическая работа. Намного тяжелее, чем Гамлет, Отелло и Макбет, которых я тоже играл в театре.
— Вы Гамлета когда играли?
— С двадцати пяти до тридцати лет. Потом — Отелло. У меня с ним был настоящий анекдот. Мы записывали спектакль для телевидения. Я играл в черном гриме — лицо, руки, грудь. Негр абсолютный! После съемок пошел со своим девятилетним сынком Рафалом в парк Лозенки. Он рыжий такой бежит и кричит: “Папа! Смотри, какие утки! Папа!” А я слышу, какой-то мужчина говорит: “Какая это польская курва наврала этому черному, что мальчик от него?!” (Смеется.)
— А в фильме “Пейзаж после битвы” вас не узнал Керк Дуглас, который был вашим другом…
— Картину показывали в Каннах, в конкурсе. Керк был членом жюри, и я решил, что будет неэтично общаться с ним до вынесения вердикта. После закрытия фестиваля пришел к нему в отель “Мажестик”. Керк говорит: “Скажи этому парню, который сыграл в “Пейзаже после битвы”, что я вчера целый день бился, чтобы ему дали приз. Но дали Мастроянни”. Я говорю: “Это я играл”. У Керка глаза на лоб полезли: “Трам-та-ра-рам! Как может быть, чтобы я, актер, не узнал актера, да еще своего друга!” Он знал меня с 1966 года, даже предлагал мне сыграть в одном фильме его сына. Его собственный сын Майкл Дуглас в ту пору интересовался только наркотиками и хиппи. Кто знал, что он станет актером и продюсером…
“Нет борьбы — куда деть руки?”
— В советском “Кинословаре” издания 1981 года вы даже не упомянуты — в отличие от режиссера Анджея Вайды, у которого вы сыграли в пятнадцати фильмах.
— Вайда всегда был аккуратным. А я был активным членом “Солидарности”, в самом ее эпицентре — в Гданьске. Подписывал все письма против власти. В 80-х в Польше для меня не было работы. Мои зарубежные фильмы — “Жестяной барабан” и “Диагональ слона” — получали “Оскаров”, а на родине об этом не написали ни слова! В Варшаву я вернулся, можно сказать, через Москву. Меня, явного диссидента, которого десять лет никуда не приглашали, Элем Климов (в то время председатель Союза кинематографистов. — В.Г.) позвал на Московский кинофестиваль. В Польше для меня все запреты кончились в 1989 году. А до этого что же… Я был правой рукой главного врага коммунистов, Валенсы.
— Такое впечатление, что все польские фильмы 50—80-х годов — о том, что больше всего у поляков болит: о Польше.
— Это не только в кино, но и в литературе. У нас на первом плане всегда была независимость. Один наш поэт прекрасно это выразил: “Может быть, доживу до времени, когда весной я весну, а не Польшу, увижу”.
— Что сейчас в польском кино происходит?
— Раньше у нашего кино была задача как-то обмануть коммунистов. А сейчас делайте, что вам угодно. А мы не умеем! (Смеется.) Нет борьбы — куда деть руки?
— Даниэль, вы в юности боксом занимались. А теперь?
— Играю в сериале бывшего чемпиона, старого тренера по боксу. А вообще я профессиональный инструктор по верховой езде. У меня сначала был этот диплом и только потом — актерский. Я окончил курсы инструкторов по верховой езде, чтобы зарабатывать деньги. Даже после выхода фильма “Пепел”, где я сыграл главную роль, не знал, буду ли профессиональным актером. Стал известным — слава богу. Но будущего это не гарантировало. Я и актерский диплом получил лет где-то в двадцать семь.
— Вы тогда уже Гамлета играли?
— Играл в театре, но мне платили меньше, чем дипломированным актерам. Я попросил свою партнершу, которая исполняла Гертруду, подыграть мне перед комиссией. Вышли на сцену. Я начал: “Матко, матко!”
Комиссия сказала: “Спасибо, пан Даниэль! Мы были на премьере и видели вашу игру. Приятно, что вы пришли. Это просто формальность”. Я пошел в театр и повесил на доске объявление: “С сегодняшнего вечера вы играете с профессиональным актером”. А моя ставка поднялась в два раза.
“Из “Сибирского цирюльника” Никита меня вырезал”
— В начале 90-х российское кино было в глубоком кризисе. И вы, актер с мировым именем, снимались в наших фильмах. Гуманитарная помощь?
— Мне предлагали очень интересные сценарии. Как “приглашенная звезда” я снимался у Андрея Малюкова в фильме “Бабочки” с отличной актрисой Леной Сафоновой. В 1993 году была прекрасная картина режиссера Валерия Харченко “Короткое дыхание любви”. Там я сыграл русского врача, которому прислали из Афганистана тело сына в цинковом гробу. Похоронили — и вдруг сын приезжает, живой. Чудный фильм! Я его на диске показывал друзьям. Они удивлялись: “Почему в Европе никто этот фильм не знает?” Потом Никита Михалков пригласил меня в “Сибирский цирюльник”. Мы с Никитой дружили с юности. Как только я увидел его дипломный фильм “Спокойный день в конце войны”, сразу понял, что это великий режиссер, и мечтал с ним работать, а он — со мной. В “Сибирском цирюльнике” для меня была прекрасная роль. Но сценарий был рассчитан часов на пять экранного времени. Во время съемок Никита все это еще удлинял. Я ему говорил: “Ты с ума сошел, ведь сериал снимаешь!” Он: “Нет, нет!” А потом все вырезал!
— Вы только мелькнули на экране.
— У меня было тридцать съемочных дней. Я сидел в Москве полгода — с огромным удовольствием, потому что было интересно. Мы с Ричардом Харрисом без конца придумывали, развивали характеры наших героев. А в фильме этого не осталось. Харрис обиделся и не приехал на премьеру. Первыми титрами: “Ричард Харрис, Даниэль Ольбрыхский, Олег Меньшиков и… — как ее зовут? Да! — …Джулия Ормонд в фильме “Сибирский цирюльник”. А потом — ни Харриса, ни меня.
— Сейчас вы приехали сниматься в главной роли?
— В роскошной главной роли, в фильме отличного режиссера Гриши Константинопольского “В гостях у $kazki”.
Сценарий прочитал на одном дыхании. Может получиться интересный фильм — смешной, пластичный. Я понял, что надо играть, как в комиксе. Невероятно люблю комиксы, с детства. Посмотрите, как играют эти нарисованные людики, обезьяны, птицы… Так выразительно, что актерам у них нужно учиться. Этот фильм как раз требует такой игры.
— Вы снимаетесь со Светланой Ходченковой?
— О, она хорошая актриса. Это не только я заметил. Сейчас она еще играет главную роль в польской картине. Совсем молодая — и уже прекрасная актриса.
— Правда, что после съемок вы оставляете себе на память что-нибудь из реквизита?
— Бывает, оставляю шашку или седло.
— Из русских фильмов что-нибудь взяли?
— Я хотел собачку из картины Михалкова.
— Ту, которой юнкера сапоги чистили?
— Ту самую. Но хозяйка не отдала. Да я редко что-то беру. Иначе пришлось бы специальный дом строить, чтобы все это хранить. О! Я снимался в фильме замечательного профессионала Джаника Файзиева “Турецкий гамбит” и взял на память сапоги для верховой езды.
“Есть актеры — коты и актеры — собаки”
— Вы ведь страстный лошадник?
— У меня есть арабская лошадь, Чудный. Ей, то есть ему, девятнадцать лет. Я хочу серьезно заняться выездкой, чтобы выступить в чемпионате на длинную дистанцию — сто шестьдесят километров. Сейчас ищу пятилетнего, чтобы с юности его воспитать, сделать чемпионом Европы. Это будет хорошо: семьдесят лет всаднику — и лошади десять лет.
— Вы одновременно тренер и жокей?
— Каждый день своего коня тренирую. И хочу выступать весной на дистанции восемьдесят километров.
— Для вас что важнее — кино или лошади?
— В конюшне я каждый день, а в кино не каждый. Когда меня нет, с Чудным работает девушка. А я каждый день звоню узнать, какой пульс у лошади, как она ест.
— Вы живете в доме под Варшавой. У вас ведь кроме коня есть собака?
— Йоркширский терьер и две кошки, полудикие. Когда мы уезжаем на неделю, кошки живут в лесу, а потом возвращаются в дом.
— Вы сами похожи на полудикого кота.
— Так это моя техника игры! Кошки интересны тем, что никогда не знаешь, что у них на уме. Собаку видно: вот она боится, вот любит или сердится. (Показывает, как скалится собака.) Есть актеры, похожие на собак, — у них все видно по лицу. А есть такие, про которых не знаешь, что они на самом деле думают. Марлон Брандо был кошкой, Збигнев Цибульский — тоже. Иннокентий Смоктуновский — кошка абсолютная. А вот Алексей Баталов — собака. Смоктуновский и Баталов в фильме “9 дней одного года” — пример мастерства двух школ: Алексей — собака и Кешка — кошка.
“Политики меня боятся”
— У вас два сына и дочь…
— Откуда вы знаете?! Про это не все знают. От немецкой актрисы Барбары Зуковой у меня сын, Виктор. Он польско-немецкий американец, живет в Нью-Йорке уже лет пятнадцать. Я никогда не обещал Барбаре, что женюсь; даже когда у нас сын родился, не решился связать с ней свою жизнь. Она уехала в Америку и Виктора увезла, чтобы отрезать и себя, и сына от меня. Я его редко вижу. Каждый год просил: “Пусти его ко мне на каникулы, чтобы он узнал мою страну. Я ему покажу и Париж, и Рим, и Москву — все, что мне близко”. Но она: “Нет, он слишком маленький”. Я подождал до тринадцати лет — она опять: “Слишком мал”. Звоню на следующий год — и слышу: “Он слишком большой. Он не хочет”. Думаю, Виктор хотел приехать. Я пишу ему письма. Моя дочка Вероника работает в Нью-Йорке уже лет шесть. И между ними никаких отношений. В 80-х Вероника жила со мной в Париже, потом в Варшаве. После лицея поехала учиться в Нью-Йорк, окончила Институт проектирования моды. Дела у нее идут хорошо.
— А старший сын, Рафал?
— У него у самого сыновья выше меня — шестнадцати и пятнадцати лет. Рафал поет. Недавно записал песню вместе с Марылей Родович, которая когда-то, между прочим, увела меня от его матери. Но жениться я на ней не мог: супруга не давала развода до тех пор, пока мы с Марылей не расстались. А теперь на афишах пишут: “Родович и Ольбрыхский снова вместе”. Они с Рафалом спели прекрасный дуэт. Сейчас он прошел конкурс — будет делать телепередачу. Рафал — яркая личность, интересно умеет говорить. Снялся в шести фильмах. Но характер у него сложный. Все продюсеры говорят: “С молодым Ольбрыхским — больше никогда!”
— Внешне он похож на отца?
— Немножко. Но характер материнский. Очень конфликтный.
— Сейчас у вас четвертый брак?
— По-христиански — в костеле — я женился один раз, на матери Вероники, Зузане Лапицкой, дочери известного актера. Мы с ней расстались десять лет назад. И сейчас я живу с Кристиной. Она была и остается моим менеджером.
— Часто позволяете себе расслабиться, выпить?
— Очень редко. Я свое погулял и свое выпил. Но и сейчас иногда люблю. Завтра у меня свободный день. Может быть, закажу в номер бутылку вина, буду читать и вино попивать. Когда съемки или другая серьезная работа, знаю, что такое режим. Я же спортсмен.
— А с Никитой Сергеевичем на “Ласточке”, с цыганами?..
— Когда мы с Никитой пили последний раз? (Задумывается.) Когда были молодые, из “Арагви” не выходили. Но это во время фестивалей. В работе Михалков — чемпион мира. Как и я. Та же порода.
— Вы в Польше известны еще и как публицист, автор фельетонов. Можете развернуть дискуссию на всю страну.
— Политики меня даже боятся. Потому что народ прислушивается к моему мнению. Когда я был молод, не думал, что актерская профессия меня прокормит. Тем более не представлял, что как актер стану известен во всем мире. И уж, конечно, не мечтал, что в Польше у меня будет такой авторитет. Это все Бог дал. На все Его воля.