«Я сейчас пишу эти строки, — обращается Вячеслав Ефимович к читателю, — и две слезинки скатились на лист; и мне не стыдно за них. Да, это мужские слезы, слезы очищения. Поплачь, поплачь со мной и ты, мой читатель, а затем с легким сердцем возьмись за отбойный молоток или... за штурвал космического корабля». Это не сантименты, это главное качество его строки — человеколюбие, нежное чувство к друзьям — как живым, так и ушедшим. И любовь эта не сладенько-приторная, но прямая, честная, без прикрас; да, часто автор повествования остается как бы за кадром, однако ж первое, что чувствуешь — безумную самокритичность Малежика, а уж с нее начинается и твердость по отношению к фактам...
Я уж молчу про слог: «сегодня вечером компьютер снова отказал мне в близости», «мы вздохнули морозного октябрьского воздуха: зима выслала первых своих гонцов», «а ты не пробовал искупать девчонку в пиве, декорировать креветками и уестествить под то же пиво?». Да, перо бежит, подчас озорно, не без «литературщинки», однако ж сюжетная линия столь любопытна, что не нуждается в особом обрамлении: Малежик пишет быстро, не выписывая. И от этого вкушаешь еще больший смак, не поспевая за эмоциями...
«По пустынной улице ехал ГАЗ-51, — это рассказ «Горный король» о барабанщике Сергее Соколове, — и к этому ГАЗу на коньках прицепился пацан лет одиннадцати-двенадцати. Пытаясь перехватить руки, парень оторвался от грузовика и полетел по диагонали на встречную полосу под «Победу». Сергей бросился навстречу пацану, пытаясь затормозить его движения под колеса машины. «Победа» пошла юзом. Они встретились, и легковушка перепахала ногу Сереге. Так и не состоялся у нас в стране хоккеист Сергей Соколов». Впрочем, не на трагедиях или даже кончинах Малежик делает главный акцент (хотя это всегда проще): его смысловой центр — тонкие нити людских отношений, часто мужских, дерзких, ошибочных, но именно в них жизнь — в случайных телефонных звонках, взглядах, событиях...
«И я решил не звонить ему первым. Не знаю, может, я переступил черту доверительности, и мои знания режут ему душу. Не знаю...». В этом — весь Малежик. Он друг навсегда, даже когда друзья, годами видевшие в нем психотерапевта, разбиравшегося в их метаниях, вдруг отворачивались...
«Серега, да сними ты со своих глаз шоры... Битлы (без кавычек!) — великие люди, но как бы нам ни было горько, финал их где-то рядом. Я уже чувствую, где Джон, где Пол, где Джордж... ты слышал их Let it be? «Пусть будет так». Они всё понимают сами», — такое впечатление, будто этот спор о судьбе рок-н-ролла происходил на наших глазах только что, а не 35 лет назад — настолько жива эмоция. Пол, Джон... они, как известно, доходили до ушей россиян лишь на рентгеновских снимках, а при этом в каждой подворотне парни обсуждали их так, словно те были соседями по коммуналке.
Друзья снова расходились и снова встречались — Малежик будто лишен напрочь обидчивости или злопамятности, людей таскает по жизни туда-сюда, а он идет за своей звездой, призывая и других эту звезду не терять... Смерти, аварии, заварушки, измены — читая Малежика, ты ни в коем разе не погружаешься в его жизнь, он словно бы говорит — «что есть я» и самоустраняется, — ты проживаешь заново собственные годы, узнаешь — пусть и не в своих друзьях — знакомые типажи, идешь по знакомым переулкам самых разных городов страны...
— А сколько человек тебе исповедуется после службы? — спросил я у знакомого батюшки.
— Обычно от двенадцати до пятнадцати, — ответил отец Олег.
— И как ты себя после этого чувствуешь?
— Иногда плохо... ломит суставы, голова болит.
— Как врачуешь сам себя?
— Спасаюсь молитвой...
Так вот и Малежик признается, что колодец, где он черпает свою радость, не пересох, «я еще участвую в круговороте энергии в природе», часто вижу слезы зрителей во время концерта...
...И лишь раз — это к вопросу о перипетиях — Малежик вместо слез увидал... в руках у публики (дело было на Украине) трехлитровые банки с водой (рассказ «Колдунья»), — он выступал перед сеансом магии некой целительницы Людмилы Николаевны. После пары песен в зал вошла сама госпожа и... «из разных концов послышались звуки лая, воя, кудахтанья; в общем, скотный двор». «Вот уж не предполагал, что болезнь на Украине так запущена», — сказал Малежик, выйдя из зала. Прошло время, в одном поезде подружился и с Аланом Чумаком. «Наутро купе напоминало поле боя, где в беспорядке валялись «трупы» вина, коньяка, самогона...
— Доброе утро, Алан Владимирович. Ох, ваше сиятельство, что-то совсем мне не здорово, короче, полный Чумак на мою больную голову... У вас есть прекрасная возможность проверить свои способности. Врачуйте, доктор, врачуйте!
Алан Владимирович начал ходить вокруг меня, как петух вокруг курицы. Бил крылом, махал руками, как мельница, «формируя мое поле». Из окна показался Днепр...
— Мы, наверное, не успеем закончить сеанс до прибытия, — промолвил Чумак.
— А моя жена, взяв мою голову в руки, давно бы вылечила!
— Значит, вы не мой адепт!».
...Так сквозь шутки-прибаутки пробегает — рассказ за рассказом — жизнь целого поколения. Малежик точен, изящен, местами нарочито тверд, ни малейшего комплимента себе — «а вот я, а вот мне». На его месте читатель, который может сомневаться, заблуждаться, не всегда находить правильный ответ...
— Ну и как вам, в ваших Америках?
— Неплохо, иногда, правда, тоска по России накатывает.
— Это неправильная тоска. Тоска — это когда в России тоска по России. У вас-то есть лекарство — сел на самолет и через десять часов в Москве. А у нас куда бежать?
* * *
Как сладко вспомнить,
Когда с тобою вспоминать
Готов твой собеседник до утра,
Не нужно объяснять,
И на щеке пусть вздрогнет
Случайная слеза, сейчас ее пора.
Как славно полететь в далекие те дали,
Когда понятен жест и верная душа
Поймет тебя без слов, а если вы устали,
Присядет по соседству, в волненьи чуть дыша.
И здорово листать истлевшие страницы,
Наполнив содержаньем занудливую жизнь,
Бродить по городам, встречать родные лица,
Не понимать, что это — всего лишь миражи.
Вернуться, приземлиться,
Друг другу улыбнуться,
Пожав в волненьи руки
За сказочный полет,
И разойтись по норам,
Мечтая окунуться
В вино воспоминаний,
Подписывая счет.