Бунтовщики в русской литературе не иссякают по сию пору, а значит, мы еще живы. Итак, Захар Прилепин, 33-летний уже знаменитый автор книг “Патологии”, “Санькя”, “Грех”, “Ботинки, полные горячей водкой” и др. Член НБП. Недавно прошумел новый сборник эссе “Terra tartarara”.
Мы встретились с Захаром в кафе в Нижнем Новгороде, где он живет. Наголо брит, в черном балахоне с капюшоном, бодр, пьет вино, ест суп и, кажется, не боится ничего — то ли от природы такой, то ли опыт партийной работы сказывается. Не боится говорить умно, а то и ругнуться матом. Не боится, что его читатели не знают, кто такой Мариенгоф. Не боится сказать, что думает.
— Начнем просто. Как дела, как живешь, Захар?
— Живу тривиальной человеческой жизнью. Встаю в 6.30, в 7.30 мои дети собраны, накормлены, и я отвожу их на машине в садик. Потом я еду на свою работу в газету и в 8 утра уже начинаю что-то писать. А самая интересная проистекает в общении с родными людьми, женой, детьми и друзьями. Эти прекрасные зимние, летние, осенние вечера и есть наполнение моей жизни. Живу прекрасно, чувствую себя органичным себе и миру вокруг себя. Все, чего хотел получить к 33 годам, я имею. Даже не знаю, чего еще хотеть.
— Стремиться стать еще более ярким, успешным писателем.
— Показатель успешности в литературе — не самый важный. Я не хочу никого обидеть из списка топ-10 в рейтингах продаж, но это не всегда подразумевает самую лучшую литературу. Я с сомнением и даже брезгливостью иногда нахожу себя в этих списках — рядом со мной находятся писатели, к которым я никак не любопытствую. Восемь из десяти мне неприятны — они пишут плохие книги. Чаще бывает, что хорошая книга находится далеко за первой сотней в рейтингах.
Всем известно, что Боборыкин продавался лучше, чем Чехов, Надсон лучше, чем Фет, Бенедиктов лучше, чем Пушкин. Продажи радуют только с материальной точки зрения, в остальном заставляют задуматься.
— “Мне тридцать лет, а кажется, что триста” — написал поэт Максим Амелин. Можешь так о себе сказать?
— 33 — настолько прекрасный возраст. Настоящий мужской возраст. Гришковец, я его не очень люблю, но он сказал замечательную вещь: “Есть нормальный возраст, как у меня, а есть моложе и старше”.
— Кстати, Гришковец… Вы с ним антиподы в литературе. Его герой — такой простой, понятный парень. Твои герои — тоже простые. Только ему я не верю. Деланно все это. Тебе — верю.
— Я думаю, что Евгений Гришковец — писатель, паразитирующий на первичных и поверхностных человеческих качествах и эмоциях. Он на них играет, делает это умело, но за этим не стоит натурального вещества прозы, нет литературы как таковой. Я прочитал все его книги — это все заигрывание с читателем, равное Акунину. Но Акунин знает, что он валяет дурака с читателем, который хочет получить такую разжиженную эссенцию классической литературы. Акунин — классика для бедных. А Гришковец не очень понимает, чем занимается. Это тоже хорошая русская литература для людей бедных в смысле ума.
— Давай лучше о хорошем в современной русской литературе.
— О хорошем? Алексей Иванов. Он написал несколько отличных романов, лучшие из них — “Золото бунта” и “Блудо и мудо”. Он находится в том статусе, когда писателю нужно нести дары, меда, хлеба и ожерелья за то, что он продолжает дело настоящей русской литературы. Вместо этого критики Иванова долго хлестали по спине и ягодицам, уродовали ему мозг и в итоге автор замечательных текстов сказал: “Я больше писать не буду”. И занялся другими вещами. Сейчас он пишет сценарии для кино.
Наша критика вредоносна. Но, с другой стороны, современная критика создала в современной России какую-то иерархию ценностей. Она, слава богу, нормальна и понятна. Так что претензия и к Алексею Иванову. Надо быть покрепче, плевать на это и продолжать писать. Знаешь, есть такая история: Шолохов стоит ловит рыбу. Подходит мужик: “Здравствуйте, вы Шолохов?” “Да”. “Спасибо. Я просто пришел на вас посмотреть”, — сказал мужик, прошедший ради этого свои 50 верст, и ушел. Это ощущение, что ты живешь и рядом с тобой живет гений, сейчас отсутствует совершенно.
— Все, кто задерживаются в русской литературе, не только чего-то стоят, но и на чем-то стоят. На чем ты стоишь?
— На элементарных вещах. Человек не должен нести свои страдания и больные заусенцы, а ощущать бесконечное благодарение Богу за то, что мы предоставлены этой земле и имеем право отжить на ней свою прекрасную, лучистую жизнь. Человек пришел в мир, чтобы тратить само вещество жизни. Количество несчастных людей вокруг меня зашкаливает. Мне это глубоко поперечно. Нам дали одну прекрасную жизнь с солнцем, летом, зимой, рекой. С книгой. С кино, кому надо. С “Домом-2”. Как можно проживать ее в тоске и чувствовать себя человеком в футляре? Для меня жизнь — презент, который надо бурно, щедро расходовать. Чем больше ты расходуешь, тем больше тебе воздастся. За нежность нужно платить болью, за любовь нелюбовью и потреблять жизнь во всех ее проявлениях. Если ты много потреблял радости, имей силы быть несчастным. А если ты несчастен, имей силы быть после этого счастливым. Счастье тебе дали — радуйся. Несчастье — ничего, я подтяну штаны и попру по грязище. Я придумал тривиальный ответ на два главных русских вопроса: кто виноват и что делать? Во всем виноваты мы сами, что делать — отдавать себе в этом отчет. Если я понимаю, что сам сделал несчастным себя, свою женщину, сам выбрал такое правительство, сам стал работать с таким начальником — то я это изменю. А если я думаю, что я лежу в говне, потому что меня туда положили, что я слишком хорош для этого — ну лежи тогда.
О личном: любовь и голуби
— Неужто у тебя депрессий нет? В подростковом возрасте?
— Я жил в деревне. Взрослые пацаны полезли на чердак бить голубей, потому что они мешали нам спать. Они стали железными прутами бить этих голубей до смерти. Я ходил с прутом и не мог ударить. Подошел к одному, постучал по нему, и он на меня смотрит жалостливо. Я говорю своему соседу: зачем? Он говорит: я ложусь спать, а они — гур-гур-гур! Я потом шел — на рябине сидел воробей. Я говорю ему: воробушка, прости меня, я никогда не буду зверей убивать и мучить. Это была для меня мука года на полтора. Голубей, невинных, побили — зачем? Я так страдал, была депрессия, да.
— А от несчастной любви депрессии?
— Да, в 15 лет у меня была девушка Лиля, я был в нее влюблен. В отличие от нынешних подростков я был невинным, чистым и честнейшим ребенком, не знавшим, по сути, предназначения половых органов. А ей было 18, она была чуть мудрее и образованнее, чем я, она-то свои органы уже могла использовать. И она питала ко мне чувства, но мое чувство было настолько чисто и нежно, что я предпочитал просто рыдать от неразделенной любви. Вот отличный эпизод, связанный с моими страданиями! Я пришел на дискотеку из другого района города, искал Лильку. Подошли пацаны: ты из какого района? Ты сюда один пришел? Потом подходит один: “С тобой хочет поговорить одна девчонка”. Я решил, что это Лилька меня зовет. Вышел, а там стоит круг из восьми человек. Меня вырубили, попинали ногами. Я этого парня запомнил и потом, когда приехал мой брат Коля, сделал то же самое. Мы пришли на дискотеку. Моя сестра Ленка его вызвала: “С тобой хочет поговорить одна девчонка”. Он купился, вышел, а там мы с Колей его ждем. Он высокий, мы меньше его на две головы! Но он сразу испугался, я ему кричу: “Ложись на землю!” Мы вдвоем его попинали… Только сейчас вспомнил это. Ты меня раскрутила.
— А как тебя принесло в Нижний Новгород?
— Родители переехали из деревни Ильинка Рязанской области в Дзержинск, потому что папа много пил в деревне. Я провел там юность. В Дзержинске не было филфака, а в Нижнем был.
— Захар, во сколько лет ты женился?
— В 23 года. Мы учились вместе на филфаке. Познакомились на экзамене. Я увидел: сидит девушка с отличной фигурой, я ее приметил, и она меня приметила. Мы разговорились, я сказал, что я очень люблю собак — тут же ей наврал. И она тут же мне наврала, что у нее дома целый зверинец и если я приду к ней, то я увижу всех животных, какие есть. Я пришел к ней в гости, никаких зверей там не было, а я остался там жить. А звери появились потом. Целых трое.
— “Мы лежали лицом к лицу, переплетенные руками и ногами, щека ко лбу, живот к животу, лодыжка за ляжечку, рука на затылке, другая на позвонке, сердце в сердце”…
— Жена надо мной иногда издевается: “Ты же зверюга, ничего не чувствуешь. Что ты там пишешь о страданиях, бесчувственное дерево?” Мои тексты — это планка, которой я стремлюсь соответствовать. Больше скажу, мои сотоварищи по литературе, которых я знаю, — если я три четверти до этой планки дохожу, то они одну двадцать пятую! Они живут безобразной жизнью, с брошенными детьми, женами, упыри, которые в жизни не испытывали ни страсти, ни боли, ни страданий! Вину на все происходящее в стране я валю на время, которое нас взрастило. Столько людей — не наркоманов и алкоголиков, а тупых, злых, невоспитанных, жестоких. В России запредельно много матерей, которые бросают детей, выбрасывают их в урны. Детдома появились даже на Кавказе! Моя любимая Россия заразила этой херней Кавказ!
Родина, революция, Лимонов
— Твой сын подрастет и спросит: что такое твоя партия?
— Он уже все прекрасно понимает. Когда я хулиганил больше, чем сейчас, я устраивал с другом “марш несогласных”. Постоянно звонили мне, моей жене, ходили менты, меня два раза увозили в милицию, заставляли подписывать бумаги, что я не буду все это организовывать… Была глобальная нервотрепка. 9-летний тогда сын пришел из школы: “Сегодня к нам на линейку приехал губернатор. Все ему хлопали, а я не стал”. А еще раньше он мне подарил рисунок с надписью “Родина, революция, Лимонов”. Он в этом всем живет, он нацелен на правоту отца изначально. Моя женщина его поддерживает. А если “крошка сын к отцу пришел”, скажу, что есть люди, которые воруют деньги, а есть люди, которые, я надеюсь, не будут воровать.
— А как ты стал, грубо говоря, несогласным?
— Не прямолинейно. В 91-м мне было уже 16 лет. Когда начался распад моей страны, я тогда уже воспринимал это крайне болезненно. Слушал разговоры родителей, их друзей, смотрел телевизор, читал газеты. У меня созрело ощущение обмана, разора моей страны, которую я так любил и гордился. Я был искренним пионером, искренним читателем рассказов про пионеров-героев, погибших во время войны. И я болезненно читал все эти публикации о том, что Зоя Космодемьянская была пьяная и ее трахали немцы. Это глумление над историей моей страны, над ее мифами мне казалось чудовищным. Я не хочу, чтобы моя страна была такой беспредельно дурной. А вы, такие чистые, пришли мою страну излечить от болезней. Идите вы к чертям. Как я могу ее, с ее культурой, с ее победами, предавать ради ваших нелепых измышлений, поисков якобы правды. Этой правды нет нигде. Я живу в стране, которую хочу видеть преисполненной красоты и славы.
— С Лимоновым как впервые познакомился?
— В 97-м он приезжал в Дзержинск. Я пришел на его встречу, подошел: “Эдуард, когда будет революция? Я хочу в ней участвовать”. “Года через четыре”. И он меня обманул. Через четыре года, правда, выбрали Путина. Он в этом смысле был прав. Все было серьезно.
Вылезешь — обсудим
— А как ты относишься к русской революции 17-го года?
— Как к исторически обусловленному неизбежному деянию. Если взирать на русскую историю с точки зрения классики, то выяснится, что, по прозе Толстого и Чехова, вся Россия жила в состоянии запредельной степени ничтожества и несчастья.
Мужики и бабы, которые жевали друг друга поедом, никогда не видели мяса на столе, рожали по 12 детей, из которых 8 умирали. Не знали медицины и электричества. Страна, погруженная на полметра в темную воду, где все бродят в темноте и карабкаются на ил. Эти упыри в своих уездах, усадьбах и парижах всю Россию погрузили во тьму, а сами жили прекрасно. И все это уже понимали — и Чехов, и Толстой. Издевательство над огромным народом! Фашистское отношение.
Советский союз впервые дал голос простонародью. Появились люди, выросшие из земли, — Распутин, Белов, Гагарин, Королев! Как революция могла не случиться? Жестокое, кровавое, но божественное деяние. Заслуженное. И сейчас она заслужена. Озверели вконец. Приезжаешь в любой городок — люди в бараках живут, зарплата 4000 рублей. Мужик живет в своей деревне, что ему сделать, чтобы стать как Ксюша Собчак? Ну, может, вспахать поле 25 раз. Она же тратит в минуту столько, сколько он тратит в год.
— А как ты себе русскую революцию представляешь?
— Была такая волшебная революция, которая началась восхитительно, а закончилась плохо. Когда Николай отказался от престола, коалиционное правительство пыталось начать новую жизнь в России. К несчастью, оно не смогло ее отладить. А если бы смогли, это был бы гениальный пример бескровной революции, на которую Россия способна. Россия исчезает. Россия в той ситуации, как если бы каждый год в нее бросали атомную бомбу. У нас каждый год умирает по Хиросиме или по Нагасаки. Нет заводов, сельского хозяйства, мы живем на чужих продуктах. Мы ничего не производим. Мы обречены на смерть своим аморфным населением. Мужчинами, не желающими плодиться, а желающими играть в компьютерные игры, и женщинами, которые занимаются только тем, как бы подороже продать свою женскую сущность. Мы ничего не можем предоставить ни миру, ни богу.
— Есть избитое словечко — загадочная русская душа.
— Она есть. Она строится на способности к искренности и жертвенности. Я видел это в Чечне, когда молодые пацаны ехали умирать, а не убивать. Ну умру и умру. Но русская душа насколько жертвенная, настолько и суицидальная, жестокая. Нас перекосило. А мы способны и к тому и к другому. Идеология, что мы никому ничего не должны, нас погубила. Когда будет 50 лет, тогда, может, о чем-нибудь подумаем. А тогда уже ни о чем не подумаешь. Нельзя откладывать реализацию жизни на 38 лет, ее надо реализовать в 25. Такая страна — по сути Христова. Христос же проиграл. В России всегда проиграешь.
— Отлично сказано. Уже поговорка: лучше быть Христом в России, чем Наполеоном во Франции.
— Служи, воюй, иди в революцию, рожай детей, делай, делай, делай. А если ты спрятался и сидишь под аквариумом, накрывшись занавесочкой… Ну, извини. Посиди до 50 лет. Вылезешь — обсудим.