Представьте, вам попался бы такой текст:
«Если человек делает дело не для показу, а с желанием совершить его, то он неизбежно действует в одной, определенной сущностью дела, последовательности. Если человек делает после то, что по сущности дела должно быть сделано прежде, или вовсе пропускает то, что необходимо сделать для того, чтобы можно было продолжать дело, то он наверное делает дело не серьезно, а только притворяется». (Для вашего удобства мы, как школьники, подчеркнули однокоренные слова.)
Десять «дел» в двух фразах. Журналиста за такое выгнали бы. Над президентом или премьером потешались бы: «отлил в граните». Но поскольку это Толстой… Как перевести это на чужие языки, чтобы западный читатель не потерял уважения ко Льву?
***
Кругом война. На Ближнем Востоке и на Кавказе — горячая, у США с Россией — холодная, в Москве и на Урале — (недавно) предвыборная…
А в Ясной Поляне и потом в Михайловском царил мир и райское наслаждение. По-настоящему оно знакомо было разве что древним грекам, апостолам и лицеистам — беседа.
12.01.24 признан иноагентом
Международный семинар переводчиков. 25 человек прожили 10 дней без радио, ТВ, интернета и газет. Только один американец пробормотал вдруг (ни к кому не обращаясь): «Что там в Сирии?» Но было видно: его интересует не Сирия.
Испанцы, итальянцы, французы, сербка, чешка, иранка… Они переводят на свои языки русскую классическую литературу. Это их страсть и дело всей жизни.
— Зачем переводить Толстого, Чехова, Достоевского? Ведь они давно переведены. Лежат в любом книжном магазине Мадрида, Парижа, Берлина…
— Понимаете, каждые несколько лет возникает ощущение, что эти шедевры можно перевести ещё лучше.
— И найдётся издатель, покупатели?
— Конечно.
Забегая вперёд, скажу, что помирал со смеху, глядя, как эти 25 у Пушкина в Михайловском два с половиной часа пытались перевести «Мороз и солнце — день чудесный!».
Толстой. Крейцерова соната
Переводчик — самый внимательный читатель в мире. Вот уж кто не скользит глазами по тексту. Они вчитываются, вдумываются в каждую фразу, в каждое слово… Им надо перевести не только точнее, чем предшественники, но постараться передать и дух сочинения, и ритм.
Съехались переводчики самого высокого класса. Хоакин Фернандес (Испания) — тот самый, который боролся с десятью «делами» в двух фразах — написал (по-русски) об испанских переводах «Крейцеровой сонаты». Они сделаны в 1966, 1979, 1985 и 2003 году.
Хоакин начинает с перевода 1966 года:
«Перед нами очень слабый перевод, который больше похож на пересказ. Это яркий пример того, что, по моему мнению, недозволительно для переводчика: менять содержание, самовольно исключать страницы текста, добавлять целые абзацы собственного сочинения, отсутствующие в оригинальном тексте. Есть настолько искажённые эпизоды, что порой сложно представить, что читаешь Толстого.
Переводчик не пощадил даже начало повести, безжалостно удалив две первые фразы. В оригинале мы читаем:
«Это было ранней весной. Мы ехали вторые сутки. В вагон входили и выходили едущие на короткие расстояния, но трое ехало, так же как и я, с самого места отхода поезда…»
А вот текст перевода:
«En cada estacion que el tren paraba iban bajando viajeros de nuestro coche y subiendo otros nuevos, pero quedaban siempre tres personas que se dirigian, como yo, a la estacion mas distante»
Обратный перевод:
«На каждой остановке поезда из нашего вагона выходили путешественники и заходили новые, но оставалось трое, которые, так же как и я, ехали на более далекую станцию…»
Исчезла и ранняя весна, и вторые сутки…
В третьей главе Позднышев говорит о себе и о своем происхождении:
«Я помещик и кандидат университета и был предводителем».
Вероятно, переводчику показалась скучной эта реплика, тогда он изобретает следующее:
«Soy hijo de un rico hidalgo de las estepas, antiguo mariscal de la nobleza, fui alumno de la universidad, licenciado en Derecho»
Обратный перевод:
«Я сын богатого идальго родом из степей, старинного предводителя дворянства, учился в университете и получил диплом Юриста».
Этот пример красноречиво демонстрирует, насколько может быть искажен оригинал по прихоти переводчика.
Еще более впечатляющий пример искажения текста мы находим в конце произведения. Переводчик, видимо, хотел добавить драматизма финалу: он модифицирует диалог между Позднышевым и попутчиком, которому тот рассказывает свою историю. Неожиданно появляются признания, которых Позднышев никогда не делал. Переходит в финал и цитата из евангелия от Матфея из эпиграфа к повести. В оригинале конец выглядит так:
«Мы долго сидели молча. Он всхлипывал и трясся молча передо мной.
— Ну, простите…
Он отвернулся от меня и прилег на лавке, закрывшись пледом. На той станции, где мне надо было выходить, — это было в восемь часов утра, — я подошел к нему, чтобы проститься. Спал ли он или притворялся, но он не шевелился. Я тронул его рукой. Он открылся, и видно было, что он не спал.
— Прощайте, — сказал я, подавая ему руку. Он подал мне руку и чуть улыбнулся, но так жалобно, что мне захотелось плакать.
— Да, простите, — повторил он то же слово, которым заключил и весь рассказ...»
Обратный перевод:
«Мы долго сидели молча. Позднышев всхлипывал и дрожал молча передо мной. Его лицо похудело и вытянулось, а рот увеличился.
— Нет, внезапно сказал он, — если бы я знал то, что знаю сейчас, я бы никогда не женился на ней, ни за что на свете.
Мы снова надолго замолчали.
— Теперь Вы знаете мою историю и все, что я испытал. Нужно осознать всю важность слов Евангелия от Матфея из двадцать восьмой строки, пятой главы: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею»; эти слова относятся к жене, к сестре, не только к чужой жене, но в большей степени к собственной...»
Есть ли что-либо более страшное, чем подобное искажение художественного произведения при переводе? Этого переводчика, имя которого нам не известно, можно отнести к третьей категории переводчиков по классификации В.Набокова, самой тлетворной и отвратительной из всех. Уверен, что, по Набокову, именно такой переводчик заслуживает гореть в огне преисподней вечно».
Хоакин Фернандес касается, например, проблемы перевода слова «блудник»:
«Чем позже сделан перевод, тем более смелое, откровенное слово выбирает переводчик.
1966 года: LIBERTINO — распутник
1979: MUJERIEGO — женолюб, бабник
1985: INMORAL — распутник, безнравственный человек
2003: VICIOSO — развратник, порочный человек
Из всех вариантов vicioso — слово с наибольшей сексуальной коннотацией сильнее других воздействующее на испанского читателя…»
Не только на испанского. Это и по-русски так. Распутник — человек, который путается с кем попало, шляется по борделям, но, значит, имеет дело с теми, кто уже встал (или лёг) «на скользкую дорожку». А развратник — тот, кто втягивает невинных.
Пушкин. Мороз и солнце
Проза проста (сравнительно). Невероятно сложнее переводить поэзию. Пушкин, по мнению понимающих людей, почти непереводим. Поэтому на Западе высоко ценят Толстого, Достоевского, Чехова, Тургенева, Гоголя… А Пушкин — «это кто?». Автор либретто к операм Чайковского «Евгений Онегин», «Пиковая дама». Наше преклонение перед Солнцем Русской Поэзии обычному иностранцу непонятно и смешно.
Но на семинаре в Михайловском были совсем не обычные иностранцы.
Сперва хотели посвятить заседание переводу стихотворения «Вновь я посетил», но решили, что это слишком сложно. Взялись за «Зимнее утро» («зя», «за», «зи» — слышите озноб?).
Попросили автора этих строк «прочитать вслух с выражением», как в школьные годы чудесные.
Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный —
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!
Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,
На мутном небе мгла носилась;
Луна, как бледное пятно,
Сквозь тучи мрачные желтела,
И ты печальная сидела —
А нынче... погляди в окно:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит;
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.
Вся комната янтарным блеском
Озарена. Веселым треском
Трещит затопленная печь.
Приятно думать у лежанки.
Но знаешь: не велеть ли в санки
Кобылку бурую запречь?
Скользя по утреннему снегу,
Друг милый, предадимся бегу
Нетерпеливого коня
И навестим поля пустые,
Леса, недавно столь густые,
И берег, милый для меня.
Начался разбор. Обнаружились интересные звуковые задачи. «Открой сомкнуты негой взоры» — зачем здесь пять «о»? Кто-то потягивается спросонья?
«Янтарным блеском/ Озарена. Веселым треском/ Трещит затопленная печь» — дрова трещат, тут и думать нечего. А вот как передать в переводе?
Возникли и более тонкие проблемы. «Под голубыми небесами» — множественное число. Небеса — не небо! Это надо чувствовать…
Но как же были изумлены переводчики, когда я сказал, что у нас это стихотворение проходят в третьем классе.
— Не может быть!
— Да, проходят, как стихотворение о погоде.
— Не может быть!!!
У нас всё может быть. Это стихотворение давно утратило эротический смысл. Его все знают, все проходят, и именно поэтому перестали замечать и понимать. Это как девушка с веслом; гуляющие по парку не воспринимают её м-м-м… ну разве что подростки.
За окном, конечно, «день чудесный». Но автор находится в комнате, и он не один. Там кто-то лежит в кровати (не в кабинете же на кресле уснула).
На долю секунды «друг прелестный» вызывает сомнение в ориентации поэта, но сразу, в следующей строке, слава богу, «красавица» — всё в порядке.
А что такое «пора, красавица, проснись»? Он что — со спящей разговаривает? Нет, взоры её сомкнуты не сном, а негой. Она нежится, млеет…
Потом они вспоминают вчерашний вечер, плохую погоду. Красавица была печальна, но всё же осталась ночевать. (Это 1829 год, потом он женился на другой.)
Были и другие сложности. «Прозрачный лес один чернеет» — это не один лес из нескольких. Это значит, что только лес чернеет. И при этом не чёрный, а прозрачный. Потому что ветки есть, а листьев нет. Попробуйте перевести так, чтобы зимний лес увидел человек, не знающий зимы. Русской зимы.
Переводчики разбились по национальным группам: итальянская, испанская, французская. Час работы, потом предъявление переводов.
Оказалось, даже первые два слова перевести невозможно.
У французов нет слова «мороз». Есть слово «холод» — «жель». Но если написать «Жель э солей», то в воображении француза возникнет пляж: солнечно, но купаться холодно, неподходящая погода.
Те же мучения были у испанцев. «Мороза» нет, есть «лёд». Но если написать «Лёд и солнце», возникнет горнолыжный курорт, опять нехорошо.
Кроме того, в их языках нет этой метрики. Наиболее удачным получился перевод в стиле Лорки…
Пушкин. Онегин
Мой доклад на Международном семинаре назывался «С русского на русский». Это реальная проблема. Не только для иностранцев, но и для многих (увы, очень многих) жителей России русская классическая литература полна тёмных мест.
Оказалось, даже некоторые переводчики, точь-в-точь как наши школьники и студенты журфака, не совсем понимают простые строки Пушкина.
Вот Татьяна написала письмо Онегину; думала, что он немедленно прискачет или хоть записку пришлёт…
Но день протёк, и нет ответа.
Другой настал: всё нет, как нет.
Бледна как тень, с утра одета,
Татьяна ждёт: когда ж ответ?
С утра одета — значит, вылезла из-под одеяла и оделась, не голой же ходить.
Нет, «с утра одета» — значит, одета для приёма гостей. Платье до полу, корсет, причёска… Вспомните, как Онегин сходил в театр и ушёл, не дождавшись конца. По сцене ещё прыгали амуры и черти,
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.
Он что, голый сидел в партере? Нет, в театр — один костюм, на бал — другой.
Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерный
Одет, раздет и вновь одет?
Это довольно просто. Но есть в «Евгении Онегине» и по-настоящему волшебные, но никем не замеченные места.
…Автор (если он не Толстой) старается избегать повторения одного и того же слова. И не только во фразе, но даже в соседних абзацах. Иногда от повторов довольно трудно избавиться. Эти «который… который… который» так и лезут в текст.
Но чтобы гений повторял слова, повторял рифмы? (Исключая, конечно, сказочных канонических троекратных повторений «Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет».)
…Онегин получил письмо, двое суток мучил девушку неизвестностью, приехал, нашёл её в саду и говорит:
«Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я».
Что такое «ваши совершенства», когда речь идёт о 17-летней девушке? Это так называемые «девичьи прелести», выпуклости.
12.01.24 признан иноагентом
Пушкин — в тот самый момент, когда сочиняет отповедь Онегина, в 1825-м! — пишет письмо Анне Керн, той самой, которая «чудное мгновенье, гений чистой красоты». Вот фрагмент письма (в переводе с французского):
«Разве у хорошеньких женщин должен быть характер? главное — это глаза, зубы, ручки и ножки…»
Это ещё очень вежливо: «зубы». Хулиган, мог бы написать «запах».
А через три года Онегин влюбился в замужнюю Татьяну и написал ей письмо:
Нет, поминутно видеть вас,
Повсюду следовать за вами,
Улыбку уст, движенье глаз
Ловить влюбленными глазами,
Внимать вам долго, понимать
Душой всё ваше совершенство,
Пред вами в муках замирать,
Бледнеть и гаснуть... вот блаженство!
Опять эта рифма «блаженство/совершенство» — как же так?
Были «совершенства», стало «совершенство» — единственное число!
Совершенство (в единственном числе) — это душа. Совершенство души. Онегин же говорит «понимать душой». А душой только душу и понимают. Те совершенства (прелести) его сейчас не интересуют.
Пушкин, возможно, рассчитывал, что какой-нибудь внимательный читатель заметит, поймёт и усмехнётся. И возможно, такие читатели были. Но ни у Лотмана, ни у Набокова (в гигантском комментарии к «Онегину»), ни в одном переводе, даже самом лучшем, этот гениальный фокус, где с изменением числа отменяется тело и возникает душа, — нигде, никогда ни слова…
Переводчики ахнули.