“Совет от Марецкой запомнил на всю жизнь”
Местечко Козино язык не поворачивается назвать деревней. Среди лугов на излучине Москвы-реки стоит элитный коттеджный поселок. За трехэтажными усадьбами с каменными домами не разглядеть храма Иоанна Златоуста и деревянных подслеповатых домов старожилов.
Шагая, как в каньоне, вдоль высоченных заборов, я понимаю, что здешние обитатели привыкли самостоятельно решать, когда и с кем общаться. И вдруг в бесконечном бетонном лабиринте проглядывают ажурные чугунные ворота. Мощеная площадка перед двухэтажным домом из красного кирпича — как на ладони. Звонка на калитке у Анофриевых нет. Чужие здесь не ходят. Дожидаться хозяина, возвращающегося из бассейна, приходится сидя у дороги, на парапете. Жену Наталью мэтр грузить моим визитом не хочет. Здесь, по всей видимости, не привыкли церемониться с гостями.
Олег Андреевич располагается на скамейке во дворе. Закинув ногу на стол, он машет в сторону разномастных особняков и нехотя объясняет:
— Все эти дома построены на огородах. Старожилы-крестьяне живут на противоположной стороне, в свое время они продали часть своих участков, и тут закипело строительство. И если у моей хозяйки, бабы Дуни, номер дома 93, то у меня 93/1. Почтальон идет, он почту несет сначала бабе Дуне, а потом уже вспоминает, что есть дом с дробью “один” — вот такое к нам отношение.
Желая шокировать, он декламирует сочиненное недавно стихотворение: “Не плачь, Россия, об ушедших/ Твоих великих сыновьях,/ О землях, ворам отошедших,/ Святых, потерянных словах… Пора, Россия, улыбаться/ И собирать Святую Рать!/ Уж лучше пусть Тебя боятся/ И не посмеют презирать!”
Спрашиваю, кто наградил необычным тембром, и хозяин оттаивает: “Мама. Она обладала хорошими вокальными данными, ходила в хор к Соколову”.
— В школу я пошел с восьми лет, в 38–м, учился кое-как. Мы были избалованы войной, думали все больше, как бы нашкодить. Год школы не работали. А в апреле 42–го я нашел на улице гранату и стал ее разбирать — последовал взрыв, фаланги двух пальцев срезало как бритвой. Несколько месяцев я провалялся в госпитале, остался на второй год. Мне помогло то, что родился левшой. В драмкружке был звездой школьного масштаба, но облажался на первой же профессиональной записи детской передачи на радио. Читал “Полтавский бой”. Включил потом радио, а меня вырезали. Я плакал целый день, стал звонить на студию, кто-то из редакторов сказал: “На вашу пленку вода попала, она случайно промокла”. Десятилетку я закончил в 20 лет. Если бы не изуродованная рука, пошел бы, наверное, по музыке, а так — подался в Школу-студию МХАТ.
Это было время, когда в театры никто не ходил. В Вахтанговский и МХАТ привозили зрителей на автобусах из провинции. Я помню, как с будущей женой Наташей мы гуляли по бульвару, и к нам обращались камердинеры: “Молодые люди, у нас сегодня замечательный спектакль. Не хотите зайти посмотреть?” У меня уши горели от стыда — я был студентом Школы-студии МХАТ, мы заходили в зал, а на сцене Андровская и Яншин пели: “Голубок и горлица никогда не ссорятся, дружно живут...” В партере было человек 20, и для них актеры играли.
— Но вам повезло: попали в Центральный детский театр, в самый “золотой” его век.
— Это моя академия. Свои первые спектакли в ЦДТ ставили Олег Ефремов и Толя Эфрос, для театра писал пьесы Розов. На мюзикл “Димка-невидимка” невозможно было купить билеты. В музыкальной комедии я выходил на сцену в сорока музыкальных номерах.
Уже тогда у меня были “целихи” — поклонницы. Они ждали меня после спектакля и провожали гурьбой домой. И очень обижались, когда жена приходила встречать меня к театру, говорили: “Зачем? Это же наше время”.
Это был на самом деле золотой век детского театра. Уже будучи больным, Олег Ефремов признался мне: “А все-таки “Димка-невидимка” был лучшим моим спектаклем”.
— Десять лет вы работали в Театре имени Моссовета. Какой самый ценный совет получили от старой актерской братии?
— Вера Петровна Марецкая пригласила нас как-то с Колей Сличенко к себе домой. Она принимала нас на кухне, угощала чем бог послал: селедкой и помидорами. А к ней должна была приехать из Болгарии подруга — крупный партийный функционер. Я предложил: “Вера Петровна, давайте я сбегаю что-нибудь куплю!” Она мне ответила: “Запомни мой совет: никогда не пытайся выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле. Что я ем — пусть она ест, что я пью — пусть она пьет. Иначе этот визит мне будет в тягость, а я не хочу, чтобы встреча с подругой была мне в тягость”.
Еще помню: в Болгарии мы сидели на банкете, нас принимал Тодор Живков. Он с Верой Петровной вроде бы иногда бывал близок. На официальном мероприятии она держала себя так, что мы от страха едва не лезли под стол. Она выкрикивала, стуча по плечу Живкова: “Тодор, хватит заниматься ерундой, приезжай к нам в Москву, будешь у нас комедийным актером”. Мать честная, и это первому секретарю ЦК болгарской компартии!
— Как получилось, что черепаху в мультфильме “Как львенок и черепаха пели песню” вы наделили интонациями Раневской?
— Фаина Георгиевна — личность космического масштаба. Душа запевает, когда вспоминаешь эту актрису. Она служила у нас в театре, кличка у нее была Фуфа. Рыхлая, с огромным бюстом, на который она все время роняла пепел от папиросы. С подслеповатыми, но все замечавшими глазами. Она была с таким разящим юмором. Если она пришивала кому-то прозвище, отмыться было уже невозможно. И меня она наградила прозвищем, каким — не скажу.
— Обидным?
— Если хотите, да. Но самое главное, что оно оправдалось. Это касалось чисто профессионального отношения к театру, который я практически потом и правда бросил. Но как она могла это угадать? В то время мы репетировали “Дядюшкин сон”, я был одним из ведущих актеров, но относился ко всему поверхностно, легковесно. Фаина Раневская этого терпеть не могла. Первое, с чего она начинала, работая над новым спектаклем, — выписывала всю свою роль в тетрадь.
— В вашем сознании она черепаха?
— Да, потому что мудрая, с неповторимым образом мышления.
— А львенок Ррр-Мяу имел прототип?
— Это я — и по характеру, и поведению. Он одновременно и смущается, и задирается, и нахальничает. Сначала поет фальшиво, а потом — очень даже правильно.
— Вспомним мультфильм “В порту”. Откуда вы знаете, какой голос должен быть у нефтеналивного танкера, а какой — у лесовоза?
— Посмотрел детскую книжку, увидел: нарисована баржа, вся забитая лесом, и между бревнами высовывается медвежья морда, — понял, что, создавая образ лесовоза, должен петь только под Луи Армстронга: “Вы меня не обижайте, поскорее разгружайте!” Нефтеналивной танкер был нарисован неправильно — как большой красивый лайнер. На его палубе стоял капитан с бакенбардами. А в то время был очень популярен Том Джонс с его красочными шоу и эмоциональными песнями. Так, по ассоциации с британским эстрадным певцом, определился характер танкера.
“То, что близко лежало, то я и брал”
Больше всего мне хочется расспросить Олега Андреевича о культовом мультике “Бременские музыканты”, музыкальной фантазии Геннадия Гладкова с элементами рок-н-ролла. Но эта тема для мэтра явно не из приятных.
— Когда я делал эти роли, не “озвучивал”, а именно создавал характер, никакого мультфильма еще не было. Делался, как теперь говорят, саундтрек. Писалась музыка, делалась оркестровка, накладывались голоса персонажей. Между пластинкой и мультфильмом была большая дистанция — около года.
Для озвучивания мюзикла была подобрана команда артистов. Анофриеву отвели роль Трубадура. Петь за Атаманшу пригласили Зиновия Гердта, за Принцессу — солистку квартета “Аккорд” Зою Хородадзе, за Осла — Янковского. Но на ночную запись на студию “Мелодия” явился один Анофриев, и тот с температурой 39. И ради пробы… спел почти за всех. Правда, Принцессу записала однокашница Гладкова по Гнесинскому училищу — вокалистка Эльмира Жерздева.
— Трубадур — это я! Я там ничего особенного не изображал. Атаманша — опять все та же Фаина Раневская. Нужно было поймать ее удивительно низкий, чуть хрипловатый голос, приплюсовать ее легкое неповторимое заикание. То, что близко лежало, то я и брал. За петуха пару раз кукарекнул. В песне стражников использовал наработанный мною прием: брал три голоса — высокий, средний, низкий, сходу получалось три разных характера. Помните хор говнюков: “Почетна и завидна наша роль…” Соло “Большо-ой секрет!” — это голос Геннадия Гладкова. А вот знаменитое ослиное “Yeah!.. Yeah-yeah!.. Yeah-yeah!!!” исполнил густым шикарным басом присутствующий на записи поэт Толя Горохов.
За 22 минуты записи Олег Андреевич получил 330 рублей, по 15 рублей за минуту. Никто из группы не ожидал, что пластинку с “Бременскими музыкантами” ждет такой успех.
— Слава упала на нас как камень на голову, немного пришибив… Решили сделать по музыкальной сказке мультфильм. Нужно было еще добиться, чтобы пустили на “Мосфильм”. Там была своя “мафия”, окопавшиеся “свои” люди. То, что анимационный мюзикл увидел свет, — это большая заслуга Васьки Ливанова, который был очень упертым и пробивным человеком.
Трубадур, мальчик-блондин с прической под “Битлз”, втиснутый в узкие джинсы, сделался кумиром миллионов. Песни из мультфильма стали хитами. Четыре года спустя — в 1973 году — было создано продолжение мультфильма под названием “По следам бременских музыкантов”, а в 2000 году — “Новые бременские”. Все они прошли мимо Олега Анофриева.
Песни за нового Трубадура спел Муслим Магомаев. Композитор Геннадий Гладков объяснил это тем, что героя “решили сделать более взрослым, более баритонистым”. На самом деле Олег Анофриев потребовал за участие в проекте авторские проценты. Тогда не было исполнительских прав, существовало только авторское право, и проценты за исполнение получали только авторы. Но Анофриеву в этом отказали.
“В песне важно найти ключевую фразу”
Чтобы вернуть мастера в доброе расположение духа, прошу показать столярную мастерскую. На верстаке красуются сверлильный и точильный станки, на стеллажах в строгом порядке лежат многочисленные долото, клещи, киянки, на крючках подвешены буравчики, лобзики, пилы, одних стамесок и плоскогубцев — штук сорок.
Анофриев самолично изготавливает деревянные интерьеры, лестницы, а особая его страсть — миниатюрные поделки из дерева.
На 50 сотках стоят его скульптуры, разбиты цветники, шикарный газон, у ограды притулилась небольшая тепличка, где уже по пояс вымахали кусты помидор.
На большой открытой террасе располагается летняя столовая.
— Это местечко я называю “Гагры”: большую часть дня оно залито солнцем.
Можно идти по дорожке, но хозяин предпочитает шагать по камушкам. В саду все, включая забор, сделано его руками. Даже бетонное кольцо от колодца с его подачи забрано в ажурную чугунную полусферу.
Присев у миниатюрного прудика, из середины которого бьет фонтан, я напеваю: “Какая ж песня без баяна? Какая ж зорька без росы?” Хозяин тут же откликается:
— Песня удалась. “Если жизнь сложилась, словно песня, значит, песня сложена про жизнь…” Я написал ее в память о друге — Женьке Столярове. Он потрясающе владел баяном, был влюблен в нашу актрису Таню Бестаеву, был готов работать в театре за копейки. Я ему постоянно твердил: “С такими способностями нельзя только подыгрывать на сцене”. На гастролях он постоянно занимался, случайно узнал, что в оркестре народных инструментов имени Осипова освободилось место концертмейстера и, выиграв конкурс, стал “главным баянистом”. Женька вдруг оказался в коллективе, который не вылезал из заграницы. Он привез мне из Австралии шарф мохеровый, который у меня тут же в театре украли. Таньку Бестаеву он в этот период потерял. Музыканты вкалывали как проклятые, один стресс накладывался на другой, приезжали, в короткие промежутки расслаблялись. Однажды в пьяном виде они поспорили, кто пройдет по узкому карнизу. Женька сорвался и разбился насмерть.
Я тогда обронил: “Какая песня без баяна?” Меня переполняли эмоции, тут же начал складываться припев. Ведь в песне важно найти ключевую фразу. Дальше пошел излюбленным путем — сравнения, придумал: “Какая зорька без росы?” Потом пришла гениальная фраза: “Какая Марья без Ивана?”, оставалось только добавить: “Какая Волга без Руси?” Все, припев есть. А куплетов — нет. Над ними пришлось поработать.
Каждой моей песне предшествовали жизненные переживания и события. Но пробиться было непросто. За концерт я получал 13 рублей 50 копеек. Я не был членом Союза композиторов, да и не стремился туда. А Леня Дербенев, например, страшно переживал, что он не состоял в этом союзе, и это в то время, как вся страна распевала сотни его песен. Это не парадокс, это время такое было — время ханжей, партийных бонз. Я был счастливчиком, потому что воротилы от союза не воспринимали меня всерьез, пускали мои песни. Я помню, был такой композитор — Терентьев, за свою жизнь он написал пару приличных песен. Это был человек напыщенный, с редкими волосами на голове. Он всех судил с позиции высокообразованного музыканта. Однажды я принес на худсовет очень красивую песню, которую исполнял вместе с Майей Кристалинской. Терентьев очень долго пыхтел трубкой, потом сказал: “Очень много цедура”. Что это такое, я до сих пор не знаю. Вот такое время было трагикомическое.
— В передаче “Спокойной ночи, малыши!” в качестве музыкальной заставки уже более сорока лет звучит в вашем исполнении песня “Спят усталые игрушки”. В чем секрет песни-долгожительницы?
— Было дело, позвонил композитор Аркадий Островский, говорит: “Я тут на стихи Петровой какую-то чушь спьяну написал, приезжай, запишем песню быстренько”. Я с таким же хулиганским настроением приехал на студию. Поняв, что это колыбельная песня, поставил своей целью благодаря интонациям пробраться в душу каждого ребенка, чтобы малыши мне поверили. Я вложил в колыбельную всю свою душевность. Секрет песни — в эмоциональном посыле.
Эту песню записал и я, и Валентина Дворянинова. Нас пускали в эфир поочередно, один куплет мой, второй — Валин. Потом эту песню записала и Валентина Толкунова. Но в итоге остался чисто мужской вариант. Видимо, детям хотелось, чтобы колыбельную пел папа, пусть даже воображаемый, ведь многие ребятишки росли без отцов.
“Призрачно все в этом мире бушующем”
Сам Олег Андреевич всю жизнь живет в окружении женщин. С женой — Натальей Георгиевной Отливщиковой — они вместе уже 55 лет!
Его жена — врач, работала, как и теща, в Четвертом медицинском управлении. Своей Наташе, которую теперь называет “мать”, мастер посвятил строки: “Ты — моя юность, а я — твоя зрелость,/ Ты — моя глупость, а я — твоя ревность,/ Ты — мои страсти, а я — твоя твердость,/ Ты — мое счастье, а я — твоя гордость./ Я — твоя мысль, ты — моя человечность,/ Я — твоя жизнь! Ну а ты — моя вечность!”
По артистической линии в семье не пошел никто. Дочь Олега Анофриева Мария, а также внучки, Наталья и Анастасия, продолжили династию медиков.
Все гордятся знаменитым дедом. Голос мастера постоянно звучит в эфире. А песня из кинофильма “Земля Санникова” “Есть только миг” в исполнении Олега Анофриева была недавно в одной из передач признана главной песней страны.
— С “Мигом” мне чудовищно повезло, — признается хозяин. — Это тот случай, когда я “перешагнул через труп” своего коллеги. Да-да-да… выручил съемочную группу. Так сложилось, что Олег Даль попал в больницу с панкреатитом. Мне позвонил режиссер: “Олег Андреевич, стоим, премии лишаемся. Надо срочно записать две песни”. Не проблема, я к тому времени спел за огромное количество артистов. Приезжаю — на экране Олег Даль в роли Крестовского ходит на палубе с гитарой. Идет черновая фонограмма. Прослушал раз, два, поднялся в аппаратную, мне дали “минусовку” прямо из фильма. Через два часа и “Есть только миг”, и “Все было” были записаны: песни были голосовыми, есть такое понятие — “легли на голос”. Я получил какие-то небольшие деньги и уехал.
С Олегом Далем мы потом встретились на картине Алексея Симонова “Обыкновенная Арктика”. Я сказал: “Мне пришлось записать песни к “Земле Санникова”, — он отмахнулся: “Записал и записал”. Олег потом сам спел эти песни, но поезд уже ушел.
— “Есть только миг между прошлым и будущим — именно он называется жизнь”?..
— Эта песня по своей сути — молитва, цивильная, гражданская “Отче наш”. Послушайте: “Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое; …да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли; хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение…” И в песне: “Призрачно все в этом мире бушующем. Есть только миг — за него и держись…” Это Леню Дербенева озарило, боженька коснулся его головы. Не обошлось и без влияния академика Обручева, который написал научно-фантастический роман “Земля Санникова”. В фильме все взаимоотношения упрощены, а ведь у Обручева все глубже: в 1924 году он по сути писал о контакте инопланетян с землянами.
— Вашим голосом пели Ширвиндт и Абдулов, Носик и Куравлев... Бывало, что артисты говорили: “Спасибо”?
— Наоборот. Куравлев, например, был очень недоволен, говорил: “Кто тебя просил? Я бы и сам записал песню”. А вот Шурка Ширвиндт, наоборот, был в восторге, потому что понимал: у него нет ни слуха, ни голоса. Ему по ходу фильма “Герой ее романа” нужно было спеть белогвардейский романс. Мне работалось легко, потому что Шура — человек красивый, актер талантливый, с огромным чувством юмора. Я стремился, чтобы голос прозвучал красиво, был родным Ширвиндту, а потому придал ему бархатный оттенок. Ну и, конечно, воспроизвел слегка его природную вальяжность.
— О чем мечтаете?
— Мечты стали короткие. Скорее даже пожелания: благополучно дожить до вторника, когда исполнится 80 лет. Освоить ноутбук, который мне обещали подарить ребята, чтобы компьютер был у меня все время под рукой и я мог бы моментально записывать пришедшие на ум мысли — под утро, бывает, приходят такие строки: “Какое счастье видеть звуки, какое счастье слышать свет. Как мысли ощущают руки и губы осязают цвет”.
— Что сейчас радует?
— Да всё! Вот утром выхожу гулять с собачкой — со всех сторон, со всех домов ко мне слетаются галки и начинают требовать еду, я их кормлю. Это так забавно! Надо еще проследить, чтобы вороны у них не отняли еду. Я их кормлю собачьим кормом. Они держат гранулы одной лапкой, разбивают его клювом. У них так же, как у людей, есть социальное неравенство, паханы. У меня есть любимец, у него отсутствует нижняя часть клюва, он берет корм, наклонив голову набок. Вот ему я гранулы собственноручно крошу…