Час до спектакля. За кулисами проверяют три холодильные камеры и почему-то пол. В камерах зачем-то замораживают круглый столик и подвески. А вот пол… Сам режиссер Даниэль Финци Паска принес сюда из местного буфета два ящика колы, чтобы полить ею напольное покрытие.
— Это единственное, что помогает от скольжения, — говорит он и скрывается в кулисах, где уже собрались его артисты. А монтировщик не очень доволен режиссерским новаторством, потому что “у этого пола особое покрытие”. Настолько особое, что он стелет его по сцене и протирает аж в голубых перчатках.
Костюмы из бязи и шелка — все больше девичьи платьица из позапрошлого века. Каркас люстры, кровать со спинкой в стиле арт-деко. А рядом… вот это уж совсем неожиданное… деревянный ящик с клизмами. А клизмы-то здесь при чем?
“Донку” — спектакль по Чехову — Финци Паска начал готовить еще год назад. Само собой, перечитал всё — пьесы, рассказы, записные книжки — в них особенно влюбился. А еще проехался по чеховским местам — Мелихово, Таганрог… В родовом доме Чеховых случился следующий казус. Даниэля и его постоянного соавтора композитора Марию Бонзаниго экскурсовод водил по комнатам, подробно рассказывал про все экспонаты и вдруг обнаружил, что его вежливые слушатели исчезли. Бросились искать и нашли их под столом. Парочка сидела притихшая, точно мышки, и блаженно улыбалась. А экскурсовод даже не сразу нашелся от шока.
— Ч-что вы здесь делаете?
— Да мы хотели представить себе, как Чехов маленьким прятался под столом.
И наконец, Чехов оформился в сознании и материализовался в послание со странным и коротким названием “Донка”. Кстати, рассказа такого у Антона Павловича нет. Зато что такое донка, знает всякий рыбак — это такая короткая удочка, на конце которой привязан колокольчик, и он звенит, когда рыбка клюет. Донки эти в руках не держат, а устанавливают на деревянные рогатки — как раз их и наблюдал Финци Паска в Таганроге. Так родилась “Донка”.
И вот премьера в “Види-Лозанн”. Театр в двух шагах от озера, и здесь хоть с донкой, хоть на спиннинг лови. Но не до улова сейчас. На сцену, пока не разъехался занавес, выходят двое — она с черной косой не то что до полу, до занавеса тянется. А ее партнер то и дело на косу наступает и чертыхается. Парочка болтает что-то про барона, который строил железную дорогу, что-то про театр, про мечты… Наглый, отвязный треп, и вдруг улетает занавес, и три барышни в белых платьицах наяривают на аккордеонах и распевают странную музыку. Мотивчик простенький, но что-то в нем заваривается необъяснимо тревожное и в то же время бесшабашное. Занавес падает, тут же заливается красным светом, потом чернильно-синим, и рябь безумными кругами бежит по его ткани. Тут же заметались тени — от крохотных до огромных, от фрагмента типа указательного пальца до крупного плана типа головы в шляпе и пенсне.
А музыка ну точно как у Чехова в “Трех сестрах”: “играет так радостно, так весело”… и я бы добавила — безумно, сопровождая сценические безумства по Чехову. Чем дальше разворачивается действие, тем больше понимаешь, что бессмысленно угадывать, какое же произведение лежит в основе “Донки”. Нет прямых цитат, нет косвенных. Свой спектакль Финци Паска построил на ассоциациях. Вот на качелях, подвешенных высоко над сценой, уселись три юные барышни — смешливые и в белых платьицах. Крутятся, вертятся вокруг перекладины, сверкая нижним бельем без кружев, смешными, пузыристыми панталонами. Их диалоги не в словах, а в акробатических пируэтах на качелях — кто кого столкнет быстрее. А в это время по авансцене проходит мужчина с обнаженным торсом, а на лысой голове его дрожит прозрачный шар.
Команда Финци Паски — интернациональная: две бразильянки, мексиканка, канадка, итальянец, испанец — всего восемь человек. Все они прекрасно владеют цирковыми жанрами, в чем москвичи лично убеждались два года подряд, когда на Чеховском фестивале Финци Паска уже привозил свои цирковые спектакли “Дождь” и “Туман”. Но “Донка” особенный — феерия из цирка и театра и цирк на службе у театра.
На скользком полу с разъезжающимися ногами артистка пытается бить чечетку, а женское трио сзади трещотками задает ей ритм в джазовом размере. Музыки очень много и очень разной — от соло на гитаре до хорала, от джазового квадрата до пронзительного вальса. Музыка потрясающая и уникальная — Мария Бонзаниго, как будто она опытный нейрохирург, вживила в европейскую традицию русское — тоску, отчаяние, безалаберность и что-то еще необъяснимое, что выводит тонкий мальчишеский голос в финале.
Но до его боли и безнадежности — море смеха и удивительных находок, складывающихся в сумасшедшую картину. Вот, скажем, Чехов-врач: металлическая каталка с заспиртованной головой Толстого, силиконовые органы и лохматая артистка в черном пальто. Доктор проверяет нервы молоточком под коленкой. Параллельно сцена заполняется трюками — акробатическими, киношными. Последний вызывает восторг: на прозрачный тюль проецируется изображение, как две дамы в полосатых купальниках тягают друг друга на вытянутых руках. И если не видеть их же, лежащих на сцене справа… Рассказывать бессмысленно — это надо видеть. Тяжелую атлетику сопровождают слова: “Надо работать, надо трудиться”.
Финал первого акта можно назвать “как сквозь пальцы вода”. Причем замерзшая. Лысый великолепно жонглирует ледяными шарами (это как раз их загодя морозят три холодильные камеры), а по центру сцены барышня в белом бальном платье, похожая на невесту, которую бросил пятый жених, летает вокруг люстры изо льда. А люстра истекает капелью. Ледяной столик, ледяные шары и кубы вместе с люстрой разлетаются вдребезги — ледяной “Вишневый сад”, где все разбивается и разваливается и летит в тартарары…
— Человеческая жизнь у Чехова, то есть у вас, русских, такая твердая, как лед, а потом вдруг раз — и ломается, — скажет мне после спектакля Финци Паска.
Первый акт заканчивается на такой сумасшедшей ноте, что страшно за второй — выдержат ли артисты такой накал эмоций и смогут ли с такой же страстью донести весь ассоциативный ряд. Причем не первый. И даже не второй, а то, что — дальше, дальше... Можно не опасаться — второй акт иной по настроению. Не восклицательные знаки, а многоточие. Дуэль на клизмах — их 70 штук, заряженных водой. Великолепный клоунский костюм в бело-красных блестках, оставленные ботинки и слова: “Душа клоуна остается в ботинках”. И кровать с умирающим Чеховым. И костюм в блестках, положенный на него. И пенсне…
Овация длился минут 15. Хлопают, кричат, свистят. Свист над Женевским озером мощный. Свист по Чехову.