Мы живем на одной земле, но — в разных мирах. У кого-то свой причал для яхты и свой ангар для самолета, а у кого-то свой крючок на театральной вешалке.
Что общего у этих людей? Детство и три мушкетера.
Ватники, валенки, горбушка, чинарик… и в этой сталинской нищете (которая ощущалась душой и кожей как яркое счастье) — в ней три мушкетера: Д’Артаньян, Атос, Портос и Арамис…
Почему три? Их же четверо! Господи, кого волнует арифметика. Да, их 4, а называется 3.
Название не совпадает никогда. Московская особая — вовсе не особая, а самая обычная; французская булка — вовсе не французская; единственная — увы, не единственная, не первая и даже не последняя. Герои войны? — вот они идут вдоль вагона, поют, в кепку звякают медяки. Разве может герой войны, весь в орденах и планках, — побираться? Нет! Нет! Нет! А вот он хромает, в углу рта цигарка, глаза — мимо, чтобы не споткнуться об твой ужас; неужели это Арамис, ходивший во вражеский тыл брать языка? неужели это Д’Артаньян, заброшенный за линию фронта ради подвесок королевы?
Мальчишки играли в трех мушкетеров. Те, кто помладше, только фехтовали (рискуя палкой выбить глаз) и орали “подохни, проклятый гвардеец кардинала!”, а те, кто постарше, догадывались принять в игру девчонок, лапали Миледи, тискали Бонасье и катали на раме Королеву.
…Ах, какая тончайшая актерская работа, какое хулиганство. “Дайте мне на память какую-нибудь вашу вещь, — просит Бэкингем, — чтобы целовать ее в разлуке!” И взволнованная Королева, смутившись и не успев подумать, как-то испуганно тронула себя руками сперва пониже – ах! потом повыше — ах! ах!
Интересно, что ей пришло в голову? почему она покраснела?.. Но она опомнилась и дала ему ларец с подвесками, без запаха.
Их разговор дико смешон. Вообразите: единственная тайная желанная встреча, и — вчетвером. Бонасье с Королевой объясняется по-французски, Бэкингем с переводчиком — по-английски, а переводчик с ним — по-шотландски; все дрожат, чтобы их не застукали, абсурд полный, и не мудрено, что Королева в отчаянье — по-русски! — восклицает: “Ничего не понимаю!” (зрители ржут, потому что Королева точно выразила наши чувства, наше смятение). Королева и Бэкингем почти забыли о предметах взаимной страсти, они стоят спиной друг к другу, каждый возбужденно объясняет что-то своему переводчику. И это — любовная сцена? Да! Потому что объяснить, излить душу важнее, чем хватать руками, к тому же в любой миг могут войти. Ах, скачите, мой друг, скачите, спасайтесь!
А лошадь… Боже мой, как лошадь смотрит на нас (людей) добрыми насмешливыми глазами, горделиво и смущенно улыбаясь, и помахивая… Хвостом? Нет, это не елка в детском саду, это театр. Она помахивает дамской сумочкой, может быть, там овёс…
В спектакле “Около” Королева написала герцогу Бэкингему письмо и спрятала на груди (всё, как в романе Дюма-отца), Кардинал узнал, Королеву обыскали (хо-хо), Рошфор принес, Король прочел и ухмыльнулся:
— Вы оказались правы, Кардинал! Здесь ни слова о любви, зато много о Вас, Ваше Высокопреосвященство.
— Прочтите, Ваше Величество.
— Вслух?
— Да.
— “Кардинал — сука!”
Довольно энергичное и в то же время весьма лаконичное письмо. И, согласитесь, что оно действительно много говорит о его высокопреосвященстве.
Людовик XIII с удовольствием прочел кардиналу Ришелье письмо вслух, а что оно такое короткое — то это Дюма-шпана, с Хивы, с Таганки.
...Беззубые ветераны-герои Атос, Портос и Арамис стучат в домино, на серых засаленных пиджаках — планки солдатского ордена Славы, под пиджаками — старые шрамы, а рядом в песочнице истекают кровью беззубые новобранцы Атос, Портос и Арамис (молочные выпали, а коренные еще не выросли). Что у них общего? — Геройская натура! Добыть подвески в чужой стране или взять дворец Амина — ты действуешь вне закона, без письменного приказа. Идешь на смерть… А ради чего?
…Хотите два часа счастья за 300 рублей? — купите билет на “Три мушкетера” в театр “Около” (полное название “Около дома Станиславского”).
Это шедевр мирового класса.
Если вам от 3 до 23 — вам ужасно понравится.
Если вам от 24 до 40 — вы будете очарованы талантом, тонкостью игры, остроумием, мастерством.
Если вам… в общем, если вы советский — вы поймете, что до сих пор никто и никогда так красиво не рассказывал вам вашу жизнь, ваше детство, ваши мечты, любовь… Вы (как в детстве!) поскачете в Лондон (не заметив Ла-Манша) — всех убьете по дороге, спасете Эльку-Королеву, и ничего вам не сделает сука-Кардинал, и не поймает участковый Рошфор, а Катька-Бонасье споет под гармошку “ах, кавалеров мне вполне хватает, но нет любви хорошей у меня”, и, высунув голову из-под одеяла, Д’Артаньян крикнет: “Катя, я здесь!”, но она не услышит, она поет…
В этом спектакле мушкетеры (вместе с Королем) и фрейлины (вместе с Королевой) поют песни, которые вроде бы так недавно пела вся страна (не Франция), а теперь — никто. А песни замечательные, и поют их так, что на лицах публики расползаются счастливые улыбки… А какая Королева! А какая Констанция! А какая Миледи! А фрейлины! Изумительные девушки — все красавицы! И это неудивительно, когда на них смотрит юный Д’Артаньян. Но это еще понятнее, когда на них смотрит старый Д’Артаньян.
Спектакль весь сделан из добра, любви и души; не спектакль, а облако в штанах.
Ах, Король, дворовый олух! ах, девки — всегда умевшие из ничего сделать бальное платье. Конечно, там нет брильянтовых подвесок, но там нет и подделки, никакого чешского хрусталя. И когда Королеве, умирающей от страха и стыда, прямо на бал (в точности как у Дюма-отца) доставляют ларчик из Лондона, она дрожащими пальчиками надевает на розовые девчачьи ушки сверкающие елочные шары. Король счастлив, Кардинал-сука в бешенстве кусает губы, публика хохочет — это, конечно, Лувр! конечно, королевский бал! И как полагается — живой оркестр (у Людовика не только синтезаторов, даже и патефонов не было). Но поскольку это Дюма-шпана, то, сами понимаете, никаких флейт и виол. Гитара, гармошка, раздолбанное пианино и, конечно, не менуэт, а танго, братцы, знойное танго.
Всё красиво; дудит пароход (за двести лет до изобретения парохода). А казнь совершается монотонно и спокойно, и как-то по-колымски.
— Именем Короля, — повторяет Рошфор без всяких эмоций, — именем Короля, именем Короля, именем Короля…
И при каждом повторе исполнители бревном разбивают голову очередному… Кому? — имен нет ни в приказах, ни на общих могилах. Только пока один исполнитель обмывает бревно после ночной смены, другой — мелом ставит черточки на стене. Сколько прибавилось черточек — столько убавится пайков. Невесело? Что ж, жизнь — она всякая бывает; давайте лучше еще споем.
Что же мы споем? Дюма-отец дал маху! Мушкетеры не поют. Ни разу в шести томах эпопеи. Но ведь в жизни они пели sans doute (без сомнения, фр.). И ясно как божий день — не “пора-пора-порадуемся”, не эти сладкие слюни. Это ж не охранники. Это спецназ ГРУ Людовика XIII — мастера жестоких операций хоть в своей столице, хоть в чужой. Вот они идут — согбенные спины, но прямые души — и поют правильную песню (муз. К.Молчанова, сл. А.Галича):
Сердце, молчи
В снежной ночи...
В поиск опасный
Уходит разведка...
С песней в пути
Легче идти,
Только разведка
В пути не поёт,
Ты уж прости.
Ветераны игры в три мушкетера. Они играли в войну, потом ушли на войну, потом ковыляли на деревянной ноге с протянутой рукой… А теперь они бредут мимо песочницы, в ушах звенит, им кажется, что барабан бьет тревогу, зовёт в атаку. И старый Д’Артаньян (а в спектакле есть и молодой, времен брильянтовых подвесок), старый Д’Артаньян протягивает руку за маршальским жезлом, но в этот миг неприятельское ядро ударяет его в грудь, и любимый герой произносит обращенные к мертвым друзьям (в точности как у Дюма-отца) последние слова последнего романа о мушкетерах:
— Атос, Портос — до скорой встречи. Арамис, прощай навсегда!
* * *
Об этом спектакле можно писать роман-биографию, можно — историю, учебник истории. Чем больше вы знаете — тем больше получите. Чем вы надменнее — тем меньше. Надутый индюк со своею надушенной раскрашенной индюшкой — не получат ничего. Даже не ходите, потому что с индюшкиной точки зрения — это не спектакль, а просто позор.
В этом спектакле слоёв — бесконечно. В попытках всё рассказать и всё объяснить можно устать самому и утомить читателей, а толку?
Вот дерево. В поисках его души можно стругать и стругать палочку; и вот уже она тоньше спички; еще чуть-чуть — и переломилась. У ног — кучка стружки, в руках — ничего. А где же дерево?
Где? У тебя на бороде! — в одном из лучших театров Европы, Вознесенский переулок, 9; в бывшей конюшне, где лошадям когда-то было просторно, а теперь набивается по 80 человек на 60 мест.
Текст — Александр Дюма-отец и фольклор.
Режиссер — Юрий ПОГРЕБНИЧКО.