На голой металлической кровати в позе испуганного насмерть эмбриона лежит тело – жилистое, одни ребра. Покоя ему не дают блохи, которые кусают со всех сторон. Тело злится, ловит блох и отрывает им лапки, после чего те, бездыханные, валяются возле кровати на спинках. Пластический этюд по расправе с паразитами завершается победой тела, в руках которого окажется книга о доблестном рыцаре, борце с ветряными мельницами. Материальную точку в прологе поставит раскрывшийся и эффектно взметнувшийся куда-то вверх занавес, что, к удовольствию публики, вдруг превратился в длинный плащ алого бархата на плечах королевской особы, застывшей на балконе по центру сцены. Трюк с плащом-занавесом произвел сильное впечатление.
— Здесь ведьма не пролетела? Такая стройная, с длинными волосами, с родимым пятном на правой ноге? Нам поступил сигнал — сатана в женском обличии снова явился на Землю, и снова к вам. Это вызывает большие вопросы. Лучше сразу сознаться, и наш божий суд (и продолжает уже в стиле песнопений) подробно изучит ваши грехи и степень вашего лицемерия. Сатана в нас проникает через развратные мысли, которые как пауки размножаются в книгах, — закончил голос от лица реального поэта Лоренцо Сигуры, жившего за три века до Сервантеса.
С каждой последующей сценой Влад Фурманов предложит нам смену жанра, стиля, перевертыш. И вот уже строгое песнопение во имя Всевышнего сменяется зрелищем, не угодным Богу, – балаганом, который разбитной ведущий (Александр Васильев), что как черт из табакерки, выскакивает к микрофону и объявляет, что здесь и сейчас, будет представлен концерт эпохи вырож… нет-нет — Возрождения с оперой, балетом, восточными масками и даже кукольным театром.
Своего «Дон Кихота» Влад Фурманов построил на эффекте отражения: историю главного героя в своих рассказах отражают несколько групп персонажей. Первая – очевидцы, в чьей жизни этот смешной человек с тазиком на голове оставил след. Встречи разыгрываются на этом самом концерте эпохи Возрождения, в реальности оказавшейся Вырождением. Крестьяне смешно и грубовато ломают комедию, представляясь Дон Кихотом и его оруженосцем. Вторая группа — изгои, существующие с ним на контрасте: в их рассказах преобладает боль и отчаяние. Каждый здесь так или иначе вовлечен в действие своей судьбой, получив в подарок от драматурга Богаева яркий монолог, в свою очередь выросший из романа. И эти монологи о войне, несчастной любви, обмане удивительным образом дополняют картину сегодняшнего мира.
Среди очевидцев появится, но чуть позже, та самая Дульсинея Табосская. Впрочем, пока еще не ее выход. Слева возникает долговязая фигура: «Я тот, кто боялся долго: боялся во чреве матери громких звуков. Потом я боялся появиться на свет… Страх руководит нами от рождения до смерти. И когда я это понял, захотел стать счастливым. Но как быть счастливым, если вокруг тебя столько горя и лжи? Тогда я сказал себе: ты создан для того, чтобы сделать этот мир справедливым». И вот этот странного вида господин уже объявляет последний крестовый поход против зла. Рядом с ним оказывается то самое тело – погубитель блох .
Балаган заканчивается, когда тот, о котором по очереди поминают персонажи, возникает то у края сцены, то в ложе, сверху взирая на зал. Спектакль построен на открытом приеме, чья искренняя наивность обескураживает и подкупает. Артисты гримируются на глазах у публики, а рама столика становится для них окном в мир. Санчо Панса, не прекращая диалога со своим новым хозяином, закрепляет на груди и на поясе толщинки, и эти тряпки грязного цвета то ли с ватой, то ли с песком внутри нарочито подчёркивают не искусность исполнения – в костюмах ли, в игре ли. Но так изготовлено только земное — от костюмов блох до простых людей с их земными заботами. А вот невидимое для всех, кроме Дон Кихота, выполнено затейливо и роскошно. Бархат костюмов, покрытый причудливыми узорами, многослойные воротники и головные уборы. И то, и другое в сценах, отражающих события, «достойные того, чтобы быть отраженными».
Достойно отразится Дульсинея (прелестная Полина Севастьянихина уже приглашена работать в театр к Додину), которая появляется в современном плаще цвета капучино, с фетровым чемоданом в руках, с выбеленными бровями и ресницами, как на средневековых портретах. Сообщит, что она — всего лишь плод воображения Дон Кихота, и вздохнет — каково это жить в чужом воображении: «Порой бывает нелегко. А так хочется вырваться, сесть в грязную лужу или крепко выругаться по-испански. Но я вынуждена летать по небу, ждать светлейшего рыцаря».
В таком-то плаще и по небу? – не успела подумать я, как в эту же минуту плод воображения резко сбросил плащ, оставшись в плотно облегающем тело прозрачном комбинезоне — как будто с гобелена сошла или татуировкой опутана от шеи до самых щиколоток. Костюм довершает королевская корона в виде солнечных лучей. Хороша невероятно. Воображение Дон Кихота встает на пуанты, играет на саксофоне – просто на все руки. В другой сцене у рояля поет: «…Но я слышу, как сверчок в груди нашу любовную песню поет в ночи: я — Дульсинея…».
Замечательно, что при скоростном монтаже жанров у спектакля за три часа ни разу не сбилось дыхание.
Из диалога Дон Кихота и Санчо Панса:
— Рыцарь что, не мужчина?
— Рыцарь должен любить.
— Разве нельзя совмещать одно с другим? Мы с женой совмещаем.
— Любовь — тонкое чувство. Искусство любить утратили Ева с Адамом. И теперь любовью называют инстинкт. Мир наш такой, потому что мы не умеем любить. Никого, ничего, это погубит его окончательно.
Да, таких идеалистов сейчас с днем с огнем не сыщешь. Сейчас все громогласные сетевые борцы и спасители мира, независимо от убеждений, как правило, материально хорошо мотивированы. Но драма в том, что и народу Дон Кихот с его походом за справедливость не так уж и нужен. Народ — ему: «Ты, дядя, мол, чего пристал — видишь, люди хорошо отдыхают».
Сергей Курышев и Анвар Либабов настолько идеальный дуэт по физической и внутренней совместимости, что представить на месте одного из них какого-то другого исполнителя совершенно невозможно – картина рушится. Они — как пара шутов в первоклассном цирке, где весь вечер на манеже белый клоун со своей хрестоматийной печалью по несовершенству мира, человечества и с опытом работы в одном из лучших драматическом театре страны – у Льва Додина. И рыжий клоун — Анвар Либабов — не веселый и находчивый рыжий, не дурной, не шумный, а тихий, мудрый, за плечами которого богатая клоунская школа.
— Ты знаешь, что такое искусство? – спрашивает его Дон Кихот
— Это что-то вроде вранья, — отвечает Санчо.
— В этом ваша ошибка. Искусство — это правда о человеке. Он создает искусство по законам идеального совершенства.
Вся команда (а в спектакле занято 15 человек) работает на эту пару, но не теряясь в толпе, артисты создают запоминающиеся образы – Нелли Попова, которая все больше выходит в образах благородных особ, тут предстает беспардонной, но безобидной женой Санчо. Прекрасные работы у Александра Васильева, Филиппа Чевычелова, Павла Филиппова. Елизаветы Кафиевой, Максима Кисина, Дмитрия Кушнерева, Петра Логачева. Здесь есть и китайская актриса Синьсюй Ли – как оказалась в команде? Не забыть спросить у режиссера.
Интервью с Владом Фурмановым после спектакля.
— Мысль поставить Сервантеса у меня была очень давно, — говорит Влад. — Но только сейчас понял, что пришло время. Я хотел погрузиться в роман, но передавать не сюжетную историю, и не хотел делать пьесу Булгакова. И кто такой Дон Кихот вчера/сегодня, меня тоже не интересовало. Скорее как идея, как творчество, как борьба с равнодушием, с ветряными мельницами.
— Ты делал кастинг?
— В роли Дон Кихота я всегда представлял Сережу Курышева — ведущего актера театра Льва Додина. В нем есть то, что нужно для Дон Кихота. Но я не понимал, каким должен быть Санчо Пансо. Анвар Либабов поначалу просто репетировал в команде, но у него клоунская природа, колоссальный опыт работы в «Лицедеях», и он очень глубокий человек, не врет себе — такой у него класс правды.
— А откуда взялась китаянка?
— Синьсюй пришла на кастинг. Она такая эмоциональная, я попросил ее почитать что-нибудь на китайском, и она очень органично всё сделала. Выпускница актерской школы в Петербурге, а сейчас учится во ВГИКе.
— Вопрос по тексту – все ли монологи Богаев вышли из романа Сервантеса?
— Практически все. Специально был написан только финальный — сторожа, его нет у Сервантеса, но мог быть, поскольку это такой постмодернистский роман своего времени. В частности, во второй части романа действуют герои, которые читали первую часть. Более того, он придумал автора — некоего араба, и такая игра позволила Сервантесу расширить рамки художественной литературы: это и сатира, и роман в романе, и философское произведение. А Богаев вдохнул в роман еще и сегодняшнюю жизнь, ощущение от нее, ничего особенно при этом не добавляя.
— Для тебя Дон Кихот как герой сегодня реален?
— Я убеждён, что это есть в каждом человеке. Момент донкихотства — это когда ты веришь во что-то искренне. Он видит суть вещей, как Босх. И как художник видит то, чего не видят другие. И в конечном счете Дон Кихот — это о любви, об искусстве и о том, какой жизнь должна быть. Это обращено к Богу, к человеку.