— Нина Васильевна, в книге 11 глав и одиннадцать героев. Во вступлении вы пишете, что пошли в школу в год полета Гагарина, что это событие для вас точка отсчета. Считаете ли вы, что 12 апреля 1961 года разделило нашу историю на «до» и «после»?
— Наша история не разделилась после полета Гагарина, она неразрывна. Это мое глубокое убеждение.
И когда кто-то говорит, что нам надо создать «проект «Россия», что у нас «молодая страна», которой всего тридцать лет, я отвечаю: нет! у России длинная, долгая история. А Гагарин, если хотите, новая веха в ней. Мы все стали свидетелями создания, как сегодня бы сказали, мирового бренда. Имя «Гагарин» стало известно всем: дикому лесорубу Канады, землепашцу Индии, рыбаку на каких-нибудь богом забытых островах в океане.
Знаете, каким я помню 12 апреля 1961 года? Я встречала этот день не в Москве, я жила тогда в деревне Колпаково на Донбассе (неподалеку от города Красный Луч в нынешней ЛНР. — И.В.). Там я пошла в первый класс.
Представьте: деревня — несколько улиц. Телевизор был только у одной семьи. И в эту хату, как там говорили, «на телевизор» сбежались все: и стар, и млад, и даже безногие калеки, выжившие после Великой Отечественной войны, «доползли» на своих тележках.
Этот дом стал безразмерным, он растянулся и вместил в себя всех. Весь поселок, который пришел смотреть, как Гагарин отправился в космос, превратился в место триумфа русского духа!
Я хорошо помню: дети сбились в кучу, ветераны заняли почетные места в первых рядах, люди сидели на стульях, на топчанах, на полу, на цветных вязанных из лоскутов ковриках — и все, затаив дыхание, ловили каждое слово, зачитываемое диктором. И никто не хотел уходить.
Салютов тогда не запускали, но были слышны отдельные выстрелы и с железнодорожной станции гудки проезжающих мимо паровозов. Ликование было всеобщим.
А потом в школе мы распевали песню про то, как «на Марсе будут яблони цвести», и верили, что мы на пыльных тропинках далеких планет не только следы свои оставим, но и построим дома, в которых будем жить.
Страна после разорительной войны долго восстанавливалась, ощущалась нехватка еды, хорошей одежды, жилья — и вдруг наш человек в космосе! Это была Победа, абсолютный триумф не только на земле, но и в небесах.
— В беседе с Олегом Газмановым есть пассаж о том, что песни о Победе стали точкой соприкосновения нашего артиста и фронтмена «Рамштайна» Тилля Линдеманна, который исполнил для «Девятаева» классическое «Любимый город может спать спокойно». Получается, на Западе далеко не все пытаются замолчать роль России в разгроме нацизма?
— Это страшный библейский грех — плевать в благодетеля. Именно наша армия обеспечила великую Победу, которую у нас пытаются отнять, высадив Россию из «исторического поезда».
Советский Союз ценой жизни собственных солдат спас Краков от разрушения, мы спасли от истребления евреев из концентрационных лагерей, освободили целые нации.
И вот так нам гадить?! Сносить памятники освободителям! Думаете, это останется безнаказанным? Есть Высший Суд, и его не избежать тем, кто сносит монументы, зачищает кладбища с останками красноармейцев, устраивает пляски на костях.
А что касается Линдеманна… конечно, он далеко не единственный... Не нужно всех европейцев смешивать с потерявшим разум политическим руководством европейских государств.
Моя дочь руководит «Русским домом» в Риме. Когда там проходят культурные мероприятия, итальянцы заполняют весь зал и даже стоят в проходах, потому что они любят и ценят русскую культуру и, кстати, не забывают, что наши врачи совсем недавно спасали их от коронавируса.
И, конечно, люди помнят, что Красная Армия избавила Европу от фашизма.
— Газманов постоянно бывает в ДНР и ЛНР. Но и для вас Донбасс, получается, личная история, «наша с тобой земля, наша с тобой биография»?
— Трагические события в Донбассе затронули многих, не одну меня.
На донецкой земле я провела несколько лет; родители разошлись, и меня отправили с няней в тогдашнюю Луганскую область. Недолго там пробыла, но место, где человек прожил часть жизни, никогда не даст себя забыть.
— Один из героев вашей книги, Виктор Сухоруков, в «Брате-2» выразил идею исторического реванша России в знаменитой реплике «вы мне еще за Севастополь ответите!».
— За Севастополь пролито столько русской крови, что для нашего народа этот город никогда не переставал быть русским. Никогда! В 90-е Киев пытался крымчан заморить, заставить замолчать. А мы помогали, Лужков помогал…
В обороне Севастополя участвовал Лев Толстой. Для наших отцов, дедов и прадедов Россия была не «проектом», а Родиной, за которую они сражались и умирали…
— Сухоруков признается в беседе, что земляки потирают «на удачу» лысину памятника, поставленного ему в Орехово-Зуеве. Странное, но все же проявление народной любви.
— Да-да, Сухоруков не памятник, а символ успешности, улыбающегося счастья, человек из самой гущи народа — и на вершине славы. Это безумно трудно, не имея поддержки, связей, помощи, не просто утвердиться в столице, а еще и получить всеобщую любовь и признание.
Среди моих героев очень много не москвичей, а «понаехавших», тех, кто создал себя сам. И Виктор один из них.
Когда он приехал в Москву, у него не было ни кола, ни двора, ни крыши над головой... Я спрашивала: что ему помогло, на что он опирался?
«На веру, на веру, Ниночка. Бог к нам приходит в виде людей», — отвечал он.
Когда Сухоруков поступал в ГИТИС, он вдруг почувствовал, что его не хотят принимать. Не понравился. И он обратился к Богу.
Он так об этом рассказывал:
— Я им крикнул: подождите, вы обязательно должны меня взять, я вам сейчас спою (он понял, что ничем не пробил членов приемной комиссии). И запел «бабью» песню «Ромашки спрятались, поникли лютики», демонстрируя всю силу своего голоса… А на словах «сняла решительно пиджак наброшенный» он сдернул с себя пиджак и эффектно бросил на пол. И его приняли.
Спрашиваю: «Силы где черпаете? В Орехово-Зуеве?»
Но Виктор отвечал: «Да где там напитываться?.. «Казарму», где я родился, снесли, разрушена школа, в которую я бегал... Но я сам себе реактор. Мой образ существования — не останавливаться».
— Если бы вы оказались перед этой лавочкой со скульптурой актера, признайтесь, протянули бы руку к голове, совершили бы народный ритуал?
— Нет, конечно, не стала бы... Это имеет смысл исключительно для тех, кто там родился. Некоторые люди дуб обнимают, березу гладят, чтобы они дали силы, кто-то любви и здоровья просит у родника…
— Все герои вашей книги — ныне живущие люди культуры и искусства. Это сознательный ход?
— Конечно. Потому что они здесь и выбрали быть с Россией.
— Считается, что накануне и после СВО в российской культуре произошла патриотическая революция, но на телевидении изменения идут медленнее, чем в кино или театре. Отличалась ли от своих коллег в этом плане Мария Шукшина, дочь писателя-классика, главного почвенника в русской литературе, по-другому ли она себя вела?
— Мне кажется, по-другому быть не могло. Василий Шукшин был для нас в Щукинском училище символом русскости и русского духа. Мы играли все его произведения, чтобы и столичные, и нестоличные ребята могли постичь русский характер.
Так что Мария — ветка дерева, растущего из мощного корня. Корня, определившего ее национальный характер.
Могу вас заверить: она достойная продолжательница дела отца, для которого правда существовала как основной закон бытия.
— Народный артист РФ Евгений Князев в интервью вам сказал, что он не актер одной роли. Какой его кино- или театральный образ впечатлил вас сильнее всего?
— Князев — актер широчайшего диапазона: и драматический, и характерный. Просто человек-оркестр.
Посмотрите, как он сыграл Берлиоза в «Мастере и Маргарите»!
А сколько диаметрально противоположных ролей в театре! Старый князь Николай Болконский — и тут же Казанова. Вот он играет в телесериале предсказателя и провидца Вольфа Мессинга — а вслед за этим влюбленного Сталина. Князев мне говорил, что в Сталине ему были важны не репрессии или политика, ему важно было увидеть в нем человеческое, то есть человека, про которого никто не знает и никто не расскажет. Даже ближайшее окружение. Все же его страшно боялись. А что может увидеть до смерти перепуганный человек? Да ничего, только отражение собственного страха.
Актер вынужден разбираться в характере, видеть личность в ее развитии; если этого не делать, получится не цветовая палитра, а одинокая краска.
В моем «Романе с постскриптумом» у меня есть глава о Горбачеве. Да, я знаю, как к нему относятся. Но я не могла написать, что он был только политик-разрушитель, что рассчитывался за любовь Запада нашей страной и ее интересами. Это была бы правда, но неполная. Я была с ним знакома и видела в нем человека. И мне была очень интересна их пара — он и его жена. И любовь, которая их связывала. Ее было видно. А в нашем полном разных табу социалистическом обществе человеческие проявления у руководителей СССР мы почти не различали.
— Никас Сафронов нарисовал портрет Нины Пушковой?
— Я его 30 с лишним лет знаю. И портреты мои он писал… Но дело в другом: я видела становление этого человека — он тоже на пустом месте построил целый мир. И не только изобразительный. И о своем мире он постоянно заботится. Помогает родному городу, школе, больным и бедным людям… И не кричит об этом.
— Притом что у него было «барачное детство».
— Да, так про себя и говорит: «Я вырос в бараке». А Анатолий Карпов — дитя завода. В 9 лет он уже возглавлял сборную металлургического завода в Челябинской области, где родился. И вот оттуда, из глубины России, вырос чемпион мира, с которым сам легендарный Роберт Фишер состязаться испугался. Но знаете, о чем мало кому известно?
Анатолий Евгеньевич популяризировал игру в шахматы среди заключенных, проводил для них чемпионаты и советовал: выйдете на свободу — сразу идите в шахматный клуб.
Когда я об этом узнала, у меня мурашки побежали по коже.
— У меня сейчас тоже бегут…
— Клуб выполнял задачу социализации: человек, скажем, отсидел восемь лет, знакомых нет, на работу брать не хотят... И в шахматных клубах, созданных Карповым по всей стране, помогали освободившимся найти свое место в жизни.
И ведь действительно эти шахматисты не совершали рецидивов, хотя часто вышедшие из тюрьмы снова идут на преступление, чтобы вернуться в знакомую среду.
— Как думаете, Карпов не стал бы принимать участие в чемпионатах под нейтральным флагом?
— Я не думаю, а убеждена: не стал бы. Раньше спортсмен понимал, что его победа — это победа всей страны. И он шел на спортивное состязание как на бой.
А теперь чемпионами не становятся потому, что думают: «Не выиграл сегодня, выиграю завтра. Не завтра, так через год».
Но в завоевание чемпионского титула нужно вкладывать не одно лишь личное желание победы, денег, славы — это сражение за высокие идеалы.
И выступать обязательно под флагом России. Отрывая себя от Родины, человек теряет корень, вес, он становится «новоделом». Как шпон, тоненькая стружка, выдающая себя за дерево. Дерево стоит годами, десятилетиями, столетиями, а шпон три раза протрешь — и он отваливается от мебели.
— В последней главе вы упоминаете о ключах от дворцов и усадеб, переданных графом Сергеем Дмитриевичем Шереметевым Луначарскому после революции. Петру Шереметеву, с которым беседуете в книге, эти ключи невозможно вернуть даже как символ — собственность поставлена на службу народу. Как вы считаете, воссоединилась ли Россия со своей эмигрировавшей или изгнанной после 1917 года частью?
— Россия не прошла этот путь до конца. Но в истории с Шереметевым ключевое — его возвращение.
Потомок богатейшего рода, ведущего начало от Ивана Калиты, рода, представители которого сражались бок о бок с молодым царем Петром Первым за славу и процветание России, приезжает в нашу страну не как турист.
Петр Петрович, который долгое время возглавлял Парижскую русскую консерваторию имени Рахманинова, опекает в нашей стране четыре консерватории, которые носят его имя, в Иванове по его инициативе учрежден Кадетский корпус, он помогал создавать художественные галереи…
И когда я спросила, не тянет ли его в Париж, он ответил, что того, прежнего Парижа больше нет, что русских людей, рвущихся сейчас в Европу, настигнет глубокое разочарование.
Я бы посоветовала им прислушаться к Шереметеву. Он уверял меня, что изменилось все, даже население. И что нынешний мэр города — «это мерзкая женщина, которая делает все, чтобы Париж побыстрее умер». Он даже боится свою жену одну в подземный паркинг их дома отпустить — там преступники устраивают «засады». На улицах мусор, повсюду арабы и африканцы, участились случаи нападения, причем даже в жилых зданиях…
Так что, выходит, люди едут в Европу, чтобы обрести безопасность и свободу, а обретают пепел сгоревших надежд и иллюзий.
Поэтому и приходится им обманывать себя, будто там все хорошо… А все мысли — все равно о земле, которую ты покинул.