– Вот вчера нашел книгу его «Отрывки из обрывков», а там надпись: «Юрочке Васильеву, соавтору жизни, творчества и дружбы. Твой Ширвиндт». И сразу столько всплыло! Как я еще до театра впервые увидел его в училище. Там было два Мастера, к которым все студенты мечтали попасть, – Владимир Шлезингер и Александр Ширвиндт. Я учился у Владимира Георгиевича, но Александра Анатольевича наблюдал: он был очень красивый мужской красотой – огромные глаза, стать, голос. Полноты тогда не было, а порода чувствовалась во всем.
Воспоминания – как вспышки. Летим из Риги в самолете после смерти Андрея Миронова. Шура хорошо держался. Правда, курил много. И вот в самолете, где в то время еще можно было выходить и курить, он вдруг встал и ко всем нам обратился: «Я вами доволен». А ведь он не был тогда худруком. Просто все после случившегося с Андрюшей собрались. Стеной стояли, держались друг за друга перед лицом смерти.
А к смерти он относился иронично. Это его знаменитое выражение: «Надо быть ближе к земле». Он любил повторять его на всех юбилеях, которые блестяще вел. Шутил, острил, но в какой то момент возьмет да и ввернет: «Надо быть ближе к земле». Вроде как пока все хорошо, пока гуляй, но помни: ближе к земле.
Или когда он уже стал худруком театра, как-то зашел к Ольге Аросевой. Она уже болела, слабела на глазах. «Оль, если б ты знала, так мне надоело это художественное руководство. Уйду я», – говорит он ей. «Подожди уходить, Шурик, ты должен меня похоронить». – «Ну ты с этим не тяни», – ответил он. Как же они хохотали...
Всегда молниеносная реакция на любую шутку. Все профессиональные остряки знали, что с Ширвиндтом шутить опасно. Хазанов, Винокур, Жванецкий, зная, что он в зале, старались не обращаться к нему со сцены. Потому что понимали: Шура так ответит, что хохмачи затыкались. Тут он был абсолютным королем. Перешутить его было нельзя.
А как он помогал – всем, абсолютно всем! Прибегали к нему, рассказывали о проблемах, плакали. Он вникал, снимал трубку: «Здравствуйте, это некто Ширвиндт». И все двери открывались. Ненавидел жадных. Деньги давал – сколько надо, столько и давал.
Одна из последних наших встреч – после премьеры спектакля «Иван Васильевич» я забежал к нему в кабинет. Он обнял меня, поздравил. А я смотрю на него и вижу: черты лица сильно обострились... Такое, я помню, у Менглета лицо незадолго до смерти было. Подумал: «Боже, как его сберечь?!» А сейчас, когда его не стало, все только и повторяют: «Он – лицо театра, лицо театра...» Неправда: весь театр – это он.
А снимок этот сделан где-то в 2010 или 2011 году. Я привел к нему фотохудожника Елену Мартынюк, и она нас запечатлела.