Старая сцена театра на Большой Никитской — очень небольшое пространство, плюс зрительный зал вмещает без малого пятьдесят человек. Эти обстоятельства любой спектакль автоматически делают камерным и лаконичным, чему акустика помогает не в последнюю очередь. Но и любой промах там, допусти его режиссер или актеры, виден как на ладони.
«Спектакль о Бродском» и вообще о любом поэте — это жанровая ловушка, вариантов, что делать и о чем говорить, не так много — или пересказываешь биографию (для чего нужен размах), или представляешь некоторое количество стихотворений в театральном исполнении. И выбор, каких именно стихотворений, не так важен — воз творческой задачи «вытягивают» на себе актеры.
И Валерий Шейман с Андреем Молотковым его вытянули. Причем 66-летнему Молоткову возраст не помешал преобразиться в юношу, вернувшегося домой после первого соития. В момент исполнения самого интимного стихотворения Бродского «о ключе, подходящем к множеству дверей» артист был прекрасно вальяжен и небрежен.
Продолжительность спектакля — полтора часа. Сами зрители пишут в комментариях, что голосом Бродского столько стихов они бы не выдержали, но «сыгранные» парой профессиональных актеров (один — народный, другой — заслуженный) гениальные строчки просто попадают в твое сознание и постепенно растворяются в нем.
Передний край сцены отделяет от зрителей «колючая проволока», натянутая между двух деревянных столбов. Столбы — настоящие, грубо отесанные, тронешь пальцем — получишь занозу. А вот колючка — полностью декоративная, но если учесть, что в нее голову продевали актеры, другой, кроме как сплетенной из веревок (что понимаешь не сразу), она быть не могла.
На правом столбе висит «ватник» Бродского. Есть какой-то тайный смысл в нашитом на него номере «629», но будущего нобелевского лауреата его всемирно известную телогрейку носить никто не заставлял (в ней просто было удобно и тепло, учитывая деревенский образ жизни). А тем более — не было на ней никакого номера: посмотрите архивные фотографии просто в Интернете, а лучше в эмигрантском журнале «Часть речи», чтобы в этом убедиться.
Но псевдолагерная, псевдогулаговская стилистика (Главное управление исправительно-трудовых лагерей перестало существовать в 1956 году, а Бродского сослали в деревню в Архангельской области в 1964-м) использована для глубины контраста и для подчеркивания драматизма ситуации. Потому что задним фоновым занавесом сцены выступает декорация римской стены, причем расколотой. Между ними в метафорическом смысле заключено все творчество Бродского, его судьба, земная и посмертная слава, его принадлежность к европейской и мировой культуре, выросшая даже не из сора, а из деревенского навоза. В Норинской ИБ, несмотря на принудительный труд и невыносимые условия, он написал от 80 до 170 стихотворений, данные разнятся, но период творчества был крайне плодотворным.
Телогрейка и пиджак от концертного костюма-тройки надевались на плечи актеров опять-таки поочередно, эта «смена кадров» означала черные и белые полосы в жизни, отсылала к мудрости из еврейского анекдота-притчи, что как бы тебе ни было сейчас (хорошо или плохо) — так будет не всегда.
С помощью стихотворения «Портрет трагедии» спектакль «закольцевали» — он начинается и заканчивается цитатой:
Заглянем в лицо трагедии. Увидим ее морщины,
ее горбоносый профиль, подбородок мужчины.
Услышим ее контральто с нотками чертовщины:
хриплая ария следствия громче, чем писк причины.
Здравствуй, трагедия! Давно тебя не видали.
Привет, оборотная сторона медали.
Рассмотрим подробно твои детали…
Под зеленой табличкой со словом «выход» разместили античную театральную маску — и Валерий Шейман, исполняя фрагмент, разговаривает с маской как с живым человеком.
И что удивительно — стихотворения Бродского зрители знают очень хорошо: «На смерть Жукова», «Я сижу у окна»… «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать/На Васильевский остров я приду умирать» каждый проговаривал про себя, но едва ли — до спектакля Розовского — все так ясно осознавали, насколько была близка тема театра Нобелиату, воспевшему Трагедию, писавшему, что «актеры, которым больше не аплодируют, забывают великие реплики»…
Кроме единственной фонетической ошибки дуэт актеров со своей задачей справился идеально. «Не откликайся на «Эй, паря!» Будь глух и нем,/Даже зная язык, не говори на нем» — здесь все же нужно не «на нём», а «на нем» (через «е»), на старославянский манер, но это мелкая придирка.