16 февраля в Доме Ильи Остроухова открылась «панорамная» выставка о романтизме в русской литературе. Четыре зала старинного особняка в Трубниках устроители проекта посвятили основным жанрам, заполнив музейное пространство бесценными предметами, принадлежавшими великим писателям, прижизненными изданиями классики и пугающими до дрожи цитатами и иллюстрациями. В отделе ГМИРЛИ неподалеку от Нового Арбата побывал корреспондент «МК». Проект «От элегии до хоррора: эпоха романтизма в России» у литературного музея получился не сугубо литературным — и все благодаря взаимодействию с другими столичными музеями, в том числе Палеонтологическим.
«Альфой», или символическим «гвоздем», выставки следует признать слепок черепа териодонта — в подписи к окаменевшим останкам древнего хищника сообщается, что именно во времена романтизма (конец XVIII – первая половина XIX веков, в Российской империи пик пришелся на 1810-1830-е годы) началась «охота на динозавров». Только тогда на них впервые посмотрели как на свидетелей исторического прошлого Земли, а не как на кости библейских исполинов.
В литературе, собственно, отражение это не нашло. До «Затерянного мира» Конан Дойла и «Плутонии» Обручева оставалось целое столетие — но как иллюстрация революционности романтизма череп работает идеально.
Романтики «добили» те идеалы, которые не смогли одолеть творцы Ренессанса, подхватили отдельные тенденции сентиментализма (любовь к руинам и кладбищам).
«Сельское кладбище» Жуковского — прекрасный тому пример, где...
Под кровом черных сосн и вязов наклоненных,
Которые окрест, развесившись, стоят,
Здесь праотцы села, в гробах уединенных
Навеки затворясь, сном непробудным спят.
А также продолжили «возвращение к природе» и бунт против существующего миропорядка
Притягательные для Жуковского, Пушкина или Баратынского руины, заброшенные старинные дома, дикие леса или «естественные» сельские пейзажи, как место прогулки и поэтического созерцания, на выставке представлены в иллюстрациях и картинах позапрошлого века. Конкретно прогулка воплощена в подлинной трости Ивана Тургенева — писателя, скорее вышедшего из романтизма, чем пребывающего в нем, но ценности экспоната эта тонкость не снижает.
Исторической повести как ключевому жанру посвящен второй из залов — там очень много Наполеона и его главного победителя — «одного для всех императора» Александра I. Из ценных предметов — полный вариант так называемой «Теребеневской азбуки» («В подарок детям в память 1812 года») — комплект карикатурных карточек о разгроме и изгнании французов из России. Здесь же — редкая книжечка 1812 года «Наполеон в плену на острове святой Елены», прижизненное издание Оды Александру Первому «на случай низвержения Наполеона» Степана Васильевича Руссова.
Подробно на наполнении зала, посвященному элегии, я останавливаться не буду: но совершенно поразили выставленные там живописные работы поэта Константина Батюшкова «басенной» тематики: «Птицы на ветках», «Буйвол и радуга», «Птицы и виноград». О том, что Михаил Лермонтов, или, скажем, Тарас Шевченко были еще и художниками, знают все, как и о том, что Александр Сергеевич имел привычку рисунками и шаржами украшать свои рукописи. Но Батюшков-художник для кого-то станет настоящим открытием.
Но мы движемся к самому интересному.
Третий зал проекта — затемнен, стены его покрывает черный бархат, свисающий «хлопьями» также с люстры. Пугают нас не просто так — в европейском романтизме это делал Гофман, в русской — Гоголь, Пушкин, Погорельский. Да, именно они — родоначальники отечественного хоррора.
Страх и ужас царят в петербургской повести «Портрет» Николая Васильевича: там фигурирует картина, в которой заключена душа ростовщика, разорившего и погубившего многих людей (иллюстрации к произведению — действительно страшные).
Самую жуткую повесть Пушкина - «Гробовщик» про пришедших в гости к главному герою покойников, на выставке не вспомнили, зато показали книгу Владимира Титова «Уединенный домик на Васильевском», созданную по пушкинскому сюжету, где в земные дела людей вмешивается нечистая сила.
«Ей показалось, что холодная рука гладила ее по лицу... она вскочила. Перед образом горела лампада, и в комнате не видно было ничего необыкновенного; но сердце в ней трепетало от страха: она внятно слышала, что кто-то ходит по комнате и тяжело вздыхает... Потом как будто дверь отворилась и заскрипела... и кто-то сошел вниз по лестнице», - это уже цитата из сборника «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» (повесть «Лафертовская маковница») Антония Погорельского, причем ее нанесли белыми буквами на черную гладь странного зеркала.
Удивительно, но и для Антония Алексеевича, и для Гоголя (здесь мы выходим уже в заключительный зал, он светлый — но с черными воронами на стенах) местом мистическим и таинственным были малороссийские земли.
Литографии к «Вечеру накануне Ивана Купала» со светящимся во мраке цветущим папоротником, с населяющими ночной лес темными сущностями заставляли наших предков испытывать ужас. Это тебе не сказка Ершова: жар-птица, живой остров, говорящая лошадь — волшебство — да, но с возрастной градацией «0+».
А нужно понимать, что хорроры Стивена Кинга или «Кошмар на улице Вязов» не возникли в пустоте, они прочно стоят на готическом романе, романтической повести и поэме, ведут свою родословную от фольклора и мифа.
Отвечать на вопрос, почему в какой-то момент человеку понадобилось пугать самого себя — не задача этой статьи.
Но нельзя не упомянуть, что не только динозавры были подняты однажды из праха на Свет Божий. То, что народные сказания, верования, предания и обряды, сам живой русский народный язык — бесценное сокровище, в нашей стране первыми по-настоящему осознали деятели романтизма. Гослитмузей носит имя Владимира Даля — луганского сына обрусевшего датчанина, который всю жизнь посвятил собиранию слов, о чем тоже рассказывает выставка. Почвой для этого русского гиганта библейского масштаба послужила опять-таки «революционная» романтическая эпоха.