История возникновения оперно-драматического эксперимента относится к 1873 году, когда находящийся на ремонте Малый театр играл спектакли на территории Большого. «А почему бы не придать этой технической коллизии творческий аспект?» - вероятно, подумал тогдашний руководитель дирекции московских императорских театров Владимир Петрович Бегичев. И предложил главному драматургу Малого, а заодно и всего российского драматического театра того времени А.Н. Островскому написать пьесу, в которой могла быть задействована не только драматическая труппа, но еще оперная и балетная. Музыку заказали 33-летнему П.И. Чайковскому, за плечами которого была недавняя огромная обида: неудача с оперой «Ундина». Есть легенда, что отвергнутую партитуру Петр Ильич уничтожил. Но нам отлично известно, что рукописи не горят. Самые удачные фрагменты «Ундины» Чайковский использовал в других сочинениях, в том числе и в музыке к «Снегурочке». Он написал для этого спектакля 19 оригинальных номеров, в том числе оркестровые антракты, три песни Леля, хоры, танцы, арию Мороза и песню «Купался бобер». Наряду с драматическими артистами в спектакле играли три оперных певца (роли Мороза, Леля и Брусило).
Спектакль вышел громоздким и публику не покорил. После возвращение труппы Малого театра в свое здание идея и вовсе стала тяжеловесной – репертуар плотный, задействовать сразу три труппы неудобно. А в 1881 году случилась еще одна обидная история для Чайковского: Римский-Корсаков пишет оперу на той же основе. И его музыка – что греха таить? – затмевает сочинение Чайковского.
К моменту нынешней постановки расклад такой: музыка Чайковского крайне редко исполняется в виде отдельных номеров, пьеса «Снегурочка» иногда ставится в драматических театрах (без Чайковского), опера Римского-Корсакова – самая популярная и успешная ипостась сказки про девочку Снегурочку.
Попытка сделать еще один заход в эту реку - шаг смелый и достойный всякого уважение и поддержки. И не только потому, что это дань почтения к историческим феноменам нашего культурного прошлого. А потому, что затея эта сегодня выглядит суперактуально.
Во-первых, прекрасная музыка Чайковского заслуживает того, чтобы, не оттесняя шедевра Римского-Корсакова, занять свое место рядом с ним. А во-вторых, текст Островского, даже в сокращенном варианте (в оригинале спектакль шел 5 часов!), обрел звучание и смыслы, которые тонут в бесподобной корсаковской музыке.
Хотел этого Алексей Дубровский или так вышло само собой, но у него получился спектакль в духе древнегреческого театра того периода, когда трагедия и комедия шли навстречу друг другу в поисках драмы. Стихотворный слог, принципиально не бытовое существование актеров, играющих главные роли, прежде всего, Михаила Филиппова в роли Берендея, Анастасии Ермошиной в роли Снегурочки, Андрея Чубченко в роли Мизгиря и Ольги Абрамовой в роли Весны, абсолютно трагический в своей уместной пафосности предсмертный монолог Мизгиря, посылающего проклятия богам – все это работает на жанр высокой трагедии. Тем более, что в полном соответствии со стандартами дионисийского театра речь идет о жизни людей в строгом соотнесении с божественными законами. И потому реплика Берендея «Снегурочки печальная кончина и страшная погибель Мизгиря тревожить нас не могут», вызывающая протестную оторопь в опере Римского-Корсакова, здесь звучит совершенно оправдано: таянье Снегурочки – жертва Яриле-солнцу. А потому – ничего личного. Высшие силы лучше знают, как распорядиться судьбой индивида. Такая анти-романтическая и даже анти-лирическая история нашла на удивление адекватное выражение у романтика и лирика Чайковского. Что отразилось, например, в отсутствии музыки в сцене таянья Снегурочки. А уж какая душераздирающая музыка в это время звучит у Римского-Корсакова, помнят все, кто любит оперу.
Комические персонажи, мастерски сыгранные звездами Малого театра Ириной Муравьевой (Бобылиха) и Владимиром Носиком (Бобыль) органично вписываются в жанр. Их комедийность тоже не бытовая, не реалистичная – она очень близка характерным персонажам самого Островского, который учился приему соединения комического и трагического у обожаемого им Шекспира.
Высокой оценки заслуживают все солисты– Константин Артемьев (Мороз), Иван Максимейко (Брусило) и особенно Алина Черташ, которая создает прекрасный образ обаятельнейшего Леля и вокально, и актерски.
Оркестр под управлением маэстро Никифорчина внимателен к особенностям музыки Чайковского, полной тембровых красот и выразительных подголосков.
На высоте, разумеется, хор и балет Большого, дополненный акробатической группой.
Порадовало, что в спектакле нет лубочности или еще какого-то дурновкусного «а ля рюс». Очень интересные костюмы Марии Утробиной сочетают условный «языческий стиль» древнеславянского платья с тем, что можно назвать «модностью». Ни один костюм не повторяется – в каждом есть решение, изюминка, индивидуальность. Кажется, что, убрав элемент театральности, их легко превратить в интересную кутюрную коллекцию под кодовым названием «Ярило-фэшн» или «Беренедей-стайл». А вот сценография того же художника озадачила. Что означают многочисленные прозрачные трубки с наконечниками, напоминающие то ли органные трубы, то ли флейты Пана, то ли пробирки в гигантской лаборатории высшего языческого божества – разгадать так и не удалось. Но как минимум, такая авангардная декорация точно гарантирует, что никто не обвинит постановщиков в дешевом заигрывании с «корневой» темой. Выглядит все очень современно, без этнических костромских теремков. И также работает на создание образов, далеких от бытовых, направляя воображение зрителей к мифам и архетипам