Гроб из темного лакированного дерева выставлен в фойе. Не на сцене, и, как объясняет мне директор театра Кирилл Крок, у этого есть две причины. Первая — на Исторической сцене прощаются обычно с народными артистами (СССР или РФ, не имеет значения), а Алексей Глебович был заслуженным. Заслуженных вахтанговцы провожают в фойе. Вторая причина — только накануне ночью разбирали декорации спектаклей, которые на вахтанговской сцене во время отпуска играли арендаторы. Но, в конце концов, смерть не признает никаких статусов — перед ней все равны.
Несмотря на середину лета, попрощаться с Алексеем Кузнецовым, прекрасным артистом, невообразимым, как сказал Леонид Ярмольник, педагогом и просто интеллигентным человеком, пришло немало людей. Фойе заполнилось довольно быстро, здесь же фотогалерея ролей артиста и звучит его голос — стихи, песни из спектаклей. Мягкий, с красивым окрасом голос.
У гроба меняется почетный караул из артистов и сотрудников театра. Удивительно, но смерть не обезобразила лицо актера: оно красивое, с правильными чертами, он как будто уснул. Белая рубашка, белая красивая бабочка…
К микрофону, установленному в небольшом проходе, подходят коллеги, ученики Алексея Глебовича, актеры других театров. Елена Подкаминская, его любимая ученица, как будто окаменела.
— Пока он был на сцене, ты мог почувствовать себя учеником, — говорит Юлия Рутберг. — Алексей Глебович делал замечания корректно, интеллигентно. Он был настолько музыкальным, что с ним можно было посоветоваться, как музыкально выстроить роль.
За две недели до смерти я записывала с Алексеем Глебовичем небольшое интервью, где он признавался мне, что, когда поступал в Щукинское училище, был музыкально абсолютно не образован. И беседовавший с ним тогда выдающийся педагог Владимир Шлезингер, можно сказать, поймал его на этом.
«Он спросил меня — кого из композиторов я люблю. Я тогда ответил первое, что пришло в голову — Рахманинова. Тогда Владимир Георгиевич хитро улыбнулся и попросил: «Тогда напойте мне из Второго концерта фрагмент третьей части, кажется, ми-бемоль, что-то в этом духе». Я растерялся и спросил: «А разве можно классику напеть?» Шлезингер засмеялся и сказал: «Можно. Иди».
Когда мы писали это интервью, мне показалось, что он как-то не очень хорошо выглядел. Еще подумала, что, может быть, под конец сезона очень устал, все-таки возраст, а работает много, в училище — ученики, экзамены…
Но он держался хорошо, как всегда, подчеркнуто-воспитанно. А вот сегодня на прощании все удивлены тому, что, оказывается, Алексей Кузнецов чуть ли не двадцать дней ходил с инфарктом. И об этом никто не знал, возможно, и он сам. Когда попал в больницу, врачи обнадежили: «Как вовремя ухватили». Его поместили в реанимацию, оттуда перевели в палату интенсивной терапии, и все вроде было шло к тому, что он выйдет из больницы с подремонтированным сердцем, но… Случилось то, что случилось.
«…Тихий, тихий блеск зари вечерней…» — читает Алексей Кузнецов. Он был мастером художественного слова, его ученики брали призы на чтецких конкурсах.
К микрофону подходит Леонид Ярмольник.
— Педагог он был невообразимый. На втором курсе мой мастер Юрий Васильевич Катин-Ярцев отдал меня в руки Алексею Глебовичу Кузнецову, который репетировал водевиль «Спичка между двух огней». Могу сказать, что обычно студент может почувствовать себя артистом только к концу четвертого курса. Благодаря Алексею Глебовичу я стал артистом уже на втором курсе. (Он еле сдерживает слезы.) И вообще, то, что я есть сегодня — это он, Алексей Глебович.
Молодая актриса Ася Домская говорит мне, что очень жалеет, что не училась у Кузнецова.
— Мы встречались только в театре, но я чувствовала (не могу объяснить, не знаю, почему), что когда он шел мне навстречу, я понимала, что идет большой педагог. Мы общались как коллеги, и я понимала, что в нем не было ненужной шелухи, то, что всегда мешает и путает. От этого с ним было рядом как-то хорошо.
Панихида подходит к концу. Крепкие ребята из ритуальной службы в строгих черных костюмах поднимают гроб с постамента, под аплодисменты проносят через всё фойе, заходят в зал, проносят гроб по центральному проходу, спускаются по лестнице на улицу, и всю дорогу звучат аплодисменты. Аплодисменты на прощание замечательному артисту, тонкому, воспитанному, интеллигентному человеку, чья скромность является синонимом слова «достоинство». Аплодисменты звучали до тех пор, пока задняя дверца красивого черного «Мерседеса» не закрылась и машина медленно не отъехала от Театра Вахтангова.