На этот раз небольшой гитисовский зал превращен в заброшенную деревню, где ветхая изба да коровник. Хотя на сцене никакой тебе избы, заброшенности, и про коровник можно понять только потому, что на балконе слева, завешенном грубым полотном, возникает артистка в ярком головном уборе с красными рогами — это корова. Миловидное кареглазое «животное» показывает зрителям, дружно повернувшим головы налево, картонки от обычных коробок, на которых от руки красным фломастером написано что-то вроде «у меня роль без слов», «мне сказали, что она главная». И последняя табличка — с названием спектакля «П.О.Л.Е.».
А на сцене три героини — столетние Серафима, Маша и Прасковья. На троих им триста лет. На сто, конечно, не тянут — такие молодые, симпатичные, разнохарактерные, в народных костюмах.
Серафима: Уговорила ты меня, Маша, дарю тебе гроб.
Маша (еле-еле): Спасибо…
Серафима: Вот уж правда «спасибо». Себе припасла, а тебе отдаю с барского плеча.
Маша (еле-еле): Спасибо…
Серафима: Да что уж теперь, ладно. Твой теперь гроб. Лежи на здоровье. (Пауза.) Крышки, правда, нет, в прошлом году на дрова пустила…
Прасковья: Сама лягешь или укласть тебя?..
Маша (еле-еле): Сама…
Так написано у драматурга, но, очевидно, чтобы сразу не пугать публику гробами да покойниками, первую сцену режиссер Галимов начал с мирного: имениннице подруги от чистого сердца дарят бусы, бутылку водки, что-то там еще, каждый раз сопровождая подарок одной фразой: «Уговорила ты меня, Маша». Ну а закончилось все гробом, роль которого выполнила обычная скамья.
Полежала на нем Маша, после чего заявила подругам, что приходил к ней Ваня, муж ее, погибший на войне. Молодой, красивый, он рассказал, что все, отправившиеся из их деревни на фронт, не покойники вовсе, а живехонькие. И такие же молодые и красивые, как он сам. Товарки Маше не поверили, засомневались: «Как так? Как живые, да их же всех поубивало к этой самой матери». Но та была так наивно чиста в своей вере и убедительна, что уговорила Симу с Прасковьей отправиться на станцию встречать мужей.
Сказочный зачин пьесы, собственно, подсказал режиссеру стилистику спектакля — во многом сказочную, где явь и сон не имеют границы. А значит, верить в такую условность можно и нужно.
Условность действительно во всем. Из декорационных элементов лавка, полотняные ленты, и при наличии размытого теплого света образ этого и того света, образ войны, навестивший мирное время, удался.
Ставка сделана, безусловно, на актерскую игру — вполне реальную и для выпускного курса, я бы сказала, мастерскую. Три разных характера, три образа, и каждый разработан. Маша — лирическая вся из себя, мечтательная тихоня; Прасковья — сдержанная и немного себе на уме; а Серафима на контрапункте с подругами ершистая, вспыльчивая ворчунья, за словом в карман не полезет и если что может врезать.
Лиза Бойко, Арина Емелина, Данна Афаунова своих старух играют без возрастного грима, но точно держат рисунок образов, аккуратно раскрашивая их мимикой, эмоцией. И каждая по-своему смешна, забавна и трогательна. Тем более что эмоциональные переходы, предложенные актрисам режиссером, им помогают, а зрителю не дают скучать и ведут повествование на коду в первой части спектакля. У режиссера она представлена отчаянно романтической сценой, в которой старухи на телеге (все та же лавка), запряженной коровой, оправляются на станцию. Не поездка, а полет какой-то. Метафора мира небесного — хоть картину с них рисуй.
В «П.О.Л.Е.» корова, заявленная вначале на балконе, важный персонаж истории, хотя в пьесе она не главная, но стала яркой фигурой, своими реакциями добавляя иронии и юмора действию.
По признанию режиссера, он сохранил 75 процентов текста автора, остальное досочинил, но не испортил материал. Путь из заброшенной деревни на станцию к долгожданной встрече с любимыми наполнен приключениями, но, главное, окрашен пронзительной темой судьбы простой русской женщины, которая все время ждет, ждет, а счастья так и не случится.
Пять мужских фигур расставленные режиссером по заднику или мелькающие за полотнами, почти без крупного плана, работают как фантомы, создавая атмосферу «было не было». Но было, было; только боль та давняя, фантомная. И даже финал, отличающийся от авторского, усиливает эти ощущения. А старушки таки добрели до своего чистилища, приняв его за баню. Там их встретил человек с лукавым лицом в ярко-красном, как у дайвера, костюме, плотно обтекающем его стройную и гибкую фигуру. А были ли старушки те живыми, отправляясь навстречу своим любимым, но, увы, убитым мужьям, — вопрос, но режиссерская концепция выдержана до конца. После такого спектакля выпускника Каменьковича должны начать звать на постановки в театры как минимум на малые сцены: умеет работать с артистами, с пространством и, главное, не эпигон с набором штампов как бы современного театра.