Вначале едва не случился казус. Когда героиня Максаковой — Реджина — пошла вдоль первого ряда со словами: «Нет мужчины, который теперь даст мне воды», с места по центру вскочил Стас Садальский и, протянув руку, горячо так сказал: «Я дам!..» Мгновенная пауза, я увидела, как Максакова и три молодых артиста на сцене чуть вздрогнули от экспромта, да и в зале было слышно легкое недоумение. Кто-то даже подумал, что так и было задумано — ведь Реджина обращалась как бы к публике. Но такого Яшиным задумано точно не было. На порыв Садальского (искренний он или из домашней заготовки?) Максакова, не моргнув глазом, ответила своей импровизацией: «Ты — артист, а артист — ребенок. Поэтому сиди тихо» и сорвала аплодисменты. Два акта Садальский, не чуждый провокации, особенно в социальных сетях, выдержал без внешних эмоциональных проявлений, однако в конце не сдержался. Но его порыв №2 был уже в финале.
Пока же в пространстве Новой сцены много белого и черного цветов — черный низ, белый верх. Над сценой, одетой, как монашка, в черную одежду, зависли: в глубине по центру белый аэроплан, справа — воздушный шар с корзиной и штурвалом, а слева — белая акула, белее обезжиренного молока. Впрочем, сценограф Елена Качелаева в черный низ все-таки допустила элементы мебели из белых планов, обозначив геометрию постановки.
В этом ч/б пространстве живет Реджина, дама почтенного возраста, ходит в черных одеждах. Ответственная за костюмы Мария Данилова эту гамму в туалетах дамы не нарушила. К ней приезжает пятидесятилетний сын Альфредо, названный в честь героя оперы Верди «Травиата». Вот он как раз в белом, причем плащ, брюки, жилет, майка у него теплого тона. Он приехал к матери, как говорится, навеки поселиться, чтобы, так сказать, найти покой душевный, но она ему чуть не с порога — мол, зачем приехал, мол, покой мой нарушаешь.
Завязка психологической драмы итальянского драматурга Манлио Сантанелли (перевод Тамары Скуй) не несет радости, но, как ни странно, в зале будут много смеяться. За счет чего, становится понятно довольно быстро. Перед нами вечная тема: отцы и дети в комбинации мать–сын. Сразу вспомнились Аркадина и Треплев в чеховской «Чайке», Клитемнестра–Орест у Эсхила и Иокаста–Эдип у Еврипида (правда, последний более сложный вариант, но тем не менее) — без старика Фрейда тут не разобраться в обидах и комплексах ближайших родственников, которые физически и морально убивали и продолжают убивать друг друга. История нестареющая, в которой победителей нет, жертвы с двух сторон.
Как результат, а процесс… Вот процесс прописан в итальянской пьесе 1984 года как дуэль матери и сына. Будучи глубоко одинокими, они добивают друг друга. И кажется, что первое слово обещает лад да мир («мама, я приехал»), а второе — уже ссора, недобрая совсем — до исступления. И простые, бытовые вещи вроде чемодана, мужских трусов становятся поводом, чтобы вспомнить застарелые обиды, упрекнуть, не упустить возможности уколоть за прошлое, нанести удар, чтоб сделать больно.
Но как изящен этот удар, изыскан, исполненный то с удивлением, то с простодушием. Никакой злобы — все по-королевски снисходительно. И это вызывает смех, тут же переходящий в боль. Вот Максакова с легкостью балансирует на этих качелях: ее мать забавляется игрой в королеву и тут же страдает от содеянного над собственным ребенком. Мгновенное внутреннее раскаяние, и она сжимается от жестокости сына, в свою очередь униженного матерью сравнением с его отцом. Разумеется, не в пользу сына. И оба страдают, но... Душевная слепота, конченый эгоизм? Склонность к садизму? Это уже к доктору, писатели — показывают.
В первом акте у королевы будет монолог на тему «как меня чуть не съела акула»: невероятная встреча с будущим отцом Альфредо. Психологическое напряжение предыдущих сцен эффектно расцвечено фантазией об акуле (белая надувная хищная рыба приближается к рассказчице), но отважный герой нанес той смертельный удар и предложил юной красотке руку и сердце.
Этот монолог — отдельный дивертисмент, где Максакова демонстрирует истинно вахтанговскую игру, празднично-ироничную, и невероятную физическую форму: черный купальник только подчеркивает линии стройной фигуры, длинные ноги, она прыгает, без поддержки забирается на стул. Актрису с огромным стажем, рискнувшую раздеться до купальника, публика засыпает аплодисментами. А великолепная речь, без микрофона? А невидимая граница, как будто ее и вовсе нет, в эмоциональных переходах? А как она носит костюмы и парики (прекрасная работа художника-гри мера Ольги Калявиной)? Наконец, чувство партнера?
Партнер — Владимир Логвинов — молод, но он как раз из той редкой породы нового поколения, у которого четко просматривается большое будущее. Очень чуткий, внутренне пластичный, ироничный, с прекрасной речью. К тому же у него редкое амплуа — герой-неврастеник. Одна из лучших его ролей — Анатоль Курагин в «Войне и мире» Римаса Туминаса. На премьере, я помню, Мастер сказал, что только за один взгляд смертельно раненного Анатоля можно смело давать «Оскара».
Во втором акте у актера своя ответка матери — монолог, и тоже с фантазиями на тему «как я съел свою жену», корнями уходящий куда? Правильно — в детские комплексы. В дуэте с таким мастером, как Максакова, Логвинов, понятное дело, вторая скрипка со своей неизлечимой болью, но играет он королеву-мать.
Ну а в финале опять Садальский: на поклонах все-таки не выдержал, вышел к актерам и произнес прочувствованную речь. Попросил сказать и Максакову, но та только скромно благодарила зрителей: «Без вас мы никто».