— Вера, почему именно «Слово о полку Игореве»? Что в этом тексте, покрытом толстым слоем многовековой патины, показалось вам близким?
— «Слово…» очаровывало меня с ранней поры, с плача Ярославны, который мы заучивали наизусть в школе. Как одесситка, да еще и капитанская дочка, я особо чувствительна к стихиям вод и ветров, к состоянию ожидания на берегу. Ярославна ждала на стене в Путивле, взывая к Днепру, а я представляла себе маму и обрывистые склоны над штормовым Черным морем, в которое отправлялся мой отец. Жены моряков — всегда Ярославны, а сами моряки — как мужественный князь Игорь, преодолевают нашествие волн и ветров…
Для меня «Слово…» не имеет временных рамок. Не оно отражает проблематику века, а сам век смотрится в него, пытаясь себя разглядеть. Охват «Слова…» в чем-то соприкасается с «Божественной комедией»: в нем есть и своя Беатриче, и блуждания героя в сумрачном лесу событий и мыслей, и счастливая развязка с движением к божественной ипостаси (святой богородице Пирогощей). И при этом необыкновенная метафоричность и многоплановость ракурсов, включающих помимо исторического духовный, культурный, литературный, психологический, политический и религиозный.
— Почему возникла необходимость выполнить новый перевод? Неужели русский язык настолько быстро меняется, что, скажем, переложение Заболоцкого кажется устаревшим?
— Ну кто же исходит из этого критерия, обращаясь к художественному переводу! Сколько, например, существует переводов «Ромео и Джульетты»? Бальмонт, Аполлон Григорьев, Михайловский, Радлова, Щепкина-Куперник, Пастернак — и это еще не полный список. Берясь за перевод, переводчик обычно исходит из внутренней созвучности оригиналу или представлению о нем. Именно созвучность рождает свое отношение и свое видение. Это процесс интимный, я бы даже сказала, таинственный, когда ты вдруг начинаешь преломляться в поле образов, проникающих извне, и в какой-то момент происходит желанный резонанс.
Обратилась к переводу, потому что слышала «Слово…» по-своему. И ритмически, и концептуально. «Слово…» полнится внутренними созвучиями, внутренней музыкой, которая, на мой взгляд, не нуждается в силлабо-тонической организации. Поэтому, совершенно интуитивно, я окунулась в свободный, лишь отчасти урегулированный стих (приближенный к трехдольнику, как уточнила Ирина Роднянская).
Что же касается концептуального аспекта, то тут меня прежде всего не устроила ни одна из существующих концепций Бояна. Начиная с Радищева, называющего Бояна «сладчайшим певцом», характеристика этого песнотворца практически не меняется. У Жуковского Боян — «радость древних лет»; у Пушкина — «сладостный певец», у декабристов — «певец-гражданин», у Заболоцкого он «старинный соловей», исполненный «дивных сил». Мой Боян в корне отличается. В моей интерпретации это придворный поэт, славящий того, кого нужно славить, и хулящий того, кого следует хулить. Ему противопоставлен в «Слове» повествователь, который не есть ни автор, ни Боян. Повествователь с иронией относится к Бояну. Это особенно проявляется в конце, где даются две версии хвалебных песен. «Боян да Ходына» славят правителя, а повествователь славит защитников «славных христиан от поганых войск половецких».
А любимцы Олеговы
Песнотворцы Святославовы
Боян да Ходына
Так сказали, ударив по струнам:
— Тяжко голове без плеч,
Беда телу без головы,
А русской земле — без Игоря.
Ср:
За здравие князей и дружин,
Защищающих славных христиан
От поганых войск половецких!
Князьям слава и дружине!
Аминь.
— Как вы решаете проблему «растекающейся по древу мысли»? Какое вы даете толкование этой лексемы — это размышление или все-таки белка, как предполагали исследователи?
— Для меня это не было камнем преткновения. Вопрос решился сам собой в соответствии с концепцией перевода. Андрей Зализняк, доказавший подлинность «Слова…» и получивший за это Литературную премию имени А.И.Солженицына, а также Большую золотую медаль Российской академии наук и Государственную премию России, привел довод, близкий мне: «Более понятно, что по дереву скорее может бегать белка, чем мысль. Но, с другой стороны, художественный полет может быть очень широк. В том же «Слове о полку Игореве» чуть ниже встречается выражение «мыслену древу». Дерево присутствует, и оно мысленное, следовательно, соединение двух идей — «мысли» и «дерева» — безусловно, в сознании автора было возможно». Я практически исходила из того же. Да и по жизни между белкой и мыслью всегда выбираю мысль.
— Как вы работали с текстом — это был подстрочник или прямое обращение к тексту? Какими словарями пользовались, как адаптировали реалии и творчески преломляли понятия того времени?
— Работала всеми возможными и приемлемыми для меня способами, сопоставляя оригинал с превосходным подстрочником Лихачева, обдумывая, как это будет укладываться в художественную концепцию. Художественная концепция — главное для художественного перевода. Иначе это всего лишь переложение.
Для меня «Слово…» — литературное произведение, а не исторический документ. По нему можно получить впечатление о «преданьях старины глубокой», как можно получить впечатление о войне с Наполеоном, читая «Войну и мир» Толстого. Изучать же историю по тексту «Слова…» нельзя. Более того, складывается впечатление, что и сам автор не желал, чтобы его произведение прочитывалось как исторический документ. Иначе бы он так явно не включал в него вещи, которые либо расходятся с фактами, либо ничем не подтверждаются. Например, в литературе отмечалось не раз, что затмение относится к другому отрезку времени (оно было только на девятый день, тогда как в «Слове…» поход Игоря с него начинается). Во-вторых, никаких исторических ссылок ни на Трояна, ни на «времена Трояна» мы нигде не находим. Да и Боян не является реальной исторической фигурой. Это скорее собирательный образ певца. А что до исторических фигур, то они не произносили ни «золотых слов», ни других вещей, на которых ссылается повествователь. На эти и многие другие моменты я обратила внимание в комментарии, обосновывая свою точку зрения на «Слово…» как произведение, развивающее художественные задачи.
— Чем ваш перевод принципиально отличается от всех существующих?
— Прежде всего я ввела новое для «Слова…» разделение на автора и повествователя. Повествователь точно не знал о несовпадениях, упомянутых выше, — он из другого, неисторического пространства, где сосуществуют и Боян, и века Трояна, и «золотое слово», и многое другое. Автор интегрирует все вместе — повествователя, Бояна и героев «Слова…», давая всесторонний охват восприятия происходящего.
Во-вторых, по-иному подошла к образу Бояна, о чем уже говорила. А в-третьих, придала новую значимость фигуре Святослава.
Главным героем для меня является не Игорь, а Святослав. Это он намеренно приводит Игоря к славе. Почему? Игорь обладает рядом качеств, выгодно отличающих его от других князей. Прежде всего ему не присущи алчность и стяжательство. Собираясь в поход, он не стремится завоевать земли противника для собственного обогащения. Стоит вспомнить хотя бы окончание первого дня битвы, когда войско Игоря одержало победу. Воины стали хватать золото и серебро, красных девок половецких, а Игорь взял только боевые знаки врагов, символы победы и власти. Это говорит о том, что Игорь понимает роль нематериальных ценностей. Из всех князей, осужденных Святославом в его Золотом Слове, только Игорь, пожалуй, и способен был бы выступить в поход за идею. Именно такой поход и вынашивал Святослав, мечтавший об объединении Руси.
Святослав призывает князей вступить «в золотые стремена за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы» (о которых нам, кстати, ничего не известно). На это никто не откликается. Никто, кроме Овлура, не выходит к Игорю, а дорогу ему указывает Бог. Для чего же тогда был брошен клич?
Объяснение напрашивается только одно: Золотое Слово было направлено к слуху Игоря. Это был знак того, что хула прекращена, и ему воздана честь. Не народ, не князья и не Боян, а Святослав лично поставил судьбу Игоря и русской земли на одну ступень.
— Для чего ему это было нужно?
— Механическое присоединение земель не приносит укрепления позиций, и реального объединения не происходит. Святослав был прекрасным воином — он полонил Кобяка, увеличивая владения будущей Руси. И вместе с тем он понимал, что только этим не достигнешь прочного могущества. Земли создают несомненное материальное преимущество. Однако без укрепления позиций оно может обернуться негативным фактором. Намек на это содержится в образе реки Стугны, поглотившей «чужие ручьи и потоки», но не поправившей этим свою «худу струю», а только погубившей молодого Ростислава.
Требовалось развитие и упрочение позиционных параметров, способствующих закреплению добытых земель, и одним из таких параметров было объединение князей. Установлению коалиции и посвящает Святослав остаток своей жизни.
В своем Золотом Слове он корит Игоря только за то, что тот несвоевременно выступил и не поделился планами с ним. Он порицает Игоря за бездумность и честолюбивые устремления, но по сравнению с тем, что он скажет об Изяславе и Всеславе, это просто пустяки. Русская земля породила немало отважных князей, но почему-то все они приносили ей только несчастья. И князь Олег, и князь Всеслав, и другие князья охарактеризованы в Золотом Слове как разорители Русской земли, отвоевывающие участки у собратьев и ослабляющие Русь.
Существенная разница между ними и Игорем — в том, что их цели не совпадали с интересами Руси. Раздробленная Русь нуждалась не в усилении отдельных княжеств и не в процветании вотчин. Русь требовала объединения, дабы покончить с усобицами и укрепить мощь.
— Святослав был единственным, кто это понимал?
— Святослав понимал, что теряет силы. Он также понимал, что Игорь — идеальный для Руси того времени тип правителя, поскольку печется не о богатстве, а о славе. Что же касается неожиданной вылазки Игоря, то бескорыстное, не ориентированное на наживу безрассудство иногда становится решающим фактором для победы при прочих относительно равных условиях. Кроме того, Святослав, по-видимому, надеется, что Игорь извлечет урок из своего опрометчивого поступка, запомнив опыт всеобщего поношения. Это ведь не буй-тур Всеволод, для которого любые уроки, скорее всего, будут бесполезны, поскольку кровь не укротишь.
Так, путем сравнений с другими князьями, постепенно вырисовывается набор качеств, выгодно отличающий Игоря от остальных. В Золотом Слове Святослав не просто призывает князей объединиться и выступить в защиту Игоря, но исподволь подготавливает мнение о его исключительности. Все эти моменты нашли отражение в моем переводе.