- Иван Андреевич, давайте начнем с главного: почему Пасха важна для нашей литературы?
- Русская литература в своих истоках является христианской (православной) словесностью, поэтому то, что принято называть у нас «древнерусской литературой», на самом деле лучше называть православной словесностью, предназначением которой было воцерковление человека, а в конечном итоге – спасение его бессмертной души как главной цели человеческой жизни. Пасхальное упование (что жизнь человеческая не заканчивается «здесь», на земле, что она имеет свое пасхальное продолжение) – и является ядром русской идеи, как ее понимает «соборный внутренний опыт нашего народа». Я процитировал поэт Вячеслава Иванова, с которым – в данном случае – совершенно солидарен.
- То есть мы исходим из предпосылки, что Пасха – «торжество из торжеств»?
Воскресение Христово – главное событие церковного года у всех христиан. Однако именно на Руси (и затем в России) его празднование стало доминантой не только собственно церковного года, но и культуры. По-видимому, решающая пасхальная победа над Смертью не только как-то особенно остро переживается именно нашей родной культурой, но во многом и сформировала саму ее духовную сердцевину. Николай Васильевич Гоголь замечательно выразил в завершающей главе своих «Выбранных мест из переписки с друзьями» значение Пасхи: в этот праздник праздников «вся Россия – один человек».
Тогда как в культуре западного мира Пасха словно бы уходит в тень Рождества. А вот русская литература «восстанавливает» истинную иерархию: скажем, когда Алексей Хомяков переводил на русский язык «Рождественскую песнь в прозе» Чарльза Диккенса, он преображает английскую рождественскую тематику в русскую пасхальную. В итоге события рождественского рассказа переносятся в Россию, герои живут православной жизнью, христосуются, а сам рассказ становится у Хомякова пасхальной повестью «Светлое Христово Воскресение». В классической русской литературе христоцентризм православной словесности ушёл, в основном, в ее подтекст, но не исчез вовсе. Именно поэтому Томас Манн и называл русскую литературу «святой».
- Православие и жизнь русского народа – насколько тесна между нами связь?
- В допетровское время «симфония» между духовной и светской властью (и особые отношения между Патриархом и Царем), да и сам православный календарь, очевидным образом организовывали повседневную жизнь русского человека. Затем, с эпохи Петра и позже, наступило время трансформации Царства в Империю. Но недопустимо игнорировать факт, что это не просто Империя, но и независимая православная Империя, которая, допуская на своей территории существование различных конфессий, все-таки – после падения Византии - мыслила свою миссию как защиту православного народа во всем тогдашнем мире. И видя свою задачу в том, чтобы быть несокрушимым государственным бастионом Православия. В чем и состоял, между прочим, «проект Екатерины» — восстановить путь «из варяг в греки», укрепившись в Крыму, как Петр «ногою твердой» стал при другом море – Балтийском. Своим христианским духом эта Империя единственная по-настоящему противостояла революционной всеевропейской смуте (здесь я совершенно солидарен со статьей Федора Тютчева «Россия и Революция»).
Страна жила по христианскому календарю, ее отдельная цивилизаторская особенность подчеркивалась следованием юлианскому (а не григорианскому) календарю. И именно эту связь между православием и русской культурой (вообще-то главное в национальной картине мира), попытались уничтожить большевики. Особенно брутально - в первые десятилетия советской власти, а затем – в годы хрущевских гонений на Церковь. Однако, несмотря на все усилия, до конца уничтожить эту связь большевикам за все советские десятилетия не удалось. И я сформулирую свою мысль радикально: если эта связь разрушится вовсе, то русская культура (и русская литература как ее часть) перестанут быть русскими.
- Вы открыли внутренние законы русской литературы: соборность и пасхальность, второй термин семантически связан с Пасхой?
- Я предлагаю не просто какую-то чисто теоретическую «концепцию», но и исхожу из истории русской словесности, первое оригинальное произведение которой – пасхальная проповедь митрополита Илариона «Слово о Законе и Благодати», в котором сопоставлены Закон Моисея и Благодать Христа. Это начало, самый исток нашей литературы во многом определил ее внутренний стержень, он нерасторжимо связан с Пасхой. Неслучайно Евангелие от Иоанна, то самое, на которое опирается митрополит Иларион в своей проповеди, и которое читается на первой пасхальной службе – излюбленное в русском народе (именно его предпочитал, например, Достоевский). Великая пасхальная тайна, тайна Святой Пасхи, переход от смерти к жизни, от рабства земных забот к свободе, от ветхого человека в себе к новому человеку пронизывает собой нашу литературу. Я полагаю, что именно неуничтожимая живая связь с Воскресением и привела в конце концов к тому, что она стала мировым культурным достоянием.
- В 90-е в рок-поэзии, литературе, публицистике звучала тема национального возрождения России, но вместо этого получилась реставрация СССР на уровне карго-культа. Почему?
- Я настаиваю, что пасхальность – это ядро нашего культурного бессознательного. Как справедливо заметил Достоевский, другой «идеи» (кроме православия), у нашего народа нет никакой. И когда вера на государственном уровне порушена (а она оказалось почти уничтожена, когда, например, Хрущёв грозился показать по телевизору «последнего попа»), то – именно в России, духовный идеал которой – Святая Русь, это приводит к очень тяжелым духовным последствиям… И порушенное, как оказалось, труднее восстановить, чем просто выстроить заново церковные здания… Ведь во многом эти наши попытки «вернуть себе Россию» опирались не на живую традицию, которой уже не было, а выстраивались вынужденно искусственно, каждый предлагал свой рецепт, кто во что горазд…
Увы, в советские десятилетия, начиная непосредственно с большевистской революции, порождаемая пасхальным архетипом добровольная жертвенность (в подражание вольной жертве Христа), слишком часто использовалась для реализации целей, которые трудно назвать христианскими. Скорее уж, антихристианскими, вроде «мировой революции». Произошла трансформация пасхального архетипа в архетип рождественский, который по мере все большей и большей секуляризации, от идеи спасения бессмертной человеческой души привел к утопическому построению «рая на земле». Так Звезда, ведущая к «высоким» целям (но «здесь», на земле) и подменила в массовом сознании Крест. Необходимо и в этом случае вспомнить о своих духовных истоках. Если государство, наконец, озаботится этим, что же, я буду очень рад. Но не стоит подменять идею насильственной «идеологией»: ведь это уже было в нашей стране большую часть двадцатого века – и закончилось крахом.
- В таком случае как нам может помочь в деле нашего национального возрождения наша великая классическая литература?
- Мы должны, наконец, понять, что «мертвые души» - это не «они» (гоголевские помещики и в целом мир «царской» России), «мертвые души» - это на самом-то деле мы. В большом времени русской культуры Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов писали не только для «них» (своих современников), но и для нас. Мы должны так прочесть наши великие произведения, чтобы взглянуть в зеркало русской литературы – и узнать себя в ее грешных героях. В конце концов, Гоголь от зрителей «Ревизора» добивался именно этого. И только осознав, что это о нас, грешных, а не только о «них», что это и мы такие, а не только «они», у нас будет негарантированный, но шанс и на наше Воскресение. А не будет его, не будет и возрождения подлинной России.