Среди жильцов «Дома ВСНХ» Ирина Антонова появилась в 11 лет, когда ее семья вернулась в Москву после трехлетнего пребывания отца в Германии, где Александр Антонов служил в торговом представительстве. Квартиру в Берлине заполняли купленные им пластинки с записями классики, опер и симфоний. Мать, Ида Хейфец, училась в консерватории, играла и пела с отцом. Ирина в детстве выучила немецкий язык и прочла в оригинале Гете, Шиллера, Гейне.
Питерский пролетарий-большевик Антонов, по словам дочери, «прошел путь от монтера до человека, который получил высшее образование, но с младенческих лет любил литературу, музыку, театр». Дружил с директором Большого театра Малиновской, членом партии с 1905 года. Он вступил в партию в 1906 году, после поражения революции, с верой в грядущую победу.
Пока Малиновская служила в Большом театре, семья друга боевой молодости могла в полном составе оказаться в директорской ложе.
На Покровском бульваре Ирина Антонова прожила 48 лет, полжизни. Хотела в детстве быть балериной, актрисой цирка. Но поступила в МИФЛИ, Московский институт философии, литературы и истории, где тогда учился Александр Солженицын.
В войну институт закрыли, всех студентов и преподавателей перевели в Московский университет. Туда с Покровского бульвара можно было ходить пешком. Исторический факультет с отделением искусствоведения находился на Моховой. Так же хорошо, пройдя курсы медсестер в звании младшего сержанта медицинской службы, Антонова знала дорогу в госпитали, где дежурила по ночам, видела операции и ампутации, кровавую картину войны.
В Музее изобразительных искусств имени Пушкина с разрушенной бомбежками стеклянной крышей оказалась после МГУ. Картины, возвращенные из глубокого тыла, хранились в ящиках. Зимой с последнего этажа сгребали снег, весной вычерпывали воду в Итальянском дворике. «Только холод и весьма пожилой персонал — многим тогда было лет по пятьдесят. Я подумала: «Неужели они будут моими подружками? Какой кошмар!» Все вышло как нельзя лучше.
Не заведовавшую отделом, не служившую ученым секретарем Ирину Антонову по предложению профессора Бориса Виппера назначили в 39 лет директором музея. Выставку Пикассо открыл Илья Эренбург, когда после смерти Сталина наступила оттепель. Благодаря Ирине Антоновой народ увидел искусство, которое от него скрывали: русский авангард, «парижскую школу», показала третируемое «буржуазное искусство». Его не видели студенты художественных институтов СССР. Зураб Церетели рассказывал мне, что его дипломную картину комиссия Академии художеств СССР сняла с защиты, увидев в ней влияние… импрессионистов.
Ирина Антонова открыла в музее на Волхонке Энди Уорхола, Марка Шагала, Сальвадора Дали…
На приеме у министра культуры Фурцевой как-то заметила, что над ними пролетит на самолете из Японии через 2 месяца «Джоконда» Леонардо да Винчи. «Вот бы его остановить!» — «Я поговорю с французским послом, он в меня влюблен», — откликнулась Фурцева. То, что казалось немыслимым, — произошло.
В Москве высокую моду впервые приравняли к искусству: в музее рядом с Давидом Микеланджело выставили наряды Chanel и Dior.
Выставку «Москва—Париж» директор Третьяковской галереи отказался показать со словами: «Через мой труп». Так же поступила Академия художеств СССР. На Волхонке шельмуемых художников увидели 650 тысяч посетителей, в их числе Брежнев, очарованный портретом Ленина.
Тот триумф, непревзойденный абсолютный рекорд посещаемости, произошел в 1981 году. В том году директор музея с семьей переехала с Покровского бульвара в 16-этажный панельный дом номер 99 на Ленинском проспекте. Трехкомнатная квартира в нем — 82 метра. Больших нет. Оттуда, издалека, на работу ездила Ирина Александровна, как ей очень нравилось, за рулем своей машины...
Не раз говорила: «Моя цель — возродить музей, который разгромил Сталин». Когда началась «борьба с преклонением перед Западом», за его подписью вышло решение ликвидировать Музей новой западной живописи. Его основали после революции из двух национализированных собраний московских коллекционеров Щукина и Морозова, очарованных французскими импрессионистами. Часть картин оставили в Москве, часть отправили в Эрмитаж. Просила публично Антонова Президента России Путина вернуть принадлежавшие городу картины. Безрезультатно. Только врагов нажила и ускорила сложение полномочий директора музея.
Историческое здание музея на Волхонке медленно, но верно разрушаемое, благодаря обращению к премьеру Косыгину удалось возродить. Но «музейный городок», о котором мечтал основатель музея профессор Цветаев, чего сама добивалась много лет, — не увидела. Новое здание обещают построить в 2026 году…
Мама Ирины Александровны прожила 100 лет. Коронавирус не дал дочери отметить эту дату. Дочь ушла на 99-м году жизни, оставив о себе вечную память. О ней пишут: «…Леди с железным характером. Что в ней всегда поражало, так это характер стоика, блестящий интеллект, живой и любознательный ум. А еще королевский стиль: юбочный костюм в духе Шанель, тонкие лодочки в сочетании с аристократическими манерами и высоко поднятой головой. В этом она напоминала британскую королеву».
Последний раз я видел Ирину Антонову на втором этаже в залах Российской академии наук, куда она поднялась на вернисаж персональной выставки Татьяны Назаренко. Пришла на своих ногах. Ей было 97 лет. Села, только когда принесли стул. И встала, когда попросили выступить.
…Почетного директора Музея изобразительных искусств Ирину Антонову похоронили с воинскими почестями, как полного кавалера ордена «За заслуги перед Отечеством». Об оставшемся в одиночестве беспомощном сыне, прикованном к инвалидной коляске с детства, обещал позаботиться президент Путин.
Лишь из сообщения о кончине на 92-м году жизни Евсея Ротенберга, автора известных всем искусствоведам мира монографий об искусстве эпохи Возрождения, все узнали, что он муж Ирины Антоновой. С ней жил после обручения до конца дней. О первой встрече с будущим мужем она рассказывала:
«Я училась в Московском государственном университете и помню, как на первом курсе к нам пришел очень умный человек, который на вопрос студентки: «Скажите, какие книги нам на первом курсе надо прочесть?» — неожиданно для нас всех сказал: «Ничего не читайте, пожалуйста. Но смотрите на все — начиная от репродукции в газете, самой плохой, некачественной, и кончая, конечно, подлинными вещами в музеях. Смотрите все время, везде, где возможно».
Сын бухгалтера и домохозяйки в детстве рос в доме без книг и картин. Когда началась война, рвался на фронт добровольцем, трижды ходил в военкомат, но его не мобилизовали из-за плохого зрения. На всех фотографиях он в очках.
Из МГУ распределили в Музей изобразительных искусств хранителем картин Дрезденской галереи, возвращенных немцам Хрущевым. «Кошмаром» свою службу не считал, выразился о ней так: «Я бы сказал, что музейная работа для историка искусств — это как военная служба для мужчины. Через это надо пройти».
Второй раз после ИФЛИ встретились Евсей и Ирина в музее. С тех пор они, полюбив друг друга, никогда не расставались. Когда мужа не стало, сказала: «У меня был замечательный муж, который для меня очень много значил. Я многого бы не понимала, если бы не он. Он стал мне вторым университетом».
Когда при Сталине началась «борьба с космополитизмом», Ротенберга уволили из музея без объяснения причин. Нигде на службу не брали. Безработный три года писал докторскую диссертацию. После смерти вождя приняли в Институт теории и истории изобразительных искусств Академии художеств СССР.
Прослужил здесь всем довольный около двадцати лет. Но второй раз в жизни, в 1971 году, когда вышел многолетний труд — «Западно-Европейское искусство ХVII века», автора уволили по причине, о которой он с иронией вспоминал:
«К этому времени альфой и омегой Академии художеств и института был реализм: реализм, реализм, реализм. Всякая работа начинается со слова «реализм»…
Но потом уже к этому стали охладевать, стали спорить о том, что такое реализм, — до этого реализм был бесспорным, а тут стали спорить, что есть реализм, что такое реализм, и в общем потерялось всякое представление о реализме. Ну и в самом деле: искусство XVII века — Веласкес и Рембрандт — безусловно, реалистическое. А искусство Возрождения — Рафаэль, Леонардо, Микеланджело — они реалисты или нет?
…Нет, они вроде не совсем реалисты, так же не бывает, чтобы все ходили обнаженные и красивые. Значит, реализм XVII века как бы выше, а искусство Высокого Возрождения — это скорее искусство идеала, чем реализм. Получилась такая путаница в трех соснах…
И вот во избежание всех этих «перепутаниц» я в своем «Искусстве XVII века», которое явно реалистичное, слово «реализм» не употребил нигде: исследуется это искусство, все говорится, и все прочее, но слово «реализм» не применяется ввиду неясности [того], что оно означает. Вице-президент академии Кеменов, когда прочел этот мой текст, пришел в ужас: нет этого слова вообще!..»
И Евсея Ротенберга уволили «по собственному желанию».
Безработным тогда не остался. Его пригласили заниматься тем же делом в Институт искусствознания Министерства культуры. Отсюда даже в 90 лет не проводили на «заслуженный отдых». Служил до последних дней.
Монографии искусствоведа Евсея Ротенберга издают после его ухода. А это знак, присущий классикам науки.
…В списке жильцов дома, составленном Дмитрием Бондаренко, я прочел фамилию Ровинского, Николая Ивановича. И вспомнил, что в 1950 году он был директором Московского финансового института на Церковной горке (Ярославское шоссе). Туда я, не пройдя по конкурсу в МГУ, ненадолго поступил.
После начала лекций слышал, как за стеной в соседней аудитории поднимали и с грохотом опускали крышки парт. Там вставали и дружно приветствовали «Здравия желаем!» входящих преподавателей офицеры, слушатели военного факультета. То был и тогда замечательный московский институт с профессорами, авторами учебников, ставший ныне Финансовой академией.
(Продолжение следует. Начало в №«МК» от 27 марта 2023 г.)