История с Манежем сыграла с Борисом Жутовским одновременно злую и добрую шутку. С одной стороны, на несколько лет из-за нее он оказался в «черном списке», с другой — принесла ему славу. Впрочем, сам Жутовский относился к тому историческому происшествию с нордическим спокойствием и иронией. Воспоминания его, однако, проливают некоторый свет на скандал в Манеже и в целом на ситуацию в художественном мире того времени. А она с двойным дном. Да и вся судьба Бориса Иосифовича помогает взглянуть на этот конкретный исторический момент, его предпосылки и последствия, панорамно. Не зря он себя называл «коллекционером времени», а его многие — с подачи Фазиля Искандера, придумавшего название для главной книги Жутовского, — последним художником империи.
Будущий художник родился в 1932-м. Учился на отделении книги Полиграфического института, где преподавали те самые авторы, которых в 30-х заклеймили за так называемый формализм. После окончания института был по распределению отправлен на Урал — в книжное издательство. И там не избежал «черной метки» — формализма: один из его рисунков главный редактор воспринял как запретный авангардный. Хотя, судя по воспоминаниям, авангардно вышло по неопытности. После этого художник две недели лежал лицом в подушку, а потом вернулся в Москву и пошел в студию Элия Белютина «Новая реальность». В авангард его распределила сама жизнь.
В 1962-м он стал участником выставки в Доме учителя, которую потом спешно перенесли в Манеж и дополнили работами других авторов. Почему так вышло? Здесь важен контекст. 1962-й — год Карибского кризиса, который нагнетался еще с весны и вступил в самую острую фазу осенью. Выставку авангардистов на Таганке осветили иностранные журналисты. «На следующий день весь мир узнал, что в Советском Союзе есть современное искусство, — вспоминал Жутовский. — Кто-то позвонил Микояну, который находился на Кубе». Верховная власть, судя по всему, решила воспользоваться шумихой, чтобы подтвердить: да-да, есть, СССР свободней, чем может показаться. В арт-среде шла другая борьба, замечал Жутовский: между представителями «сурового стиля» (Никонова, Андронова etc. — знаменитая «Девятка») и авангардистами-белютинцами — за руководство МОСХ. «У меня было четыре работы, и все Хрущев посмотрел, потом прошел еще раз, и тут к нему подскочил Эрнст Неизвестный, а у него была работа «Война», — вспоминал Жутовский. Кто-то из приспешников что-то шепнул Хрущеву — и понеслось… Бомба нечаянно взорвалась не на Кубе, а прямо в Манеже, к счастью, не ядерная…
«Кто подвернулся, тому и по морде… Как только один из «девятки» МОСХа, Андронов, начал говорить про белютинцев, мол они говно. «Девятка», стремившаяся сместить прежнее, чудовищное руководство МОСХа, сводила счеты с нами, хотя в Манеже громили и их, и нас… Заговор-то против Хрущева начинался аккурат в 1962-м. Мне сам Никита Сергеевич рассказывал, как Ильичев из членов ЦК метил в кресло члена Политбюро. Вместе с Ильичевым многие аппаратчики были сыты его пониманием сельского хозяйства. И чтобы опорочить по полной программе, они умело закрутили дело с культурой. Я присутствовал на всех встречах Хрущева с интеллигенцией и наблюдал этот паноптикум страха, лизоблюдства, лжи и сведения счетов», — вспоминал художник. Вроде бы случайность, а по факту — эффект бабочки.
Что потом, когда все, кто подвернулся, получили по шапке? Жутовский проснулся знаменитым, но выставляться и публиковаться больше не мог. Впрочем, он выкрутился — подписывал работы другими именами. За те несколько лет погружения в андеграунд он глубоко врос в среду «неофициальных художников», подружился со всеми. Кстати, именно Жутовский познакомил Эдуарда Лимонова с творческой Москвой, когда тот только переехал сюда из Харькова. Зарабатывал книжной иллюстрацией и рисовал портреты — только с натуры. То цветом, то черно-белые, но всегда точные и характерные. По стилю — ближе к Ренессансу, чем к авангарду.
В 1970-х, когда художника уже перестали поносить в официальной прессе и разрешили выставляться, решил собирать их в книгу, для которой название придумал Фазиль Искандер: «Последние люди империи». Издание вышло лишь в начале 2000-х, и туда пошло более сотни портретов, хотя нарисовал художник их более 300. Среди них Иосиф Бродский, Владимир Высоцкий, Владимир Корнилов, Эрнст Неизвестный, Булат Окуджава, Андрей Сахаров, Борис Слуцкий, Виктор Шкловский, Микаэль Таривердиев, Петр Капица, Альфред Шнитке. Есть и Никита Хрущев, который потом говорил Жутовскому: «Ты меня извини, что так получилось. Кто-то меня туда завез. И вот хожу я по этой выставке, вдруг кто-то из больших художников (то есть в его понимании больших) говорит мне: «Сталина на них нет!» Я на него разозлился, а кричать стал на вас. А потом люди этим воспользовались».
Художник изображал самых разных персонажей своей эпохи. Есть среди них, например, генерал Судоплатов, за плечами которого покушение на Троцкого, теракты контрразведки, польские офицеры в Катыни, лаборатории смерти по всей стране. «Здесь все — таланты, жертвы, слуги, убийцы», — говорил автор. Сложно поверить, что столь выразительные и вполне реалистичные портреты создал тот самый «абстракционист» из Манежа. «Последние люди империи» — по сути, собирательный автопортрет самого Жутовского, которому довелось найти свой путь в советской империи. «По написанным мной портретам можно составить адекватное представление о советской эпохе. Сама стилистика, характер рисования несут на себе печать времени», — говорил он.
Странное стечение обстоятельств или закономерность? В 1997 году в одной из газет появилась публикация, написанная самим художником в память о его покойной бабушке. В ней Жутовский описывает странички из отрывного календаря, которые она собирала. Их содержание разнообразное — от рецепта супа до манифеста Коммунистической партии. И на каждой — рукописные приписки о личных событиях. Такой калейдоскоп — из общего, частного, быта и философии. Похожий на творческий метод Бориса Жутовского — не зря ведь он называл себя коллекционером времени. Почему-то сплошь и рядом в этой подборке среды. В финале этого эссе автор написал: «А интересно, я тоже умру в среду?» Не стало его как раз в среду.