«Если бы Коровин родился на 15 лет позже, то стал бы Эйзенштейном. А в наше время был бы популярным блогером», — уверенно говорит «МК» куратор выставки, искусствовед Любовь Агафонова и показывает письмо Коровина, найденное в архивах Русского зарубежья. На блокнотном листе — емкие и точные сроки, адресованные Сергею Дягилеву. Коровин пишет о своем впечатлении от «небесной» музыки Стравинского, услышанной на «Русских сезонах»: «Это большой человек и красота сердца-музыки — изумительны». Небольшое историографическое открытие, сделанное в ходе подготовки проекта, в каком-то смысле стало и его эпиграфом. Дело в том, что записка написана в 1928-м, когда художник стремительно терял зрение. Как раз тогда он получает один из последних больших заказов — сделать декорации и эскизы костюмов для оперы «Князь Игорь» Бородина, премьеру которой готовит Парижская частная опера, только созданная оперной певицей с мировым именем Марией Кузнецовой. Для художника это переломный момент, который возвращает его к жизни. «Моя свеча еще горит», — пишет он.
В Париже, куда мастер эмигрировал с семьей в 1922 году в надежде на лучшую жизнь, Коровиным приходилось туго. Денег не хватало. Жена Анна Фингель болела туберкулезом. Сын-инвалид (попал под трамвай в юности, ему отрезало ступню) страдал депрессиями: Алексей тоже стал художником, но достичь славы отца он не мог, мучился комплексом неудачника и не раз пытался покончить жизнь самоубийством. Был краткий миг счастья, когда Алексей женился на красавице-балерине Лизе Думаревской, но скоро она ушла от него, забрав маленького сына. Константин Алексевич тяжело переживал за сына. Брался за любую работу, чтобы прокормить семью, но его самого уже подводили глаза. И тут — о чудо! — «Князь Игорь». Та самая опера, с которой начался его путь как сценографа больше 40 лет назад в имении Саввы Мамонтова, где он делал декорации для антрепризы. Словно судьба сделала мистический круг, чтобы вернуть к его к началу. Коровин с азартом взялся за заказ, написал несколько больших декораций, а сын помог с эскизами для костюмов. Работа Коровиных потрясла парижскую публику своей изысканностью и легкостью. Успех вновь пробудил в художнике внутренний огонь. Вскоре после премьеры «Князя Игоря» Коровин уже не сможет рисовать, но будет до конца своих дней диктовать рассказы для книги воспоминаний. Она получится очень живо и ярко — написанной такими же объемными мазками, которые звучат в его живописи, со множеством штрихов и оттенков. На выставке страницы из книги представлены на тач-паде, который можно «полистать» за антикварным столом с видом на театральные зарисовки Коровина — главного декоратора и художника московских театров (с 1910 года вплоть до революции).
Этот личный мистический круг жизни пересекается с орбитами художников, в судьбе которых свою роль сыграл Коровин и чьи работы заняли большую часть выставки. Среди них, например, блистательная пара — Наталья Гончарова и Михаил Ларионов. Оба учились живописи у Коровина, который преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Кто знает, как сложились бы судьба и творчество этой знаменитой пары, если бы они не познакомились в его классе. Легендарный Роберт Фальк тоже был студентом Коровина, и тоже уехал в Париж.
— Коровин-педагог не был диктатором, но дал импульс большим талантам и их гениальным произведениям. Мы показываем не только «маленьких коровиных» вроде Сергея Герасимова, которые пошли в живописи по стопам учителю, но и авторов, которые оторвались от его стиля — например, из объединения «Бубновый валет», куда входил и Фальк. На мой взгляд, его главная картина — «Красная мебель» 1920 года — это самое драматичное и монументальное полотно позднего кубистического периода Фалька. После него художник уехал во Францию, в 1938-м вернулся в СССР, а во время войны оказался в эвакуации в Самарканде, где вернулся к импрессионизму и словно вновь встретился со своим наставником. Коровина к тому моменту уже не было в живых, но заданный им импульс продолжал пульсировать в художниках из его круга. Эта поздняя живопись Фалька — совершенная и хрустальная, — рассказывает Любовь Агафонова.
Вся экспозиция погружена в полутьму, и только картины прицельно освещены и, кажется, сияют изнутри. Такой кураторский подход превращает зал в космическое пространство, где сошлось «Созвездие Коровина» (именно так, кстати, называется и книга, изданная к открытию). Каждое произведение — как отдельная планета, освещенная многогранным даром Коровина. В этом зените не только живопись и графика, но архивные материалы. Например, фотографии с Федором Шаляпиным, с которым Коровин тесно дружил: именно он спроектировал дом певца в Гурзуфе. С Костенькой, как называл его товарищ, да и все вокруг, они часто ездили вместе на рыбалку, которую Коровин любил с детства. На снимке друзья стоят рядом с палаткой, с удочками в руках. А на соседнем фото друзья уже в окружении учеников училища живописи, ваяния и зодчества.
За каждой работой, снимком, письмом, представленными здесь, стоит своя история. Одна из самых минорных — у портрета Надежды Комаровской. Его художник написал в 1920 году, когда их роман уже продолжался почти два десятка лет. С 17-летней Наденькой 41-летний Константин Алексеевич впервые встретился, когда уже был ведущим художником сцены в Большом и считался в театральном мире корифеем. Она же была начинающей актрисой и каждый раз, когда мимо проходил статный Коровин, обмирала, теряя дар речи. Надя надеялась, что он уйдет от жены к ней, но вместо этого возлюбленный уехал в Париж. Она так и не вышла замуж. Но не обижалась на художника и, кажется, до конца дней ее поддерживали воспоминания о счастливых минутах с ним. Как этот, созданный в Охотине, во время последнего совместного путешествия. На картине Надя написана легко и уютно, с мечтательно закрытыми глазами, словно во сне, где ей пригрезился Константин Алексеевич…