Клятва и кровь. На самом деле это был лист обычной бумаги, на котором Олег Ефремов с однокурсниками по Школе-студии МХАТ в 1947 году именно кровью подписали Клятву верности театру. Он спустя годы мне рассказывал, как каждый из них на руке делал себе разрез, и кровью подписывал. В клятве той были обозначены с одной стороны вроде бы простые вещи - учиться, не пропускать занятий, а наряду с этим сформулировано то, что станет для него принципом и методом на всю жизнь. Что они не просто коллектив творческий, но прежде всего дружеский, и что ставят они перед собой высокие цели и вместе готовы их осуществлять и за них бороться. «Гореть, гореть, гореть» - там даже была такая фраза.
Надо сказать, что у всех подписантов потом по разному отношения с театром сложились: скажем, Ирина Скобцева, красавица, супер звезда нашего кинематографа, в театре не работала и Алексей Аджубей, зять Никиты Хрущева, ушел в журналистику, его газета «Известия» тогда гремела. Лишь Олег Николаевич, не только подписал клятву кровью, но до конца жизни был верен и клятве, и каждому написанному там слову. Не случайно его первая роль во МХАТе была роль неисправимого романтика Дон Кихота.
Убедить художественностью. Уже он создал «Современник», вся Москва сходит с ума по этому молодому театру, а он готовит речь для молодых актеров. Он говорит им о спектакле «Вечно живые», по пьесе Виктора Розова, который для них был как «Чайка» для мхатовцев. И в этой речи есть такое: «Эта пьеса привлекла нас выстраданностью. Выстраданность - вот главное слово нашей профессии». Он как то признался нам, что самым сильным его впечатлением в театральной жизни Москвы был спектакль «Три сестры» в постановке Немировича-Данченко. «Это спектакль, из которого выйти невозможно», - говорил он.
И вот он начинает репетировать свои «Три сестры», я ему помогаю. Это был интереснейший процесс, в результате которого он делает спектакль с ощущением конфликта и спора с Немировичем. Такой он был человек: он в конфликтах расцветал, становился человеком действующим. А конфликт то Станиславским, провозгласившим для МХАТА: «Жизнь человеческого духа». Ефремов же, собрав учеников и сделав «Современник», провозгласил свой лозунг: «Живая жизнь человеческого духа» - опять в конфликте с Художественным театром, который в 50-ые годы был имперским, но мертвым, зрители не рвались туда.
Так вот, в «Современнике» был такой термин - «убедить художественностью». Когда комиссия из райкома партии приходила принимать их очередной спектакль, они так круто играли, что закрыть спектакль у начальства рука не поднималась.
Кумиры. У Ефремова было три кумира — Пушкин, Чехов и Станиславский. И если «Евгений Онегин» называли «энциклопедией русской жизни», то пьесы Чехова Олег Николаевич считал энциклопедией русской души. Так, в его знаменитом спектакле «Дядя Ваня» художник Валерий Левенталь, много работавший с Ефремовым, делает горизонталь быта, и вдруг это раскалывается и возникает вертикаль духа — золотая осень под самый потолок, на 14 метров высоты. Ефремов всегда настаивал — горизонталь быта и вертикаль духа. Помню, как он настаивал, чтобы в финале высоко-высоко горел огонек и этому надо было найти адекватную музыку. Но какую? И он нашел: «Журавли должны лететь, курлыкать», - сказал он. Вот она вертикаль.
Чехов. Олег Николаевич не только пьесы Чехова ставит, но и образ его собственной жизни похож на чеховский... Ведь Чехов, будучи не очень здоровым человеков, через всю страну, едет на Сахалин делать перепись населения. И Ефремов с приятелем идет над Волгой по Руси пешком. А когда ему осталось жить два дня, о чем он не знал, но, может, и чувствовал свой скорый уход, захотел поехать в Мелихово — к Чехову. А мог принять лекарство и прожить на день дольше, а он - к Антону Павловичу прощаться. Этот поступок был для него необходим. Или он вдруг в театр вызывает машину и два часа ездит по Москве. Запрещает сдавать свой билет на Тайвань, куда МХАТ отправляется на гастроли. Он надеется, что преодолеет болезнь. Жить на преодолении - его принцип, он рассказывал мне, что и в молодости специально создавал себе трудности, чтобы учиться их преодолевать.
Метод Ефремова. В школе-студии МХАТ он набрал единственный за всю истории школы режиссёрский курс. Попасть к нему было нереально. Он взял - 14 человек, и очень интересный курс получился. Один был художник (у него сейчас 60 картин в Русском музее), я - музыкант, и ещё один из духовной Академии. Как он учил? Как говорил его кумир Станиславский: «Режиссуре научить нельзя. Но можно создать условия, в которых режиссёр родится». И Ефремов создавал эти условия. Он шёл к режиссуре через практику. Его метод можно сформулировать так - «мы все вместе. Мы заражены одной идеей». Важным в учении Станиславского он считал не сколько создание его знаменитой Системы, сколько сверхзадачу. То есть ради чего? Умение за собой повести - в спектакле, в создании тетра- для него было главным. Он вёл за собой, заражал идеей - ради чего? И все верили ему, и шли за ним.
Детский Ефремов. Как-то под Новый год звоню ему и спрашиваю: «Олег Николаевич, у вас есть елка?» - «Нет», - отвечает. Он в доме один с отцом. Я покупаю елку, гирлянду, игрушки и звоню в его дверь. На всю жизнь запомнил его глаза - счастливые, детские глаза. А это главный режиссер Художественного театра, по сути мирового театра, где иностранцы, прежде чем выйти на сцену падают на колени
Пушкин. Во МХАТе репетировали спектакль «Медная бабушка» по пьесе Зорина. Пришла министр культуры Екатерина Фурцева, посмотрела прогон и полушутя, полусерьезно сказала, что Роллан Быков, имевший бешенный успех в роли Бармалея в фильме «Айболит 66», не имеет право играть Пушкина, и все поняли - спектакль в таком виде не может выйти. И тогда Ефремов, понимая, что так и будет, говорит: «Я буду играть». Ему говорят, что Пушкин маленького роста, потом стали подбирать ему партнёров повыше, чтобы высокий Ефремов рядом с ними смотрелся меньше. А он сыграл Пушкина гениально. Это была его тема — поэт и государство, художник и власть. Она его волновала, заводила, грела. Это было мощно, по-настоящему МХАТовский спектакль.
Я его однажды спросил: «Почему вы оставили «Современник и ушли во МХАТ?» - «Ты что, не понимаешь? - ответил он. - МХАТ — это театр, который повлиял на весь мировой театральный процесс. Событие во МХАТе — это резонанс по всему миру». Он думал о судьбах мирового театра и месте в нем русского театра.
Театр-дом. В конце жизни он вообще не хотел уходить из театра. Он хотел, чтобы его комнаты находились в театре. И во МХАТе уже ему оборудовали все для жизни, чтобы он мог там оставаться ночевать, просыпаться и идти в зал репетировать. То есть в прямом смысле театр-дом. Я шёл рано на репетицию — ефремовская машина уже стоит. Уходишь поздно вечером после спектакля — ефремовская машина еще стоит. Это и есть то самое служение, тот самый традиционный русский подход к театру.
Молитва. Последние дни его жизни… Я как то поздно вечером заглянул в зал. Пустой, серый свет, одна дежурная лампа горит. И в этом огромном, плохо освещенном пространстве сидит человек, и по его спине я понимаю — сколько груза на его плечах, сколько ответственности...Я шелохнуться не мог.
Как это ни странно, но его последние дни во МХАТе прошли под музыку «Господи, тебя мы просим». Это было последнее, что он слышал во мхатовском зале на репетициях. Звучал фрагмент из музыка к его спектаклю последнему «Сирано де Бержерак», который он так и не успел закончить. И хотя он не был атеистом, и называл себя материалистом, судьбе было угодно, чтобы звучала именно эта музыка и слова молитвы.
Сегодня, в День его рождения созданный им «Современник» откроет выставку, посвящённую своему основателю. А МХТ им. Чехова в Камергерском покажет спектакль, специально подготовленный Николаем Скориком - с тремя артистами по дневникам последнего романтика нашего театра Олега Ефремова.