Крымская война, к примеру, дала нам «Севастопольские рассказы» Льва Толстого — свидетельства очевидца о будничности кошмара и подвига. Революция 1917 года породила талантливых юношей — Шолохова, Гайдара, Платонова, а писатели, к тому времени уже известные, окрепли и закалились: Алексей Толстой, Серафимович, Грин…
Великая Отечественная война дала нам колоссальный пласт фронтовой литературы. Суть этого появления сформулировал Вадим Кожинов: «Преобладающая часть военных стихотворений написана не столько о войне, сколько войною». Поколение фронтовых поэтов: Твардовский, Слуцкий, Самойлов… Фронтовая проза: Виктор Некрасов, Бондарев, Воробьев… То же самое касается и кино.
Большое искусство рождалось в России на стыках и сдвигах тектонических плит истории. Трудные времена заставляли художников осмысливать происходящее и давать образы будущего. И вот тут мы подходим к актуальному вопросу: возможно ли это сейчас? Способна ли современная русская, а правильнее сказать — российская культура дать новые смыслы? Или поэзия уже невозможна, но не по причине моральных терзаний, а в силу творческой импотенции?
То, что произошло с русской литературой после 1991 года, — катастрофа! Да, процессы гниения начались еще до развала СССР, но в 90-х они стали очевидны. Из национального достояния литература стала предметом рынка, и нам постарались внушить, согласно логике Ролана Барта, что все мнения, как и тексты, равноценны. Лучший же, согласно законам рынка, выбирает конечный потребитель — читатель.
Но это была ложь, потому что во главе так называемого литературного процесса стала свора менеджеров и продюсеров, начавшая определять значимость того или иного текста. Литература стала жить по законам шоу-бизнеса — только с куда меньшим размахом. И те, кто еще недавно был литературной обслугой, стали кураторами культурных процессов. Как в песне Кобейна: «Служить слугам?.. О, нет!»
Однако многим служить пришлось, потому что начался неестественный отбор. Так в первый ряд выдвинулись имитаторы от литературы. Почти всех их объединили, скажу просто, нелюбовь к русскому, осмеяние всего и вся, вопли «так жить нельзя» и деконструкция любых смыслов. Мы получили так называемую «премиальную литературу». И дело даже не в извечном — насколько условном, настолько и глупом — разделении на «патриотов» и «либералов», хотя первых откровенно оттеснили от ведущих ролей — намеренно, зло, — а в том, что была подменена сама суть русской литературы. Все стало предельно узконаправленно и тенденциозно. Традиции русской литературы, связанные в первую очередь с богоискательством, были отброшены, а новые писатели принялись переписывать западных коллег, которые ранее, наоборот, учились у русских классиков.
Да, когда-то Пушкин черпал у Байрона, но он органично переосмысливал это в русской традиции. Тот же Тургенев служил проводником между Западом и Россией. Новая же российская литература — ее мейнстримная часть — пошла по пути бесстыдного подражательства, оттого со временем логично была вытеснена литературой переводной. Неудивительно! Слишком долго читателя пытались обмануть, подсовывая ему то «национальный бестселлер», то «большую книгу», на деле оказывавшиеся пустышками.
Аналогичная история произошла и с кино. С той разницей, что кинематограф получил куда больше денег, нежели литература. И тому есть объяснение. Новые властители уже не видели в литературе фактора влияния. Прошли те времена, когда Николай I изучал рукопись «Графа Нулина», а Сталин писал на тексте Платонова: «сволочь». Власть отдала культуру на откуп менеджерам, которые стали сами определять, что стоит внимания, а что нет.
Кто эти люди? Так называемые эффективные менеджеры и менеджерки, редакторы и редакторки, которых воротит от самой мысли о патриотизме, от всего русского, и особенно — от героического русского. Их отличительная черта: они не ведают своего народа, более того, сознательно отделяют себя от него.
Они бы лучше провели какой-нибудь модный сейшн, на котором собирали бы донаты в пользу геев из Бронкса, а вынуждены заниматься Россией и, страшно сказать, патриотизмом. Хотя их воротит, к примеру, от таких слов, как «подвиг», «Сталинград», «Великая Отечественная»… Но что делать? Надо терпеть. Ведь синекура в культурке позволяет жрать сытно — вот они и терпят. Их пластмассовый мир победил, как пел Летов.
По сути, в жизнь воплотилась антиутопия, когда общество, в соответствии с пророчеством Хаксли, стало управляться армией менеджеров и администраторов, а героями нового дивного мира оказались так называемые селебрити и интеллектуалы, продвигающие идеи этого дивного нового мира. Всех их отличают характерная вторичность и близость к кормушке, которая охраняется лучше, чем нефтяные вышки. Если их и интересует культура, то исключительно как бизнес.
И нет ничего удивительного в том, что после 24 февраля 2022 года, когда привычный уклад нарушился, многие из селебрити и интеллигенции (назовите их как угодно) либо отреклись от своего народа и государства, либо предали его. Они поступали так и раньше, но теперь, в силу непреодолимых обстоятельств, образ действия и мышления их подвергся своего рода фотоувеличению.
Тут важно сделать ремарку. Суть не в том, чтобы не высказывать альтернативное мнение — оно, наоборот, должно быть. Но как так получается, что люди, хающие Родину, не отказываются от государственных наград и продолжают получать государственные контракты?
И опять же суть не в том, чтобы напитать культуру, а точнее, культурку, казенным патриотизмом, уча Родину любить по разнарядке, — это изначально выглядит фальшиво и мерзко. Суть в том, чтобы дать шанс нашей культуре быть русской, развиваться в соответствии с внутренней логикой и внешними вызовами, а не по проекту «эффективных менеджеров». Как писал Достоевский: «…я так создан, что не могу жить без святынь, но все же я хотел бы святынь хоть капельку посвятее; не то стоит ли им поклоняться?» И действительно, где те идеалы, где те смыслы, которые дает человеку современная российская культура, давно ставшая «культуркой»? Есть ли они?
Новое время диктует новые вызовы, и мы обязаны отвечать на них, а значит, предстоит много работы. В том числе и вычищение Родины от плесени мещанства и пошлости, которая поразила медиа и «культурку». Розанов писал о «всюду просочившемся искусстве кабака». Плесень не просачивается — она въедается. Впрочем, тут и не кабак даже — там больше искренности, а бордель, где стыдно подносить ананасную воду.
От него нельзя избавиться запретами и преследованиями — пусть цветут все цветы; куда важнее отыскать новые имена, дать новые смыслы. Ведь вся эта спецоперация на Украине должна идти только вместе со спецоперацией в самой России, где мы должны отвоевать и заново обрести свою идентичность.