Михаил успел исполнить партии Гремина в «Евгении Онегине» Чайковского, Зарастро в «Волшебной флейте» Моцарта, Коллина в «Богеме» Пуччини, Бубенцова в оперетте «Москва, Черемушки», поет русские и зарубежные романсы, народные и советские песни. Глядя на него, думаешь о том, как сильно изменился имидж оперного певца. Это уже не утративший физическую форму и не соответствующий возрасту своих героев артист, а молодой, стройный, красивый человек, обладающий не только прекрасным голосом, но и совсем другого рода артистичностью.
Он родился в музыкальной семье. Его мама — Валентина Щербинина — тоже в прошлом солистка Музыкального театра им. К.С.Станиславского и В.И.Немировича-Данченко, чей талант еще в деревенском детстве заметила ее мать и сделала все, чтобы дочь училась петь. Так и случилось. Она поступила в Московскую консерваторию, ездила на стажировку в Ла Скала и выходила на одну сцену вместе с Лучано Паваротти. Отец Михаила — народный артист России, солист Государственного академического русского хора им. Свешникова Сергей Головушкин. При таких исходных обстоятельствах, казалось бы, творческий путь предрешен. Однако Михаил поступил на журфак и только на третьем курсе вдруг начал петь.
О том, что заставило его сделать такой выбор, чем живут сегодня молодые оперные певцы и как чувствуют себя в совершенно другой, кинематографической среде, мы поговорили с Михаилом Головушкиным.
— Как так случилось, что вы стали участвовать в кинофестивалях?
— Во время пандемии театр был закрыт, работы для артистов не было. От нечего делать я начал в ТikTok снимать ролики с советскими песнями — просто так, для души. Некоторые из них набрали много просмотров (какие-то — больше миллиона), люди стали пересылать их друг другу. Кто-то из сотрудников фестиваля «Амурская осень» увидел их, показал президенту фестиваля Сергею Новожилову. А он уже пригласил меня в Благовещенск, после чего я начал ездить и на другие кинофестивали по стране. Пользуясь случаем, хотел бы поблагодарить Сергея Владимировича за доверие.
— Когда собираетесь на фестиваль, какой-то дорожный набор берете для выхода на сцену? Вы же не выйдете в джинсах, как это делают некоторые драматические артисты.
— В рамках фестивалей я пою все-таки не классику, и не обязательно, наверное, соблюдать строгий дресс-код, но привык выходить на сцену в строгом костюме и не могу себе позволить проще одеваться. Поэтому каждый раз беру с собой смокинг, иногда два, если предстоит несколько концертов. Хожу с огромным кофром, который не могу сдать в багаж, если лечу самолетом.
— Как чувствуете себя в новой среде? Драматические актеры по сравнению с оперными, балетными и цирковыми живут беззаботнее, но лавры достаются именно им.
— У нас более режимная профессия. Надо все время держать голос в форме, регулярно распеваться, высыпаться. Если драматический актер может каждый раз по-разному провести сцену, то в оперном театре такое невозможно. Все должно быть точно как написано в нотах, как показывает дирижер и играет оркестр.
Когда я впервые приехал на кинофестиваль, то не представлял, как там все устроено. Я участвовал в концерте, впервые выступил в фестивальной команде, а потом пошел на прием по случаю открытия. Слегка расслабился, а мне говорят: «Давай ты споешь». Честно говоря, я раньше никогда не пел на таких «неофициальных» мероприятиях. Надо сказать, что большинство моих коллег не очень это любят. Все-таки когда пение — профессия, то к каждому выступлению относишься очень серьезно… Но в тот раз меня уговорили. Я спел — не без успеха — и с тех пор регулярно участвую в таких спонтанных «концертах».
— Наверняка и на сцену пришлось выходить сразу после длительного перелета? На кинофестивалях все так и происходит — с корабля на бал.
— Да, и это тоже был определенный стресс. У нас отношение к голосу бережное. Обычно если я куда-то лечу, то всегда накануне, чтобы в день выступления можно было нормально выспаться. Я самолеты не очень хорошо переношу. Перепады давления и волнение не лучшим образом влияют на голос. А тогда на кинофестивале всего пару часов удалось побыть в гостинице. Хорошо, что получилось немного поспать, и голос не подвел. В таких ситуациях главное — настрой. Я заранее знал, что предстоит петь «с самолета», поэтому был к этому готов.
— Была свидетелем того, как вас уговорили товарищи-кинематографисты, наш спонтанный народ, спеть 9 мая на перроне во время остановки. Пыталась их убедить, что для певца вашего уровня это неприемлемо, но никто не послушал.
— Для меня это тоже было неожиданно, но я уже свыкся с тем, что на кинофестивалях могут попросить спеть в любое время и в любом месте, и принял правила игры.
— Вы раб своего голоса?
— Наверное, да. Когда с голосом что-то не так, сразу портится настроение. Утром просыпаешься и сразу проверяешь, все ли с ним в порядке. Однажды, приехав на фестиваль, я почувствовал, что голос не успел восстановиться: накануне немного перепел. На следующий день была запланирована очень интересная экскурсия, но пришлось ее пропустить — важнее было привести в порядок голос.
— У меня была знакомая семья тенора — невысокого полного человека, исполнявшего партию Ленского. Вся жизнь у них была подчинена его голосу.
— Кстати, чаще именно невысокие и полные люди обладают высокими голосами. А у высоких и худых голос низкий…
В нашей семье все в рамках разумного. Моя жена — тоже певица (Елена Гусева — солистка оперы, работает с Михаилом в одном театре, лауреат международных конкурсов, пела в театрах Гамбурга, Берлина, Лиона, в Венской государственной опере, а также исполнила в Большом театре партию Татьяны в «Евгении Онегине». — С.Х.). Пылинки с наших голосов мы не сдуваем. Просто распределяем дела в зависимости от того, кому в какой момент важнее отдохнуть и подготовиться к выступлению. Если у меня концерт — значит, я подольше могу поспать. Если у Лены спектакль — значит, я пойду гулять с ребенком, чтобы она могла отдохнуть. Когда люди занимаются одним делом, то хорошо понимают друг друга, и никаких проблем такого рода не возникает.
— Наверное, уже и невозможно, чтобы на сцену вышел толстячок Ленский. Какие требования, связанные с внешним видом и физической формой артиста, существуют сегодня?
— Сейчас требования к оперным артистам совсем другие по сравнению с тем, что было раньше, когда важен был только голос. Режиссерских спектаклей становится все больше, и именно режиссеры решают, какой образ им нужен. Поэтому внешность тоже стала важна. Но даже сегодня бывают исключения: если встречается уникальный тембр, то закрывают глаза на всё.
А в целом все стараются держать себя в форме. Толстых оперных певцов сейчас гораздо меньше. И по возрасту есть лимит: сегодня уже не дадут партию артисту, который значительно старше своего персонажа, если, конечно, это не звезда, которая имеет возможность самостоятельно выбирать, что и где ей петь.
— Насколько для оперного певца важна драматическая подготовка?
— Конечно, это очень важная составляющая оперного артиста. Таких спектаклей, чтобы просто «выйти и спеть», уже практически нет. Актерские задачи во многих постановках — на уровне драматических театров.
Я учился в Московской консерватории, где этой подготовки практически не было. Хотя такой предмет, как актерское мастерство, формально существовал, но именно что формально. Постигать это мастерство приходилось уже в театре на своем опыте, а также наблюдая за работой более опытных коллег. Когда работаешь над ролью, что-то можно позаимствовать у драматических актеров, что-то подскажет педагог по пластике. Есть люди более органичные от природы, а кому-то нужно много работать над собой. Большой опыт дает работа с разными режиссерами.
— Вам чаще доводилось работать с режиссерами музыкального театра?
— Сейчас драматические режиссеры постоянно ставят оперные спектакли. У нас в театре это были, например, Римас Туминас, Андрей Кончаловский, Евгений Писарев, Кама Гинкас. Недавно Владимир Панков ставил «Риголетто». С последними тремя мне удалось поработать. Приезжали и иностранные режиссеры. Например, Кристофер Олден.
У каждого режиссера свои требования. Конечно, все они обращают внимание на органичную актерскую игру. Без этого нельзя. Сейчас уже невозможно представить, как это было 50 лет назад, чтобы артист мог просто выйти на сцену и спеть арию, стоя на одном месте. В наше время стараются максимально «усложнить» жизнь певцу, нагрузить его различными задачами. Да, часто это мешает пению, но — справедливости ради — мне и самому уже неинтересны спектакли, где просто поют.
— При распределении ролей в театре исходят в основном из вокальных данных или же учитывается драматический темперамент?
— Вокальная составляющая стоит на первом месте, поскольку композитор написал партию для определенного голоса. Но когда есть несколько претендентов примерно с одним типом голоса, то имеют значение и темперамент, и внешность. Если надо сыграть роль простого мужика, то мне с моей фактурой и природной интеллигентностью сделать это будет сложнее, чем, например, артисту с более подходящей внешностью. И напротив — сыграть благородного персонажа мне проще, чем «простому парню». Конечно, мы тоже актеры и должны порой играть «на сопротивление». Но режиссеру часто сразу хочется видеть нужного ему персонажа.
— Какие спектакли вам особенно дороги?
— Сейчас это «Волшебная флейта» Моцарта в постановке нашего главного режиссера Александра Тителя. Там у меня очень интересная роль. Мой персонаж периодически превращается в кентавра. Ко мне прикрепляют «тело», в котором находится артист миманса. И вот мы синхронно скачем на четырех ногах. Спектакль физически сложный, с множеством переодеваний, несколькими сложными ариями, но интересный. Еще мне очень нравится «Итальянка в Алжире» Россини, где у меня партия Али, а также «Енуфа», которая в последние годы не идет, но, надеюсь, еще вернется в репертуар.
— Вы сильно загружены в театре? Сколько у вас спектаклей?
— Сейчас это примерно десять названий. Где-то большая роль, где-то маленькая. Иногда бывает много спектаклей в месяц, иногда только один, и, соответственно, появляется возможность куда-то съездить.
— В сезон — одна премьера в лучшем случае?
— Обычно не больше одной, но иногда бывает и две.
— Этого ведь мало?
— Театр вообще такой организм, и это скажет вам любой артист драматического или музыкального театра, где амбиции не всегда можно реализовать. Не бывает так, чтобы каждый в театре имел то, что он хочет. Это общее, коллективное дело, и надо подчиняться существующим законам.
— Песня в вашей жизни и появилась благодаря свободному времени?
— Я всегда любил этот репертуар, даже начал в свое время заниматься пением благодаря Муслиму Магомаеву. Мне попалась кассета с его песнями, и я проникся ими и этим невероятным голосом. Мне хотелось петь так же, но очень скоро я понял, что для этого надо научиться академической манере. Потом в процессе обучения я увлекся классикой и про песни забыл.
Ведь и сам Муслим Магометович хоть и пел в основном эстраду, но любил больше классику. Это вечное. Когда работаешь с классическим репертуаром, времени и внимания на что-то другое просто не остается. Так я жил до карантина, когда вдруг вспомнил про свое былое увлечение. Сначала относился к этому не слишком серьезно, но когда увидел реакцию людей — в том числе профессионалов, — решил развивать эту часть своего творчества.
— Не было разочарования от реалий театра? Это то, о чем мечтали?
— Однажды пришел на детский спектакль. Из зала он так красиво выглядел — потрясающие декорации и костюмы! Смотришь с открытым ртом. А потом сам вышел на сцену в этом спектакле… И вот на тебе неудобный костюм из кожзаменителя, и ты весь мокрый, как в бане. Потом включают дым. У тебя начинает першить в горле, а надо петь. Оркестр не слышно, потому что уши закрыты костюмом, дирижера не видно… Это я вкратце описал, чем отличается то, что видишь из зала, от того, что происходит на сцене, какая работа стоит за всей этой красотой. А в мечтах будущий артист может представлять, как выходит на сцену, где ему все удобно, и зал рукоплещет. Но все не так просто, и много черновой работы стоит за искусством. Однако же, несмотря на все трудности, сам я никогда не сомневался в том, что хочу заниматься именно этим.
— Удивительно, что, родившись в музыкальной семье, вы не сразу сделали выбор в пользу нынешней профессии. Неужели не было очевидно, что у вас есть такое достояние, как голос?
— Есть люди, у которых он от природы поставлен. У меня такого не было. По-настоящему голос проявился только года через три регулярных занятий. Мне часто говорят: «Вы так легко поете!» — но люди не подозревают, какая работа за этим стоит. Так что даже открыть голос — часто большой труд, а мы же еще всю жизнь совершенствуем технику…
— А у ваших родителей как это происходило?
— Они с детства занимались музыкой, возможно, поэтому все происходило проще. Про маму мне еще бабушка рассказывала. Она сразу заметила, что голос дочери выделяется в школьном хоре. Бабушка сказала об этом учителю, а в ответ услышала: «Да обыкновенный голос, как у всех». Если бы бабушка не настояла, не повезла бы мою маму из деревни в город учиться, то никто про ее голос и не узнал бы. Всегда это дело случая, настойчивости родителей.
Папа тоже пел с детства. У него как раз скорее природная постановка, о технике он никогда не задумывался.
— Баритон?
— Примерно как у меня. Бас-баритон, но чуть выше, ближе к баритону. А у меня ближе к басу. Мама — меццо-сопрано. Жена — сопрано. У нас полный набор. Только теноров не хватает.
— Значит, по наследству голос передается?
— Да, как и стремление петь, которое у меня появилось уже во взрослом возрасте. Получается, что учи не учи, заставляй не заставляй — если душа запросит, ты все равно пойдешь этой дорогой.
— Однажды была свидетелем того, как Николай Караченцов буквально влетел в театр за несколько минут до начала спектакля. Евгений Киндинов, который, как и я, ждал его в холле, сказал тогда: «Ну ты даешь!» То есть это такой профессионализм, что не нужна внутренняя подготовка.
— Войти в нужное состояние для профессионала такого уровня, думаю, не составляет проблем. Для этого не требуется много времени. У нас немного другая ситуация. Надо не только одеться, загримироваться, но и оставить время для того, чтобы распеться. Поэтому прийти непосредственно перед спектаклем не получится. Ну, если только ты не распелся заранее.
— У вас есть общие спектакли с женой?
— Мы редко встречаемся на сцене. В опере у сопрано обычно дуэт с тенором. Но мы поем вместе в концертах. Прошлым летом выступали с оркестром на фестивале классической музыки в Кургане. Осенью планируется наш концерт из произведений Рахманинова в Малом зале консерватории.
— Бывая на кинофестивалях, смотрите кино?
— К сожалению, редко удается. Все расписано: то концерт, то куда-то еще надо поехать… На «Амурской осени» мы ездили с выступлениями в самые отдаленные уголки, и на дорогу уходило порой по три часа только в одну сторону. После такой поездки хочется просто отдохнуть. Что касается вообще кино, то не могу себя назвать большим фанатом, однако всегда с удовольствием посмотрю хороший фильм.
— Что вам дает общение на фестивалях с артистами совсем другого жанра?
— На фестивалях всегда очень хорошая и дружная компания, она как семья. Со многими я сдружился. Большинство творческих людей устроены так, что им интересен человек, который умеет что-то такое, чем ты сам не владеешь. Я не исключение. Меня восхищают талантливые люди в разных жанрах. Мы обмениваемся энергией на фестивалях, и каждый потом привносит в свое творчество что-то новое.