Это новогодняя елка в детском саду. Точно не помню, кем меня тогда нарядили в этой компании, — то ли котом, то ли еще кем. Но первой своей ролью ее считать не могу — нечего тут лукавить. В раннем детстве никогда не высказывал активного желания играть в детсадовских утренниках, радостно прыгать там зайчиком или визжать поросенком. Последнее получилось бы органичнее. Но нет, в то время таких амбиций у меня не было.
Мама видела, что в школе, которая была вообще-то хорошая, мне не нравились дисциплина, муштра. И тогда мама сказала: «Саш, может тебе поступить в медучилище? Заодно окончишь десятилетку». Я был рад — лишь бы не школа. И окончил медучилище №14, получив профессию фельдшера скорой помощи. Я до сих пор все могу делать — уколы, внутривенное, раны зашивать, роды могу принять… И вот медучилище, второй курс — самое счастливое для меня время. В группе у нас учились в основном девочки, среди них была и Валя Лебедева — моя первая серьезная симпатия. А мальчиков мало, и вот парень, тот, что на фото темненький, мой друг — Эмик Примаков. Очень талантливый, пять раз в медицинский поступал, но по «пятому пункту» не проходил, хотя он был бы настоящим врачом. В группе я чувствовал себя душой компании. Это не значит, что я все время травил анекдоты, но как-то со мной было весело, легко. Когда начал поступать в «Щуку» и во все театральные вузы, сказал себе, что, если не поступлю, пойду в медицину. Каким буду врачом, точно не знал: мне нравилось акушерство, и я на практике роды принимал. Вообще, прекрасное дело быть акушером-гинекологом, потому что рождение дитя для меня — это такой невероятный фокус жизни!
Со второго захода я все-таки поступил в «Щуку». И это наш дипломный спектакль «Сиротка Сюзанна». Я там еще куплеты пел. Ставил его старейший педагог, ученик самого Вахтангова Леонид Шихматов. Потом мне дали прочесть его записи, и там я нашел кое-что о себе — как он был недоволен мной: то я не готов, то текста не знаю и отпрашиваюсь все время. Но хороший был спектакль. И курс наш был способный очень.
С детьми — Ксюшей и Дениской. Пять лет я один растил дочь (первая жена Александра Калягина умерла молодой от тяжелой болезни. — М.Р.). Ксюше было пять лет, когда мы с ней остались одни. Конечно, тяжело было, честно... Но за эти пять лет я даже как-то привык. Мне помогал мой друг Володя Симановский, был такой режиссер. И соседи помогали, что жили в квартире напротив: им я всегда оставлял дочку, когда бежал работать. Я тогда много чего успевал — уже играл в Ермоловском и начинал во МХАТе. Женя (актриса Евгения Глушенко. — М.Р.) вошла в нашу жизнь, когда Ксюше десять исполнилось. Мы поженились после съемок фильма «Неоконченная пьеса для механического пианино». Женюра… она ведь контактная очень. Все хорошо у нас стало, проблем с дочкой у нее не возникло. А потом родился Дениска. И на фотографии мы с ним дурачимся — орем. Он был парень свободный. Это потом, когда он выучился, стал серьезным.
Моноспектакль «Записки сумасшедшего», роль Поприщина в театре имени Ермоловой, играли его в зале на третьем этаже. Начать свою профессиональную жизнь с Гоголя — дорогого стоит. В советское время эту вещь в театрах почему-то почти не ставили: видимо, аллюзии она неправильные вызывала, образы какие-то были непонятные. Но она для молодого артиста — школа. Час двадцать играть одному! Когда репетировали, мы с режиссером Юнной Вертман ходили по сумасшедшим домам, я наблюдал больных с раздвоение личности, с разными маниакальными диагнозами. Надо сказать, у меня актерская жизнь после этой работы, что ли, легче двинулась. Я парень то комплексучий был, самоедством все больше занимался. Правда, если работа приносила мне радость, наплевать было, что говорили или писали, — я получил удовольствие и все. И «Записки сумасшедшего» для меня были таким удовольствием и большим шагом в профессии. Мне потом эту роль еще Петя Фоменко всегда вспоминал — уважал.
«Таганка». Мы с Валерой Золотухиным в спектакле «Десять дней, которые потрясли мир». Я у Любимова все больше в массовке бегал. Правда, два раза, пока Володя Высоцкий в Париж ездил, Галилея удалось сыграть — один раз хорошо, другой не очень. Таганка, если честно, оказалась не моим театром, потому что я другому учился. Но это не значит, что в нем легко было работать: там надо было по-настоящему выкладываться и при этом знать, что роли у тебя большой не будет. Но Таганка меня от многих комплексов освободила, я понял, что такое гражданственность, что значит по-настоящему произносить текст, зная, за что ты и против чего ты. Что тебя бесит в этой жизни, что ненавидишь, за что голосуешь и чего хочешь. Научила не мастерством прикрывать текст, а человеческим содержанием. Для молодых людей очень важно пройти такую школу. Вахтанговская или мхатовская школы — это прекрасно, но тут тебя сразу окунали в гражданское видение твоей профессии. Вот тогда она становится не пустой, не кривлячей, а содержательной.
«Здравствуйте, я ваша тетя!» Режиссер Виктор Титов, с которым я дружил. Наверное, поэтому конкурентов у меня на роль тетушки из Бразилии не было. Правда, в успех картины никто не верил — денег было мало, поэтому Витя все время нам напоминал: «Снимаем с первого дубля». Мы так и снимали, даже такой трюковой эпизод, как заехать тортом в лицо полковнику, которого великолепно играл Миша Козаков. Да все были великолепны в нашей «Тете» — Армен, Валечка Гафт, молодая тогда Таня Васильева… Снимали легко, играючи. И обрушившемуся на наши головы успеху страшно удивились (в этой искрометной комедии Калягин снимался вскоре после смерти жены. — М.Р.).
А это мой Ленин в спектакле Олега Ефремова «Так победим!». Грим, наверное, час мне делали. Правда, башка-то уже была готовая: лысина на месте, усы тоже есть, остальное доводили до ума. Великий гример Николай Митрофанович Максимов известен был тем, что идеально гримировал артистов под Ленина. Мы с ним перед спектаклем всегда играли в шахматы. А Славка Невинный с Володей Кашпуром меня старались расколоть на сцене. И один раз им это удалось. В одном весьма драматичном моменте они выходили врачами, которые лечили Свердлова. Они стояли спиной к залу у постели больного революционера, и, когда я спрашивал их, мол, что с Яковом Михайловичем, они поднимали головы, а на них — зеркала отоларинголога. Уже смешно, но добили они меня окончательно, когда произнесли: «У него испанка», а при этом, подлецы, быстро, чтобы публика не заметила, подняли руки и защелкали пальцами, как кастаньетами — мол, испанка у него. Тут я и раскололся, даже убежал со сцены, чтобы не рассмеяться в голос.
В чем мне повезло в жизни, так это встретиться с великими — Ефремов, Эфрос, Роза Сирота. Но Эфрос среди всех для меня — номер один, отдельная планета. На этом снимке мы с ним за кулисами, после спектакля «Живой труп», где я играл Федора Протасова. В двух словах не объяснишь, чему он меня научил, — тут книгу надо писать. Если Любимов с напором, с мощным ударом иногда без второго плана и подтекста бил наотмашь, то Эфрос — это высокая художественность. Это значит — мыслить не трибуной, а образами, эмоциями образа, ассоциациями, мыслить, как мыслил, например, Феллини, но по-своему. Эфрос говорил, что режиссер, когда ставит пьесу, должен забыть на время, о чем она, что он ее не знает. Представьте, говорил он артистам, зритель пришел на спектакль и не знает содержание пьесы, а ее надо им так рассказать, чтобы было все понятно — от нюансов до больших смыслов, до какого-то мироздания.
А это уже в театре «Et Cetera»: любимая роль — Папаша Убю — в спектакле «Король Убю», ставил Саша Морфов. Спектакль о том, как никто стал королем. Это чистая буффонада: тут я с головой окунулся в свою стихию, ничего не пришлось искать — образ трагического клоуна родился мгновенно. В «Короле Убю», надо сказать, я отрывался по полной и, конечно же, наслаждался.
С другом Робертом Стуруа. Мой Робик — великий режиссер и любимый друг. Человек, который подарил мне вторую жизнь. После кризиса во МХАТе, когда многие артисты ушли, мне там было тяжело. А я в 1990-м еще и курс в Школе-студии выпустил, что с ним делать? А я всегда хотел иметь свой театр, мечтал о нем, и эта мечта воплотилась в театре «Et Cetera» — он появился в 1992-м. И Роберт сделал в нем лучшие свои спектакли, а я сыграл у него в постановках по Шекспиру, которого прежде никогда не играл, и по Беккету… Я ценю Роберта Робертовича как профессионала и люблю его человечность. А театр «Et Cetera» — это моя жизнь, где на сцене может быть все, кроме пошлости и скуки.
Моя семья. Нас тогда фотографировал, кажется, Валера Плотников. Что для меня самое главное? Это накрыть и охранять своих, как орел может охранять своих птенцов от всяких невзгод и паршивцев. Для меня это естественно. В этом проявляется и моя полукровность (я же наполовину еврей) — обнять и не отпускать, обнять и защищать. Мое, а значит, они не должны быть обижены, они не должны грустить со мной. Я их накрываю своим телом, руками, всем чем могу.