Борис Бернаскони — потомок известной швейцарско-итальянской династии архитекторов, скульпторов и художников. Его предки работали с русскими царями, начиная с Екатерины II. Джузеппе Бернаскони, например, в начале ХIХ столетия участвовал в строительстве Исаакиевского собора. Выпускник Московского архитектурного института Борис Бернаскони продолжает семейное дело: его проекты обходили на архитектурных конкурсах мировые бюро, в том числе Захи Хадид. Среди осуществленных знаковых проектов — здание «Ельцин Центра», «Гирперкуб» и дом-матрешка «Матрекс» в Инновационном центре «Сколково». А в «Никола-Ленивце» Борис построил арт-объект «Арка» — одновременно и портал, и колодец, и бар, и пространство для перформансов.
Подход Бернаскони отличают лаконичные формы, технологичность и многофункциональность. Некоторые проекты задуманы как здания-трансформеры и могут менять «кожу» (предусмотрена замена обшивки фасада более современными материалами). Но Бернаскони мечтает не только строить здания будущего, он уверен, что архитектура может изменить устройство жизни на планете. Но сначала нужно изменить само отношение к понятию «архитектура», поменять законы и регламенты. Свое предложение-манифест, опирающееся на озвученную ООН «Повестку 2030», он решил обнародовать за несколько дней до своего 45-летия, которое он отметит 26 февраля. Накануне мы встретились с Борисом в Доме архитектора, где и варится система будущего by Бернаскони.
«Качественные объекты заменяются «куклами»
— Как ни странно, именно архитектура способна решить все глобальные проблемы на планете, — начитает архитектор с главного, кутаясь в черную толстовку, — ликвидировать нищету и голод, обеспечить качественное образование и равенство, доступ к современным источникам энергии для всех, решить экологические проблемы. В 17 задачах Организации Объединенных Наций, озвученных в 2015 году с целью реализовать их к 2030 году, сформулированы эти темы. Но повестка ООН носит рекомендательный характер. На сегодняшний день в мире нет ни одной организации, которая могла бы отслеживать ее выполнение. А хотелось бы иметь такую — исполнительную структуру, а не рекомендательную, как ООН. Все силы сегодня уходят на разрушение — на вооружение, сопротивление, борьбу друг с другом. Достаточно направить 1% ресурсов на регулирование среды, и мир изменится в течение 30 лет. За одно поколение.
— Но может ли гуманистическая идея победить в мире, где правят деньги?
— Деньги — лишь инструмент, как и золото, природные ресурсы, ценные бумаги или фьючерсы. Самый дорогой актив на планете — это недвижимость. Архитектура же формулирует качество и уровень жизни. Когда бенефициары поймут, что им выгодно заниматься средой обитания, а не оружием, то все получится. Конфликт заложен в природе человека: война и мир следуют друг за другом по пятам. Алгоритмы и паттерное поведение одинаковы во все времена. Наступит момент, когда общество достигнет определенной точки и сделает шаг, чтобы создать правильную среду. Перемены произойдут сами собой, но должен быть толчок.
— Сейчас вся хорошая и плохая архитектура сосредоточена в мегаполисах. Как переломить ситуацию централизации и создать условия для комфортной жизни повсеместно?
— Это должно стать программой. В России все концентрируется в Московском регионе, и это неправильно для развития страны, но неизбежно, потому что здесь ресурсы. А где ресурсы, туда стекается интеллект. В Московском регионе 95% от стартапов, оставшиеся 4% — в Петербурге, и только 1% приходится на остальные территории. И эта ситуация не меняется. Чтобы ее переломить, нужна политическая воля — новые законы и регламенты. Нужно развивать малоэтажку и маленькие города. Это комплексный вопрос, который нельзя решить при помощи капиталистических инструментов. Большие агломерации так и будут расти в геометрической прогрессии, поэтому их нужно искусственно тормозить — перенаправлять ресурсы, чтобы давать людям хорошее жилье, создавать школы, детсады, наукоемкие предприятия. Налоги должны оставаться на местах, а не утекать в центр. Архитектура — это не дом, а система подходов, алгоритмов и законов. Это политика.
— Даже уже существующие законы, мягко говоря, не всегда работают. В той же Москве много архитектурной вкусовщины. Каждый год по-тихому сносятся десятки исторических зданий.
— Поэтому ограничений должно быть больше. Местечковость и вкусовщина возникают, потому что мало барьеров. Нужен градостроительный совет с системой критериев и регламентов, экспертиза. Да, ежегодно мы теряем много исторического фонда, и об этом почти не говорят. Сносятся качественные объекты и заменяются «куклами». Сейчас часто словом «реконструкция» называют полный снос здания, на месте которого строится некая игрушечная реплика.
— Назовите три прекрасных и три ужасных здания в Москве.
— Сталинские высотки — классный архитектурный символ. Красные Ворота, Баррикадная, Котельническая, Смоленская — это система ориентиров, доминант.
Еще одна система ориентиров — конструктивистские здания. Дом Наркомфина — пример хорошей реставрации столетнего здания. В Москве много отличных модернистских зданий 1970-х годов, таких как «Дом для компьютеров» на проспекте Сахарова. Ужасные… Манежная площадь. Турецкая реконструкция снесенной гостиницы «Москва» — это труп в центре города. Странно, что его называют тем же зданием. «Европейский» на Киевской. ТЦ как типология вообще вредны для города. Их надо строить по-другому, чтобы улица была подключена к городу, чтоб там были книжные, музыкальные магазины, кафе. Пока фронт здания не работает на улицу, вокруг этих зданий пустота и мусор. Улица, где нет жизни, генерирует криминал. Торговые моллы в городе нужно нагружать социальным функционалом. ТЦ не должен быть ящиком, у которого ни один фасад не является активным.
— Однажды вы сказали, что русскую архитектуру отличает советский код. В истории нашей страны наблюдаются витки: дворцовая архитектура сменилась конструктивизмом, потом произошло возвращение к помпезности и появился сталинский ампир, в 1960–1970-е мы вернулись к минимализму, а после перестройки снова проявилась тяга к украшательству. Сейчас мы на каком витке?
— Конструктивизм — это результат свободы творчества, когда архитекторы работали с муниципальном заказом: заказчик доверял профессионалу и не влезал в процесс. Потом власть выбрала путь и эстетику, отрегулировала отрасль, создала механизмы для ее развития. Архитекторы ездили в Италию, организовывались большие конкурсы, выбирались решения, вписывающиеся в заданный курс. И мы получили сталинские высотки, большие проспекты, новый Рим — имперский стиль. Конструктивизм про массовость, типовые и недорогие решения. Сталинский стиль про ремесло, это новый советский Ренессанс, где автор придворный художник. Хрущевки и весь советский модернизм — результат плановой экономики, когда архитекторы концентрировались в проектных институтах и не было частной практики. Поэтому в 60–70-е строилась хорошая функциональная архитектура. После распада СССР мы вернулись к частной практике, которой сейчас 30 лет всего-навсего. Сегодняшняя архитектура слабая и в 99% низкого качества — это результат рыночной экономики. Эксперимент с плановой экономикой был более удачным, поэтому нужно вернуться к регулированию архитектуры.
«У архитектуры есть душа»
— Трансформируемость, гибридность, гиперфункциональность — три принципа, которые заложены в вашем подходе. Насколько он живуч в современных условиях?
— Это обязательные условия для современной архитектуры. «Гиперкуб» в «Сколково» работает не с максимальным КПД. Там нужен правильный собственник и управление. Такие здания нужно насыщать соответствующими функциями, нельзя просто сдать в аренду помещения и забыть. При правильном использовании «Гиперкуб» — бессмертное здание, там можно менять функционал и оболочку на новые, это дом-трансформер. В «Ельцин Центре» правильный собственник, поэтому все работает как задумано. Архитектура — это не фасад, у нее есть душа.
— Как часто современному архитектору приходится идти на уступки?
— Мы делали проект для Дома новой культуры в Первоуральске — в виде большой шайбы диаметром 50 метров. В итоге его построили без нас и по-другому, использовав дешевые материалы. Мой друг назвал этот случай взбесившимся 3D-принтером. Если ты делаешь знаковую архитектуру без автора — это бессмысленная трата денег, времени и политических ресурсов (строительство инновационного культурного центра обошлось в 700 млн рублей, но в итоге он стал обычным провинциальным ДК. — М.М.)
— Есть ли у вас проект, который был бы воплощен так, как задуман?
— Все получается, только если я все контролирую от и до. Таким был проект малоэтажных загородных домов, где соблюдена формула «5Е»: экологичность, энергоэффективность, эргономичность, экономичность и эмоциональность. С «Аркой» в «Никола-Ленивце» все получилось вроде. Вообще проблема в том, что у заказчика нет понимания, что нужно доверять профессионалу. Заказчик тоже должен вести себя профессионально, но это осознают единицы.
— Вы выиграли конкурс на проект пермского музея, обойдя ведущие мировые бюро, но он так и не был построен. Его возможно воплотить в жизнь в другом месте или он слишком завязан на территории и останется навсегда «в столе»?
— Если будут нормальные участники, то можно реализовать. Вдруг когда-нибудь в Перми появится губернатор, который захочет сделать этот город местом силы. Дирижер Теодор Курентзис ушел из местного театра неслучайно — терпение лопнуло. Так что мой случай не единственный. Пермский музей должен был быть врезан в берег Камы и соединять набережную, железную дорогу и верхний уровень города, создать транспортный и культурный хаб. Вся инновационность именно в этой узловой идее. Фасады важны, но это вторичная вещь. Архитектура всегда чуть впереди общества. И через несколько десятилетий можно реализовать этот проект, ведь там заложены решения, которые работают вне времени. Нужно использовать архитектуру как инструмент. В этом смысле исторические здания и традиции тормозят развитие — иногда какой-то кризис, даже война, полностью меняет подходы, и рождается новая архитектура. Возникновение конструктивизма — результат кризиса, совпавший с потребностью нового, появлением новаторских способов строительства, революционных для того времени систем, со скачком в промышленности, наконец.
— Но нельзя же просто отменить все традиции. Представьте, если бы война уничтожила, скажем, Эрмитаж…
— История знает такие примеры. Роттердам был полностью уничтожен бомбежкой. В результате возникла новая роттердамская школа, которая полвека являлась лидером архитектуры и дизайна в мире. Если же исторический фонд сносится осознанно, то это должны решать профессиональные организации, которым делегированы такие полномочия. Проблема современного мира в том, что решения принимают не эксперты и у них нет критериев. Ситуацию надо решать методично, собирая профессионалов и заинтересованные стороны. В этом направлении надо двигаться. У нас в стране достаточно специалистов.
Эстетика функционализма
— Проблема еще и в том, что у каждого свое понимание красоты, отсюда много перекосов. На кого из мировых архитекторов вы оглядываетесь?
— Взять хотя бы чилийского архитектора Алехандро Аравена — лауреата Притцкеровской премии и куратора Архитектурной биеннале в Венеции 2016 года, где я участвовал в основном проекте. Рэм Колхас, Дэвид Чипперфилд, Ддуарду Соту де Мора, Ричард Роджерс…
— Что думаете о повальной моде на эстетику Захи Хадид?
— Ее артистический метод — избыточная архитектура-скульптура. Это не моя философия, мне больше нравится сочетание эстетики функционализма, то, что называется необходимой достаточностью. Избыточные вещи, противоречащие функции, без осмысленного инженерного решения — не мое. А вообще большая часть архитектуры в мире — это piece of shit.
— Можно пример отличного проекта, отвечающего вашей философии?
— За весь ХХ век было три-четыре попытки сделать здания-трансформеры, способные меняться снаружи и внутри. А функциональных объектов полно — например любые объекты французского архитектора Жанна Нувеля соответствуют эстетическим и практическим задачам. Мне нравятся здания, где материалы, технологии и способы строительства связаны с инженерной необходимостью. Все тактильные фасады, которые одновременно являются несущей конструкцией и делаются из кладки или бетона без отделки, без декоративных приемов. Когда конструктив является одновременно несущим элементом и фасадом — это более тонкое сочетание. Много современной архитектуры, где много лишних слоев. Проблема эта вытекает из неподготовленности заказчика и неумения отличать высокую архитектуру от обычной. Не знаю ни одного конкурса в мире, который был бы нормально сделан. Даже архитектурный «Оскар» — Притцкеровская премия — слабо структурирован, из-за этого выбор не всегда сильный.
— И что с этим всем делать?
— Расслабиться и двигать свои идеи. Учитывая сегодняшнюю ситуацию, напряженность в мире, пора остановить гонку вооружений и вместо этого строить новые города. Это единственный инструмент, чтобы спасти ситуацию. Мы должны создать новые системы жизни, где учтено все: от выращивания еды до транспорта и обмена информацией. К 2100 году нас на Земле будет 12 миллиардов, всех надо где-то селить.
— Если вирус не проредит.
— Человек живуч. Надо развивать новое и сносить старое. В мире много суеты. Я езжу на работу каждый день и теряю по три часа на дорогу и сборы. Зачем, если ты занимаешься интеллектуальной работой? Благодаря вирусу развилась удаленная работа. Повлияет ли это на архитектуру? Конечно. Может ли из-за этого появиться новая типология архитектуры? Да. Повлияет ли она на взаимоотношения город–улица–человек–транспорт? Обязательно. Думает ли кто-нибудь об этом? Нет! Я предлагаю думать.
— И есть конкретный план — пионерский проект города нового образца?
— Есть, но детали пока не скажу. Многоходовочка — так же как и у Путина.