Она из тех женщин, которые с возрастом не теряют, а приобретают. В свой шестьдесят один она похожа на статную остепенившуюся рок-звезду или строгого куратора музея современного искусства: вся в черном, на московскую зиму смотрит сквозь солнцезащитные очки. Но ее фирменный смех и доброжелательность сразу выдают ту самую Джоанну, которая была неотъемлемой частью местного рок-ландшафта в восьмидесятые и девяностые.
Есть некая странность в том, что одним из главных историков русского рока стала гражданка США. Конечно, к славной летописи ленинградского рок-клуба имеют отношение многие журналисты и публицисты, но Джоанне, как девушке, у которой еще в восьмидесятые всегда была с собой видеокамера, удалось поставить всевозможные мемуары и хронику событий на промышленные рельсы. Видимо, все это по большой любви.
Первый визит Джоанны в СССР состоялся в 1984 году. Кроме любопытства, вдохновившего калифорнийскую девушку на такую специфичную прогулку, у Джоанны был телефон Бориса Гребенщикова, полученный от знакомого ее сестры, эмигранта из СССР. Так Стингрей погрузилась в кипучую жизнь ленинградского андеграунда и восторгается ей спустя десятилетия.
Назвать эти путешествия занятиями исключительно веселыми и легкомысленными, наверное, не совсем правильно. Молодая неформалка сумела вызвать немалое раздражение и КГБ, и ФБР: и там и там ее считали чуть ли не шпионкой и навязчиво просили прекратить несанкционированное строительство советско-американских рок-отношений. Но энтузиазм Джоанны было уже не укротить.
Намерение девушки отправить русский рок на экспорт безо всякого участия советских официальных лиц и организаций, наверное, выглядело как полное безрассудство. Тем не менее Стингрей спрятала пленки с записями песен «Кино», «Аквариума», «Алисы» и «Странных Игр» в потайном кармане куртки, тексты и рисунки для оформления засунула в подкладку сапог и с таким «багажом» вылетела из Ленинграда в Хельсинки, а потом показала всю эту контрабанду в Лос-Анджелесе представителям разных фирм грамзаписей.
Сборник Red Wave собрал отличную прессу в Америке и Европе, где в то время, конечно же, мало кто знал, что в «империи зла» звучит хоть что-то кроме гимна и «Интернационала». В СССР Джоанну обвинили в вероломном нарушении авторских прав, но бюрократы ВААПа (Всесоюзного агентства по авторским правам) уже тогда держали нос по ветру и предложили Джоанне выпустить пластинку еще и для продажи в Советском Союзе. Вероятно, так бабло победило зло.
Впрочем, из вредности советские чиновники не пустили Джоанну на ее собственную свадьбу в Ленинград. В итоге Джоанна и гитарист «Кино» Юрий Каспарян ждали полгода, пока границу откроют, и они из влюбленной парочки превратятся в жену и мужа. Безусловно, наши рокеры нравились американке в том числе и как мужчины. В ее браке с Юрием Каспаряном не появилось наследников, однако отцом единственной дочери Джоанны стал барабанщик группы «Центр» Александр Васильев (примечательно, что сестра Стингрей некоторое время была замужем за лидером «Центра» Василием Шумовым).
Конечно, сейчас жизнь г-жи Стингрей куда более размеренная, чем во времена нашего рок-бума. Поговаривают, что она все-таки вышла замуж за американца и иногда подрабатывает агентом по недвижимости. Но любимый russian rock по-прежнему служит для нее источником вдохновения. И говорит она о нем с большим удовольствием, чем «ЗД» (еще с прошлого века мы с Джоанной на ты — кипучая деятельность американки регулярно находила отражение на станицах «ЗД», а в нашем музее артефактов даже есть куколка Стингрешка, эдакая матрешка-рокерша) и воспользовалась.
— Цой — фигура, значительности которой хватает для того, чтобы Виктора воспринимали по-разному. Но ты не просто наблюдатель и участник многих событий, связанных с «Кино», тебя можно назвать частью семьи этой группы. Вероятно, твое восприятие Цоя может быть особенным…
— Я и, наверное, все, кто его хорошо знал, скажу, что редко встречала таких людей, как Виктор. Нас познакомил Гребенщиков. После какого-то фестиваля на тусовке он представил меня Вите.
Наверное, Виктор был первым человеком в России, с которым я встретилась так, как будто мы знакомы очень давно. Через пять минут мы уже смеялись и что-то рассказывали друг другу, как старые друзья. Мы очень быстро сблизились, потому что Витя в общении был очень легким человеком.
Он не любил большие тусовки. Ему больше нравилось посидеть где-нибудь маленькой компанией, в которой все друг друга давно знают. Витя умел всех рассмешить и очаровать. Он просто был очень хорошим, добрым человеком, и это отражалось и в песнях, и в картинах.
Мои родители познакомили меня с Уорхолом, и я как-то решила ему показать современное искусство тогда еще из Советского Союза. А Уорхол был к тому времени уже очень многое повидавшим и равнодушным человеком. Холодное лицо, отсутствующий взгляд, руки холодные, как у мертвеца. И вот я ему показываю эти картины, среди которых и рисунки Цоя, и он вдруг сразу оживился. И здесь нет ничего удивительного. Невозможно быть равнодушным к тому, в чем есть энергия.
— В отличие от наших фанатов русского рока, в восьмидесятых ты уже обладала хорошим музыкальным кругозором и, наверное, понимала, что музыка «Кино» во многом навеяна британской новой волной и пост-панком. Тебя никогда не смущало, что песни «Кино» во многом вторичны, потому что отталкиваются от хитов Duran Duran, The Cure и им подобных?
— Как только я услышала «Кино», то поняла, что их припевы сразу начинают безостановочно крутиться у тебя в голове. После первого же концерта я, совершенно не зная русского, уже пыталась петь «Видели ночь, гуляли всю ночь до утра» или «Троллейбус, который идет на восток». «Как это получается, откуда я знаю эти слова?» — спрашивала я себя.
И в этой ситуации, по крайней мере, для меня, нет никакого значения, кто на кого повлиял. Это просто крутые песни. Конечно, Витя любил все эти английские группы, но свои песни он писал так, как чувствовал только он. Я как-то делала с ним интервью, и он сказал, что его тексты на самом деле живут внутри каждого человека. Что у каждого человека есть своя психологическая клетка, и он хотел бы, чтобы люди из нее вырвались, и они способны это сделать, а его песни могут помочь.
— Недавно песни Цоя получили своего рода перезагрузку, когда участники «Кино» отправились в тур, используя голос Виктора на концертах. У этого проекта были разные отклики, и некоторые вообще сомневались, нужно ли было такое делать. Что ты думаешь по этому поводу?
— Я видела запись этого шоу, и мне было очень интересно. Я не сомневалась, что музыканты «Кино» здорово сделают и сыграют эти песни, но, когда увидела видеопроекции, то у меня просто крыша поехала. Потом мы обсуждали это с Сашей Цоем, который занимался видео для шоу, и я ему сказала, что он отлично понимает вкус своего отца. Если бы Виктор это сейчас делал, то получилось бы примерно так же. Мне кажется, такой концерт очень сейчас нужен, потому что наше время — оно как будто для Цоя. Людям очень важно почувствовать то тепло, которое есть в его песнях. Это что-то волшебное.
— Виктор был очень мощным центром притяжения для всех, кто с ним так или иначе работал. Наверное, поэтому после его гибели многие его соратники не сразу нашли для себя новые пути. Как изменилась твоя жизнь, когда Цоя не стало?
— Изменилось очень многое. Когда Виктор погиб, я вдруг поняла, что в моем браке с Юрием мы как бы были втроем. Виктор, я и Юрий. Мы много времени проводили вместе, потому что на первых порах Витя был для Юры еще и переводчиком. И когда из этого нашего союза исчез один человек, я поняла, насколько большой частью моей жизни был Виктор. Во многом поэтому мы с Юрием и расстались.
— После смерти Цоя ты не прекратила заниматься историей русского рока. Ты продолжаешь собирать разные материалы, объединять их в книги. То есть тебя по-прежнему вдохновляет российский андеграунд того времени?
— Конечно. Более того, я сейчас чувствую такое же вдохновение, как это было в те годы. И Виктор, и другие мои русские друзья дали мне невероятно много для того, чтобы я смогла найти в жизни саму себя, почувствовать, чего я на самом деле хочу. И я до сих пор в этом нуждаюсь. В то же время я чувствую, что могу воздать этим прекрасным людям должное и защитить их наследие после всего, что они сделали для меня. Я искренне хочу, чтобы Виктор, как музыкант и художник, жил всегда, и сделаю для этого все возможное. Мне кажется, в этом моя судьба.
— В России есть много теорий относительно того, почему песни Цоя пережили десятилетия, музыкальную моду, наконец, их автора. Если у тебя, как у американки, своя версия по поводу причин, благодаря которым эта музыка не хочет уходить на пенсию?
— История рок-музыки в общем уже написана. В Америке был всплеск в шестидесятые, в России — в восьмидесятые. И когда все эти события происходили, мало кто понимал, что вокруг появляются музыканты, которые потом станут настоящими иконами. Но так случилось, и заставить людей думать, что эти артисты великие, невозможно. Потому что они действительно такие. Я думаю, что просто звезды выстроились определенным образом. Так должно было быть, и так случилось. И нет ответа на вопрос «почему?» Просто это энергия, которая вдруг появилась и нашла отклик внутри миллионов людей. Мы не знаем, за что мы любим Цоя и других прекрасных музыкантов. Мы просто их любим.
— Люди самого разного возраста и социального положения могут сказать, что время от времени они напевают песни Цоя. У тебя такое случается?
— Довольно часто. Когда я в Лос-Анджелесе писала свою книгу, то смотрела концертные видео «Кино» и, конечно, иногда подпевала. Хотя мне это непросто произнести: «У-у-у, транквилизатор…». Но многие его песни по-прежнему у меня в голове.
— В твоем случае песни Цоя гораздо больше, чем музыкальные треки, но все-таки, может быть, тебе удалось послушать что-то еще из местного рока?
— Совсем немногое, можно сказать, что познакомилась я только с одной группой. Она называется Shortparis, и мне очень понравилась. С точки зрения перформанса, который у них и в клипах, и на концертах, за ними невероятно интересно наблюдать.
— Я слышал, твоя дочь тоже сочиняет песни и исполняет их…
— Да, Мэдисон здорово пишет и музыку, и тексты. Я стараюсь быть ее продюсером, и сейчас у нее два альбома, три видео. Но пока Мэдисон говорит, что не готова стать известным человеком. Сегодня это и правда очень непросто, потому что одной музыки недостаточно. Нужно быть активной в социальных сетях и понимать, что все будут тебя оценивать. Но, может быть, дочь еще передумает и начнет музыкальную карьеру. Она уже многое умеет.
— Чем ты еще занимаешься в Америке кроме семьи и архивирования русского рока?
— Вот вернусь домой и буду делать новую книгу про Цоя. У меня есть интервью со многими его друзьями: Юрием Каспаряном, Олегом Гаркушей, Африкой, Севой Гаккелем. И нужно поторопиться, потому что через два месяца я должна ее сдать. Так что сейчас я только этим и занимаюсь. У меня есть и другие заботы, как связанные с музыкой, так и не связанные. Но книга о Цое моя самая большая радость. Когда я над ней работаю, чувствую себя творческим человеком. Это очень интересно.
— Раньше казалось, что ты всегда в Петербурге или в Москве, но было время, когда твои визиты стали довольно редкими…
— Раньше я действительно проводила много времени в России. Но после того, как уехала в 1996 году, вернулась только в 2004-м, чтобы дочь встретилась с бабушкой и дедушкой. Дальше был долгий перерыв до 2018 года, но, когда я начала активно работать над книгами, то приезжала примерно два раза в год. У меня, кстати, уже есть билет на июнь, так что шестидесятилетие Цоя я отмечу в России.