Ирония отдельных знатоков по поводу «древности» постановки оказалась напрасной. Режиссерское решение Дэвида Олдена оказалось деликатным и тонким – без «актуализации» и приращении смыслов, что обеспечило ему долговечность и жизнеспособность.
Ничего «старомодного» в спектакле не обнаружилось – наоборот, нарушение изрядно надоевшего приема грубого осовременивания барочных опер, воспринималось очень свежо. Но главное в этой постановке – сосредоточение на Музыке. С большой буквы не только потому, что она фантастически прекрасна (а она именно такова, как это водится у Генделя), но и потому, что вокальные партии чрезвычайно сложны. Они полны так называемых юбиляций – виртуозных пассажей, исполнение которых, требующее высочайшего мастерства, доступно далеко не всем певцам.
Исполнители оказались на высоте. Итальянский бас Лука Пизарони – Король Шотландии, благородный отец, обрекающий любимую дочь на смерть за преступление, которого она не совершала. Обаятельнейший артист, в полной мере погруженный в эстетику барочного театра (как мы его себе представляем, разумеется) с ее однозначностью, выпуклостью красок, броскостью эмоции. Его ария в дуэте с валторной (отличное исполнение Артура Арзуманова – есть же у нас валторнисты!) прозвучала просто упоительно.
Хорошие вокальные и актерские работы продемонстрировали наши певицы – Альбина Латыпова (Гиневра) и Екатерина Морозова (Далинда). Особенно точна была вокальная техника Морозовой. Замечателен швейцарский тенор Бернард Рихтер в роли Луркания. Его легато в юбиляциях было безупречным.
Но, конечно, особых аплодисментов заслуживают француз Кристоф Дюмо (Полинесс) и меццо-сопрано из Ирландии Паула Муррихи в заглавной партии. Когда-то – премьера оперы состоялась в 1735 году в лондонском Ковент-Гарден - Гендель написал эти партии для кастратов. В том числе для великого Джованни Карестини, которому предназначалась партия Ариоданта. Сегодня эти партии исполнили контратенор и меццо-сопрано. И это было великолепно.
Контратенор Кристоф Дюмо показывал какие-то чудеса виртуозности и артистичности. Его ария о природе и пользе обмана вполне сравнима по значимости со знаменитой «Клеветой» из россиниевского «Севильского цирюльника». Контратенор – не природный голос. Тембр достигается приемом фальцетного пения, что часто ведет к неровности звучания в разной тесситуре. Голос Дюмо звучит ровно, он богат обертонами, нигде не теряет и не меняет краску. При этом диапазон широк: от довольно низких нот в малой октаве до колоратурных верхушек. Что касается Паулы Муррихи, то исполненная ею трагическая ария Ариоданта, предваряющая самоубийство героя, вызвала не только овации, но и выбила слезу на глазах наиболее сентиментальных зрителей.
Дэвид Олби и художник Иэн Макнил поместили героев средневековой истории в красивый, но не вполне дорисованный мир. Он намечен, обозначен – то ли не завершен, то ли наоборот – обнаружен лишь в виде фрагментов. Вот портал с барельефом. Но он обрывается на середине. Вот красивая стена, которая должна быть покрашена пастельными красками, но цвет лишь обозначен. Вот купол, с традиционным сюжетом вознесения – в нем лестница, на которой, вероятно, только что стоял реставратор.
Очень интересна работа художника по свету – Иэн Джексон-Френч перенес на сцену Большого оригинальную световую партитуру Вольфганга Гоббеля, которая воплощает концепцию света и тени старых итальянский мастеров. Например, Караваджо. «Кьяроскуро» - так можно определить эту игру света, цель которой не создать эффекты, а акцентировать внимание на лице, жесте, повороте головы.
Персонажи барочной оперы всегда однозначны. Каждая ария – состояние весьма конкретное, которое можно определить одним словом: ярость, счастье, боль, гнев, издевка. Слов очень мало, они повторяются. Классическая форма барочной арии – da capo, то есть с буквальной репризой. И иронизировать над этим не стоит. Как не стоит пытаться насытить эти формы психологизмом или бытовой буквальностью – все равно не получится никогда и ни за что.
К чести режиссера и дирижера – они этим не занимались, а дали возможность музыке царить в их спектакле и диктовать свои законы. И каждый участник спектакля получал от него удовольствие – и солисты, и небольшой оркестр, скорее даже ансамбль инструменталистов, в котором было слышно каждого музыканта – от мелодий скрипки до переборов старинной теорбы.
В финалах каждого из трех актов режиссер позволил себе сюрреалистические вторжения мимического ансамбля с очень образным и выразительным хореографическим рисунком Майкла Киган-Долана. Их инфернальное появление смещало ощущение времени.
В первом акте среди танцоров вдруг возникли девушки, одетые в стиле ар-деко, ведущие себя весьма агрессивно, чем вызвали смятение героев оперы. Второй акт, в котором события принимают трагический оборот, завершается пророческим сном героини – неудивительно, что сон этот полон кошмаров. А третий – казалось бы заканчивается хэппи-эндом: обман раскрыт, злодей наказан, главный герой оказался живым и здоровым, обманщица прощена, и все дружно идут на свадебный пир. Но – не тут-то было. Вновь появляется группа танцоров, одетых на этот раз в потрепанную одежду в стиле рококо. Да и у них самих вид сильно потрепан – видно, что только-только из могил повылезали.
Ломать голову над этим режиссерским ребусом не приходится, он вполне ясен: конечно, все они давно умерли – и герои поэмы «Неистовый Роланд», из которой почерпнут сюжет, и автор поэмы Лудовико Ариосто, и либреттист Антонио Сальви, который, кстати говоря, был придворным врачом герцога Тосканского, отошел в мир иной и сам герцог Тосканский, да и композитор Георг Фридрих Гендель уже не с нами… Но музыка жива – она восхищает нас по сей день, и потому мы верим финальным словам хора «Добродетель победит в каждом сердце…»