Золотые творческие времена Петра Мамонова в составе рок-группы «Звуки Му» пришлись на времена советского рок-ренессанса 80-х. Поздние достижения мэтра на ниве актерства в театре и кино были отмечены многими престижными наградами, которых, возможно, не было во времена «рок-буйства», однако он все же – и прежде всего – остается именно неподражаемым рок-героем своего времени. Даже не "рок" – слишком узкое в его случае определение, – а ярчайшим музыкальным художником, соткавшим уникальное, пестрое, самобытное полотно, которое останется в истории удивительным артефактом.
Московская рок-лаборатория в 80-е годы была не просто творческим объединением, а подлинной музыкальной семьей, объединявшей самых прогрессивных на то время музыкантов, которые не только играли, пели, сочиняли, а отстаивали свое право на собственную музыку и мироощущение. «Звуки Му» с Петром Мамоновым и Александром Липницким были одними из непререкаемых авторитетов той рок-конгломерации. На них не то что равнялись – их беззаветно любили, ценили, ими восторгались.
Игорь Журавлев, лидер группы «Альянс», чья блестящая карьера также знала стены и сцены рок-лаборатории, вспоминает в сегодняшнем разговоре с «МК» атмосферу тех лет. Супруга Мамонова Ольга в последние годы много и безуспешно боролась за звание или орден для Петра Николаевича, а Игорь Журавлев на свою голову скептически отозвался как-то об этой затее. Музыканта обвинили в выпаде против Мамонова, а ему потом пришлось объяснять, что под сомнение он ставил не заслуги мэтра, а бессмысленность бюрократических «знаков отличия», часто не отражающих истинных заслуг и подлинной народности. В качестве примера Журавлев приводит сейчас того же Виктора Цоя – уж насколько народный, а тоже без звания, как и всемирно народный Джон Леннон, который брезгливо вернул королеве орден Британской империи. И что? Их заслуги от этого умалились?
Впрочем, народным, не по званию, а по признанию, Петра Мамонова вряд ли можно назвать, хотя заслуженным – однозначно. И если какие-то чиновники не сочли степень верноподданничества артиста достаточной для констатации его творческих заслуг перед страной, то позор не Мамонову, а системе.
Мы же с Игорем Журавлевым порассуждали сегодня в память о Петре Мамонове о том, какую благодарную память оставил о себе Большой Музыкант и Артист, какие из его заслуг останутся в летописи бесценного творческого наследия.
– Игорь, жизнь в Московской рок-лаборатории 80-х бурлила как улей. Часто ли удавалось общаться с Петром Мамоновым?
– Мы не очень тесно общались, но был период, когда вместе даже работали на студии, которую он начал сколачивать на Кутузовском. Застолий, вечеринок не было… Но мы с Петром находились в одной конфессии, и он, конечно, – личность. Для нас всех в рок-лаборатории он был как бы отцом. И по возрасту, и по яркости, самобытности, даже некоторой недосягаемости в плане пластики, образов. Он был невероятный и невероятно неповторимый. Хотя его пытались повторить, помню такие примеры, но все это даже рядом не стояло. Настолько он был гиперартистичный, до гротеска – и физически, и по устройству души.
– Удивительно, что образ отца, как ты сказал, а позже – этакого умудренного старца сопровождал его все время, начиная с самых азов, с 80-х, когда и появились «Звуки Му», рок-лаборатория, и по сегодняшний день. Удивительная цельность образа, ауры, несмотря ни на время, ни на возраст…
– Это так, однако нельзя при этом сказать, что он был неким нравственным камертоном. Я бы поостерегся называть его и наставником, поскольку наставник – это тот, кто наставляет тебя на путь истинный. Ничего такого не было. Он просто был авторитетом для всех нас, участников нашего рок-лабораторного сообщества. Он понимал, что такое искусство, прекрасно осознавал, ЧТО он делает.
Однажды Борис Раскольников, президент неформального творческого клуба «Третий путь», спросил меня: «Ну а что для тебя Петр?» Я говорю: «Паяц». Но через этот гротеск он проносил свое сокровенное, обходил цензуру. Ему позволялось петь песни, которые бы «по серьезке» никогда не прошли. А через шутовство проходило, поскольку шутам короли позволяли говорить то, что не мог сказать ни один маркиз. И Петя этим пользовался. Ты же помнишь советское время…
– Да, то не скажи, сё не скажи… Почти как сейчас…
– Ну, сейчас, конечно, намного свободнее… А тогда он говорил. «Му вам на воротник» – и все понимали, что он имеет в виду. Играл словами, смыслами. Прекрасные «Бумажные цветы»… Вообще все тексты его песен просты, но при этом изысканны, а еще и глубоки. Его текстура – жизненная. Конечно, это – панк, но чисто российский панк.
– Образ дворового отморозка, распугивающего слабонервных…
– В некотором смысле даже – юродивого, который может подойти к царю и сказать: «А ты – убийца», грубо говоря. Ему было позволительно. При этом мы все знали, что он – переводчик со скандинавских языков, то есть образование, на минуточку, не слабое.
– Удивительно, что при всей «хулиганистости» и «юродивости» Мамонов не позволял себе со сцены, хотя мог запросто, и это было бы органично с его образом, ни единого слова мата, что позже стало нормой не то что в панке или пост-панке, но и в современном поп-мейнстримовом хип-хопе. И каждый раз это объясняют необходимостью творческого самовыражения…
– Да, не было. Его эпатаж не выходил именно за рамки искусства, поскольку это было настоящее искусство, а не эрзац. Настоящее искусство не терпит вульгарщины, и он до нее не опускался.
– Полагаю, ему это даже в голову не приходило…
– Думаю, да. У Петра соединялось образование с панком, с протестом, с хулиганством, кривлянием в какой-то степени. Но он кривлялся именно потому, что это было сопряжено с его грацией и пластикой, которые никому не было дано повторить.
– Это «кривляние», как и содержательность текстов, нелинейность музыки создали Мамонову ауру «вещи в себе» – его либо любили, либо не принимали…
– Не так. Я не встречал в своей жизни человека, который бы его не принимал. Другой вопрос – не понимал. Это да.
Его искусство, на мой взгляд, очень многослойное, и каждый слой общества его воспринимал именно поэтому: от самых дворовых мужиков, которые в домино играют, до эстетов и интеллектуалов. Саша Липницкий, тоже царствие ему небесное, рассказывал мне, как эти самые мужики во дворе говорили девятилетнему Мамонову, он был еще шкетом: «Ну-ка, Петя, исполни нам чё-нибудь». И Петя в свои 9 лет что-то там исполнял. Он уже тогда был знаменит на весь двор тем, что отбивал степ и чечетку, и делал это так, что весь двор хохотал. Это была его природная от Бога данность – пластичность, которая, когда он уже стал большим артистом, стала не только его «фирменным» качеством, но сутью, которую либо понимали, либо нет. Но принимали все.
И, как я уже сказал, в той же рок-лаборатории были группы, которые друг другу подражали, а Мамонову если и пытались, то это было недостижимой задачей. Абсолютно музейный экспонат. Поэтому «Звуки Му» во многом благодаря именно Пете остаются совершенно уникальным явлением.
– Часто ли вы пересекались на совместных выступлениях в рамках рок-лаборатории?
– Был только один совместный концерт в 1988 г., во дворце «Динамо», и запомнил я это потому, что тогда первый раз в «Альянсе» сыграл наш барабанщик Юрка Хен (Кистенев). Там были «Алиса», «Звуки Му» и мы – почему-то после них. И Саша Липницкий, помню, нам пожелал «ни пуха ни пера», потому что мы выходили после таких мастодонтов. Но зал гремел, это был пик нашей популярности.
– Вот и ответ на вопрос: «Почему именно вы закрывали концерт?». «На заре» – форэва… Просто чтобы тебя, скромного, освободить от неловкости… А в зал не выходили – посмотреть на коллег?
– В тот раз – нет. Обычно мы сидим в гримерке и ждем своего часа. За редким исключением. Однажды я специально вышел посмотреть «Кино» Цоя. Мы с ним часто выступали, и я думаю: «Все-таки надо пойти, этот феномен посмотреть. За счет чего идет такая волна?»
А «Звуки Му» я посмотрел однажды на отчетном фестивале рок-лаборатории. Мы уже отвыступались и пошли в зал посмотреть коллег. Помню, что я чуть не умер от смеха на выступлении Мамонова и «Звуков Му», когда просто легкие разрываются. Это было непередаваемое зрелище и впечатление.
Каждое его движение, фраза, мимика настолько откликались во мне, это было понимание на уровне даже не умозрительном, а чисто физиологическом – понимание Пети как персонажа этой группы. Гротеск его движений был безумно смешным, просто потрясающим.
– Не линейный юмор, а тот самый многопластный образ с подтекстами, философией, метафорами…
– Конечно. Его «Серый голубь»: «Я пью из луж, зато я умею летать»… Он не боялся чего-то такого утрированно гаденького, поскольку туда был заложен высший смысл. То, что, собственно, и отличает искусство от эрзаца. Он как настоящий рапсод, не побоюсь это слова, взмывал вверх и падал на самое днище, в самую клоаку. Поэту с большой буквы именно так свойственно, таким способом он познает все мироздание и окружающую реальность.
– Мамонова справедливо назвать трибуном?
– Я бы его больше отнес к созерцателям Серебряного века, ближе к Хармсу, Введенскому. Такое стебалово, но на очень тонкой грани.
– Но ведь это стебалово отражало неприятие реалий?
– Скорее всего да, но при этом не могу сказать, что я видел или чувствовал, что они («Звуки Му») хотят эти реалии поменять. Это были не манифесты «Алисы» или того же «Кино». И в этом есть смак – в том смысле, что есть над чем посмеяться. Как над Брежневым: Леонид Ильич, с одной стороны, был непререкаемой авторитарной фигурой, а с другой – весь мир над ним стебался, сочинял кучи анекдотов про него. Но против него лично, в принципе, никто не протестовал. Обстебывали, но не называли «кровавым», или там – «расстрелять его». Не помню такого даже среди диссидентских кругов, с которыми мне приходилось сталкиваться, чтобы кто-то в яростном гневе протестовал против него лично. Против системы – да.
Так и «Звуки Му», как мне кажется, именно обстебывали действительность, но скорее по-доброму, чем с пассионарной злостью или страстью, свойственной трибунам.
– Но гротеск Мамонова частенько бывал очень злым, не так ли?
– Скорее, это было уже за гранью добра и зла. Ничего доброго, с одной стороны, там не было, но и не было обостренного чувства этакой поруганной справедливости. По крайней мере, я этого не видел. Просто: давайте вместе посмеемся над всем этим несовершенством. В этом скорее и был призыв «Звуков Му», как и некоторый, конечно, апломб: мол, вот, вы где, а мы – ВОТ где! Все они были ребята образованные, интеллигентные, элитарные, свое место знали, понимали, что они наверху, в некотором смысле – небожители.
– Есть расхожий штамп о том, что по-настоящему великий артист за кулисами должен являть полную противоположность своему сценическому образу. Хотя часто – это полная чушь. Каким ты запомнил Петра за кулисами?
– За кулисами я его плохо помню. Помню, как зашел к нему в гримерку после спектакля «Лысый брюнет», и он такой: «Я – король, я – король!» Именно это как-то врезалось в память.
Я даже растерялся, не знал, что и как на это ответить, не понимал: то ли он серьезно, то ли – очередной стеб, игра на публику? То, какой он был настоящий, думаю, знает только его жена Ольга и знал он сам. Хотя порой самого себя очень трудно оценивать, зафиксировать таким, какой ты есть на самом деле. Со стороны виднее, в лесу леса не увидать, как мне кажется…
– Что думаешь об эволюции Мамонова – уход в кино, театр, борьба с собой и привычками прошлого, православие? Музыка осталась в положении почти падчерицы. Многие об этом очень сожалеют и даже злятся на него. Надлом? Разочарование? Или наоборот – обретение новых вершин, искомая гармония?
– Мне сложно быть в этом смысле объективным, но мне всегда казалось, что зря он ушел из «Звуков Му». Я считаю, что групповое творчество всегда богаче, нежели индивидуальное. И непонятны мотивы ухода: ушел (из «Звуков Му»), начал создавать другую группу («Мамонов и Алексей») с Бортничуком… Эти попытки не то что не повторили былой славы, а наоборот, Петя как-то потерялся.
«Звуки Му» все-таки были собранием очень интересных людей, где каждый по-своему был уникален… Что касается его прихода в православие, то люди обращаются к Спасителю, когда им очень тяжело. С другой стороны, как он совмещал лицедейство с православием, снимаясь в кино, играя в театре? На самом деле это очень трудно. Я всегда жалею актеров, которые вынуждены это совмещать.
Знаю, как непревзойденная оперная певица Антонина Нежданова каждый спектакль отмаливала в церкви, и понимаю почему. Любая религия считает лицедейство, перевоплощение человека, делом подозрительным и ненадежным. Поэтому актеры раньше вели бродяжнический образ жизни, были гонимы. И если человек выстраивает более тесные отношения с религией, то ему приходится жить с этим противоречием и как-то решать его для себя.
Думаю, Петя, почувствовав тяжесть своих грехов, которые есть у всех нас, начал искать выход из пустоты, которая, видимо, возникла в нем. В таком состоянии человек волей-неволей приходит к Богу. Если абстрагироваться от духовных коллизий и сожалений о музыке, которая могла бы быть, но не родилась, то его кинокарьера все-таки, на мой взгляд, тоже была не столько высказыванием, сколько частью духовного и личностного поиска. Насколько удачным сам Петр считал это для себя, я не знаю.
На кинофестивале, где показывали «Остров» Павла Лунгина и была как раз пресс-конференция с Мамоновым, я подошел к нему спустя 18 лет после того, когда мы виделись с ним в последний раз. Спрашиваю: «Ты разве помнишь меня?» Он удивился: «А как же!»
В общем, вспомнил моментально, что было и приятно, и удивительно, поскольку все мы изменились за эти годы. Я ему задал, помню, тогда вопрос: «Почему музыка в фильме не соответствует, на мой взгляд, видеоряду?» При всем уважении к композитору Владимиру Мартынову мне показалось, что европейская музыка несколько диссонировала с содержанием фильма о духовных поисках на фоне православия. Петя не стал спорить, просто сказал: «Ну так делайте свое, предлагайте». Что касается актерского мастерства, то, на мой взгляд, наиболее органичным я его видел все-таки в группе «Звуки Му»…