— Иностранные геронтологи сейчас называют твой возраст молодым, но в России 45-летие по-прежнему ассоциируется с ответственным человеком. Тебе, конечно, рано всерьез думать о возрасте, но некоторые мысли на тему уже могут возникать. И какие они, эти мысли?
— Спасибо, что в одно предложение ты поставил меня и геронтологов. Прецедент есть. Но вообще к возрасту я отношусь не очень серьезно. Возможно, это прозвучит как кокетство, но для меня цифра в паспорте имеет гораздо меньшее значение, чем то, как ты ощущаешь себя внутренне. Были периоды, когда я ощущал себя чуть старше, чем на самом деле, но сейчас, скорее, наоборот. Разве что по утрам, ну, или когда заболит что-нибудь.
— То есть гульнуть по поводу круглой даты еще можешь…
— Я спокойно отношусь к отмечаниям. В последний раз я по-настоящему праздновал свой день рождения, когда мне исполнилось тридцать и тридцать пять. А потом все в узком семейном кругу. К большим собирушкам я сейчас совершенно равнодушен.
— Если вернуться к возрасту, то до сих пор в силе стереотип, по которому мужчине за сорок прописаны серьезный вид и серьезная работа. Ты же по-прежнему парень с бодрым голосом и в молодежной одежде. Тот, кто веселит зрителей и слушателей… Легко ли тебе бодриться и молодиться?
— Ну, во-первых от мужчины с бодрым голосом и в молодежной одежде слышу. Во-вторых, для меня здесь никаких проблем нет. Мне сложнее переходить на что-то более солидное. Когда для тебя джинсы, футболка и кофта с капюшоном оптимально удобны в любой обстановке и вроде бы твоя должность не предполагает строгих костюмов, то сложно себя заставить переселиться в другой гардероб во всех смыслах. Мне иногда кажется, что родители по поводу моего возраста и всех изменений, которые должны происходить в жизни, переживают сильнее меня. Мама лет с сорока мне говорит, что пора носить не футболки, а рубашечки. В какое-то время я действительно накупил себе рубашечек, которые очень красиво у меня висят и крайне редко используются по назначению.
— Вообще работа в развлекательной индустрии очень редко расценивается в начале карьеры, как род занятий на десятилетия вперед. Ты никогда не хотел перейти в другую весовую категорию? Заняться документальными фильмами или чем-нибудь в этом роде?
— Я себя никогда не считал именно журналистом. Журналисты для меня это — Алексей Пивоваров, Андрей Лошак. Те, кто делает действительно серьезные большие расследования или пишет лонгриды. Я все-таки ведущий, который случайно нашел одежду журналиста. С другой стороны, есть в головах у зрителей и слушателей стереотипы, которые практически неистребимы. Вот ты для многих знаменитый музыкальный журналист и можешь хоть об стенку разбиться, но в другую индустрию тебе перейти будет довольно сложно. Равно как если Дмитрий Киселев вдруг начнет вести шоу «Голос», при том что они с Дмитрием Нагиевым как братья-близнецы — коренастые, лысые, его вряд ли будут на этом месте воспринимать. Если говорить о моей внутренней мотивации, то я очень рад, что работаю именно в индустрии развлечений. На информационное и политическое вещание я смотрю с грустью, а чаще даже с ужасом и очень радуюсь тому, как мне повезло работать в другой части медиаполя.
— В этой другой части медиаполя тоже не все радует. Когда ты начинал, делали ставку все-таки на осмысленные слова и предложения. Сейчас — на ржание и кривляния. Вряд ли тебя подобная эволюция радует…
— Конечно, не радует. Я всегда был сторонником чуть более глубоких, неоднослойных шуток. Как потребитель я к современному телевидению отношусь очень спокойно. В конце концов, пусть выбирает зритель. Но у меня есть четырнадцатилетний сын, который является активным потребителем современной поп-культуры, и, конечно, я иногда смотрю то, чем он интересуется. И вот там содержательный аспект практически отсутствует. Это грустновато. Мне кажется, что даже в самом развлекательном проекте иногда можно вставить какую-то информацию. Глядишь, у человека она где-то отложится и, может быть, потом пригодится.
— Есть несколько видов родителей. Кто-то никак не вмешивается во вкусы детей, кто-то постоянно их критикует, кто-то пытается поделиться своим опытом. Какой из этих методов твой?
— Я пытаюсь делиться опытом, за что сын иногда меня называет занудным папой. То, что он смотрит и слушает, мне не очень нравится, хотя я понимаю всю бесполезность запретов. Если детям запрещать что-то слушать и смотреть, то они будут этим заниматься без вашего участия, и вы рискуете потерять с ними контакт. А так мы вместе слушаем какую-то музыку, я узнаю про новых рэперов.
— Эти парни обычно за словом в карман не лезут. Получается, вы вместе оцениваете русский язык во всей его рэперской красе?
— Поначалу если попадались треки с матом, то сын говорил: «Ты потом без меня послушай». Сейчас перед ненормативной лексикой он громко говорит: «Осуждаю!» Я иногда стараюсь ему что-нибудь подбросить, но музыкальные вкусы у нас совсем разные, и это, в общем, нормально.
— Список телепроектов, к которым ты приложил руку, по своему объему чем-то напоминает дискографию Rolling Stones. Чего ты только не вел! Можно ли сказать, что все свои телевизионные опыты ты вспоминаешь в положительном ключе?
— Я не помню каких-то оглушительных неудач, о которых можно жалеть. Был один проект, который так и не вышел на экран. Мы отсняли несколько эпизодов, и получался какой-то адский треш, поэтому можно сказать, я был рад, когда от проекта отказались. Забавно, что на канале от программы отказались с формулировкой: «Ну, ребята, как-то маловато треша». Так что стыдных историй у меня, наверное, нет. Проходные были. Не буду говорить, что каждый из этих проектов стал для меня чем-то полезным. Но я всегда стараюсь найти даже не в самой интересной передаче что-то, что могло меня зацепить. Я уверен, большинство зрителей сразу понимают, когда ведущему неинтересно работать. Здесь нужно быть либо гениальным актером, к которым я не отношусь, либо все-таки быть заинтересованным.
— Тебе и Ольге Шелест невероятно повезло, потому что у вас в биографии был свой Hotel California, то есть большой хит — программа «Бодрое утро» на MTV. Как ты сам относишься к этому шоу? Как к своего рода вершине телекарьеры или просто удачной программе, которой повезло стать очень популярной?
— Можно сказать, что мое отношение к MTV и «Бодрому утру» эволюционировало. Был период, когда меня немного огорчало то, что все разговоры о моей работе на телевидении так или иначе сводились к «Бодрому утру». Это снова о стереотипах зрителей. Нас с Ольгой увидели и запомнили в этой программе, с тех пор уже столько лет прошло, а меня все спрашивают, как там, на MTV, и просят передать привет Шелест. Приходится напоминать, что я уже давно не работаю на том канале, но привет, конечно, передать могу. Но «Бодрое утро» действительно было ярким проектом. Борису Зосимову удалось собрать на одном канале очень разных ребят, среди которых и я тоже оказался. Было круто, и я пожелал бы любому человеку оказаться в таком коллективе, где работа очень драйвит. Хочу ли я туда вернуться? Нет, я просто радуюсь, что в моей жизни такое случилось. Можно, наверное, раздражаться, что потом у меня не было проектов, которые по своей яркости и популярности могли бы перекрыть «Бодрое утро», но я человек нераздражительный.
— Сейчас ты ведешь телевикторину «Игра в слова». От самого формата телевикторины, конечно, веет какой-то жуткой скукой, но тебе повезло, потому как в твоей программе участвуют иностранцы, и видеть их реакцию на русский язык и на все, что связано с Россией, довольно забавно…
— Именно ради участников, наверное, и нужно смотреть эту программу. Когда команда состоит из вьетнамца, канадца и француженки и все они на английском обсуждают правила русского языка, то выглядит это очень забавно. Я вообще восхищаюсь, когда люди учат такой сложный язык, как русский, разбираются во всех его правилах. Я вот недавно решил учить испанский, и мне тоже непросто, но русский в разы сложнее.
— Зачем тебе испанский, если не секрет?
— Изначально сын начал учить испанский как второй иностранный в школе. И я, чтобы его замотивировать, решил, что начну учить испанский вместе с ним. Сын будет мне как учитель все рассказывать, и таким образом у него появится какая-то ответственность передо мной. План в итоге не очень сработал, но какие-то зачатки испанского в моей голове поселились.
— Как известно, начинал ты на радио и по-прежнему там работаешь. Это как первая любовь, которую трудно забыть, или некий стабильный запасной аэродром, где можно переждать телевизионную нестабильность?
— Для меня радио — то самое занятие по душе, которое, как в старой пословице, позволяет не работать ни единого дня в жизни. Мне здесь нравится. Мой трудовая книжка лежит на «Европе Плюс» с 2002 года, и для меня это своего рода стабильность. И еще я уже давно замечаю, что даже если на эфир ты пришел усталым и в плохом настроении, то общение с соведущей и слушателями подзаряжает, и после программы тебе уже гораздо лучше. Так что радио для меня это любимое и ежедневное занятие, а телевидение, скорее, сезонная работа.
— У тебя не возникает ощущения, что телевидение в последнее время становится уж слишком серьезным? Даже в развлекательных шоу у людей какие-то измученные лица…
— Есть масса проектов, в которых люди веселятся изо всех сил, как будто в последний раз. И это вообще не цепляет. Но есть среди ведущих и те, кто очень естественно себя ведет в кадре. Вот Настя Ивлеева в некоторых роликах просто валяет дурака и абсолютно в этом органична. Или первые сезоны «Орла и решки». Все ведущие были очень органичны в кадре, за что их и полюбили. Вообще мне кажется, что лет пять назад, когда даже YouTube еще не был серьезной индустрией, то блогеры вроде Ивана Гая и стали для своей аудитории теми, кем являлись для молодежи ведущие музыкальных каналов в начале нулевых.
— Судя по всему, ты за всем этим внимательно следишь…
— Ну, это часть моей работы, и еще я слежу за всем этим, чтобы было о чем поболтать с сыном.
— Помнишь самый странный подарок на день рождения?
— Мне кажется, люди знают о моей прагматичности и бестолковые вещи не дарят. Но помню, как нам с Шелест еще в «Бодром утре» присылали разные поделки, которые мы обязательно показывали в эфире. И вот как-то прислали фигурку полицейского в виде конуса из раскрашенного хлебного мякиша. И когда этот конус чуть-чуть поднимался, из него выпадал непропорционально большой пенис. Мы назвали этот предмет «конусо-пенисом», и, наверное, так выглядел один из самых странных подарков, который получили и я, и Шелест, и вся команда программы.