Главный герой получает заказ организовать музыкальный конкурс. Победитель известен заранее, но не подозревающие ни о чем молодые исполнители готовы побороться за главный приз. О том, почему мы оглядываемся на 90-е, о сокурсниках по ВГИКу и своем легендарном отце Романе Качанове, снявшем фильмы про Чебурашку и крокодила Гену, мы поговорили с Романом Качановым-младшим.
— С чего начался «Марш утренней зари»? Вы написали рассказ и решили его экранизировать?
— Началось все с десятистраничного рассказа, хотя я не столько литератор, сколько кинематографист, и рассказы, как правило, не пишу. Но был экзистенциальный момент не только в моей личной жизни, но всего глобуса, который можно назвать ковидным Апокалипсисом. В общем, так сошлись звезды, что я написал рассказ, отчасти воспоминание, в расчете на экранизацию, хотя совершенно не представлял, как я буду ее делать.
— Многие снимали в дни карантина, общаясь онлайн, избегая живого общения, но вы-то вышли на площадку?
— В марте я написал рассказ, а в мае произошла волшебная история — появился человек, который сказал: «Рома, снимай». Осенью, когда происходит обострение простудных заболеваний, а тут еще прибавилась вторая волна ковида, мы уже вовсю снимали эту историю. Было тяжело не в физическом смысле, а морально. Каждый день возникало ощущение, что следующий съемочный день может не наступить, и оно не было связано с рефлексией. Он действительно мог не наступить, если бы заболел кто-то из ключевых членов группы и актеров. Мог заболеть и я, учитывая мое приближение к опасному возрасту, и тогда все могло пойти прахом. Дальше чем на два дня мы не планировали.
— Хорошо, что актеры вообще согласились с вами работать. Ваши коллеги жаловались, что многие отказывались выходить на площадку из-за страха заболеть.
— Я сознательно набрал молодых артистов, которые даже не почувствовали проклятого ковида. У некоторых повысилась температура на один день, но все прошло как легкая простуда. У меня действие происходит в 90-е годы, когда мы были юными и звонкими. Соответственно, и герои рассказа — 20–30-летние люди. Я уверен, что половина моих молодых актеров станут актуальными в ближайшие пятьдесят лет. Позвал кого-то из своих товарищей, но снимал за один съемочный день, чтобы не подвергать лишний раз риску не только их, но и наш проект. Но все равно было нервно. И дело не в том, что все скрипели зубами, а в том, что надо было совершенно по-новому выстраивать съемки. Я не приглашал тех, кто мог отказаться, не стал рисковать, поскольку действительно мог кого-то уморить, как мог уморить и себя, но это мы оставим за скобками.
— А Гарика Сукачева пригласили, потому что он ваш друг?
— Мы все люди не посторонние и благодаря кино и шоу-бизнесу давно знакомы. А с Гариком действительно дружим, но он тоже снимался один съемочный день. Я не воспользовался нашими дружескими отношениями, не стал подвергать его риску. У Гарика большая сквозная роль, на которой завязан сюжет, хотя он считает, что она небольшая. Он сыграл пожившего человека, полярника и ученого, приехавшего в город со всеми его реалиями конца 1990-х. Прекрасно помню Игоря Ивановича в то время, когда он был юн и весел. Он был почти таким же, как сейчас, но моложе на четверть века.
— У молодых актеров наверняка приблизительное представление о 90-х. Вы им что-то объясняли?
— Нет, не объяснял. Мне интересно было увидеть тот образ, который у них возникает. То, что я воспринимаю как реальность, для них — мифология. А в кадре я уже добивался того, чего хотел, и, надо сказать, без особого труда, поскольку актеры хорошие и гибкие. Я им только объяснил, что мы были такие, как они сейчас. Все свойственные им признаки бойкой молодости мы, а теперь и наши герои, переживали и переживают точно так же. Принципиального различия между тем и нынешним временем нет, но прошлое покрылось патиной мифологии. Наше кино как раз о том, что времена меняются, но какие-то вещи неизменны.
Времена действительно были эпические. Произошел слом эпох. Вы заметили, что когда говорят о войне, то выделяют именно четыре года сражений и почти не вспоминают послевоенное восстановление, хотя в нем было не меньше драматизма. Так и на 90-е сфокусировали то, что происходило в перестроечные 80-е и в нулевые, когда на ключевые позиции вышли питерские менеджеры.
— Почему вашу историю сравнивают с «Евровидением»?
— Из-за того, что поэтесса Юлия Соломонова (Сола Монова) сказала, что, оказавшись на съемочной площадке, она почувствовала себя как на «Евровидении». В основе нашего фильма — история проведения халтурного концерта, однодневного музыкального конкурса. Поскольку в моих фильмах всегда много музыки, я подумал: пусть и в кадре поют. Пригласил поющих артистов, музыкантов, которые не только играют, но и исполняют небольшие драматические роли. Вот у многих и складывалось ощущение, что они попали на съемки клипа или на «Евровидение». У меня работал выдающийся оператор Дмитрий Яшонков, получивший в 1990-е международные призы за клипы группы «Наутилус Помпилиус». Он умеет снимать музыкальное видео. Мне приятно, что нам удалось создать такую сказочную атмосферу, сильно отличающуюся от реальности.
— Ваша дочь Гара тоже снималась?
— Она начинающий музыкант, пишет музыку и стихи, поет. В нашу картину Гара попала, как говорят в таких случаях, по рекомендации. Я, как отец, не объективен. Мы ведь всегда либо переоцениваем своих детей, либо недооцениваем, считая, что они занимаются ерундой. Во время карантина ее записи послушал один из наших главных музыкальных критиков Артемий Троицкий и сказал: «Рома, это серьезная заявка на успех. Не мешай ребенку. Пусть развивается». А потом его поддержал продюсер фильма Павел Гаврилин: «Нечего дочку задвигать. Пусть исполнит свою песню». Она спела песенку, после чего наш звукорежиссер сказал, что править ничего не потребовалось, все сделано очень четко.
— Вы подружились со многими музыкантами благодаря работе в музыкальном видео?
— Я мало им занимался, больше был связан с рекламой, поскольку она требовала меньше работы, а денег приносила больше. Я же режиссером начал работать довольно рано. В 1991-м, когда мне было 24 года, сделал первую полнометражную картину «Не спрашивай меня ни о чем», в 1992-м — вторую. Это был «Урод», попавший на «Кинотавр» и в Берлин. А потом кино закончилось, пришло время рекламы и музыкального видео. С музыкантами старшего поколения я подружился благодаря кино. А с теми, кто снимался в «Марше утренней зари», не мог подружиться в те далекие времена, потому что они еще и не родились. У меня была картина «Максимилиан», а позднее «ДМБ», где участвовало много рок-н-ролльщиков. Я даже не брал композиторов на большинство своих фильмов, просто собирал актуальную на тот момент музыку. Нет лучше способа познакомиться, чем вместе поработать. В «Марше утренней зари» ни Жанна Агузарова, ни Гарик Сукачев, ни Найк Борзов не исполняют песен. Они сыграли драматические роли, что мне показалось забавным. С Найком мы давно знакомы. Он сделал значительную часть саундтрека для моего фильма «Даун Хаус».
— Вы учились во ВГИКе в одно время с Ренатой Литвиновой, Александром Башировым, Федором Бондарчуком, Иваном Охлобыстиным. Все они ярко проявили себя в кино. А сейчас даже талантливые студенты куда-то пропадают. Трудно объяснить, с чем это связано.
— Мы как-то друг друга подпитывали, а когда заканчивали ВГИК, кино уже не было. Рухнула система кинопроката. Открылся «железный занавес», и все смотрели американское кино на кассетах. Мы оказались не у дел, но многие из тех, кто был рядом со мной, сделали что-то заметное. Наверное, мы были настроены на успех. Сейчас фантастические возможности. На телевидении и в кино снимаются километры фильмов, появились стриминговые платформы. При этом многие ребята как-то просели, и это непонятная для меня история. Многие выпускники ВГИКа и Высших курсов сценаристов и режиссеров приходят к нам стажерами, и часто это какие-то потерянные граждане.
— Вы-то все поддерживали друг друга. У вас снимались и Рената, и Иван Охлобыстин.
— Не могу сказать, что все мы летели журавлиным клином. Наоборот, были сами по себе, даже ругались, иногда завидовали друг другу, но при этом что-то заметное сделали. Может быть, еще наступит утренняя заря для нового поколения. Мы заканчивали институт в 1989 году на сломе эпох. Пришел конец коммунистической диктатуре, повеяло свободой. Это же происходит циклически, значит, и в ближайшее время будет что-то похожее. Моя киношка и об этом тоже. Пришли новые люди. С ними спокойно и хорошо себя чувствуешь. Они будут жить в то время, когда нынешний период уйдет в историю. У ребят, которых я взял, правильное ощущение будущего, как мне кажется.
— На недавнем Суздальском анимационном фестивале в честь 100-летия со дня рождения вашего отца показали его фильм «Варежка». Почему вас там не было?
— Я об этом даже не знал. Никто меня не приглашал. Но это не имеет значения. Главное, что отца вспоминают, показывают его фильмы. Мне это приятно.
— Как правило, если близкие не занимаются пропагандой творчества своего выдающегося родственника, то его имя быстро забывают.
— Я понимаю, о чем вы говорите. Помимо этого постоянно возникает вопрос авторских прав, и началось это еще при жизни папы, который много чего за свою жизнь сделал. Как только дело касается «Чебурашки» и «Тайны Третьей планеты», сбегается толпа авторов. Охлобыстин же тоже всем рассказывает, что написал все наши совместные с ним сценарии. Он их даже публикует. Вы говорите про папу, а со мной происходит то же самое. Еще на заре моей деятельности, когда началась битва за «Чебурашку», отец сказал: «Не лезь вообще в это дело, если собираешься сам работать». А что касается пропаганды творчества моего папы, то все само работает. Его фильмы живут и здравствуют в то время, когда другие забываются. Вокруг «Чебурашки» вьется целый рой, а это признак того, что сделано что-то значительное. Кто-то делит наследие моего папы, а «Чебурашка» живет своей жизнью. Но постепенно все уляжется, уйдут споры о том, кто автор, а кто нет. Я с детства помню, как делали «Чебурашку», но это повод для отдельного разговора.