Как это часто бывает у Грымова, увертюра спектакля погружена в полумрак и окутана дымкой. В нем можно рассмотреть три деревянные башни, двигающиеся по сцене как монстры. Рев моторов, недосказанные реплики, подозрительные типы, летальный исход одного из обитателей темного мира — все это создает интригу, которая после небольшой затянутости разрешится ярким светом. Такой резко бьет по глазам, когда выезжаешь из тоннеля, а навстречу, ослепляя тебя, мчатся роскошные автомобили.
Именно машины стали героями премьерного спектакля «Кладбище понтов». Юрию Грымову очень понравился полутораминутный мультфильм, и его автор Рина Ю написала пьесу, которая на пьесу в привычном смысле мало похожа. Это десяток коротких монологов, разбавленных непродолжительными диалогами отправленных в утиль автомобилей. Нервный «Мерседес», изящный «Ягуар», «Бентли», суетливый «Хендай», важный «Майбах», «Ламборгини», «Лексус» и «Тойота», которую все называют бабушкой.
У каждого авто свое прошлое, своя история — и все трагические. Как хозяин напился и грохнул, как юная леди, получившая в подарок новенькую машинку, бросила ее… Не груда металла, а просто разорванные в клочья сердца, то есть моторы, давно не пламенные. Но не о машинах, а о людях эта история. Цинизм и подлость, предательство и трусость — собственно, что нового нам рассказали авторы о человеческой породе? Однако об одушевленном через неодушевленное, представленное очень эффектно, переводит историю в разряд притчи. О наших амбициях, о завышенной самооценке — в общем, о понтах. В «Модерне» списанные машины оказались человечнее своих хозяев.
Все выразительные средства Грымов подчинил автопрому. Костюмы (художник Ирэна Белоусова) так или иначе передаютхарактер машин: затянутый в кожу «Мерс», блеск плаща «Майбаха», деревянная трость «Ягуара», белая легкая ткань бабушки «Тойоты». В музыкальном оформлении звучит специальная версия песни «Машины» от группы «Танцы Минус». Очень мужской спектакль с добрым сердцем.
Что о понтах, на которых стоит мир, думает режиссер Грымов? Об этом мы беседуем с ним после спектакля.
— Юрий, какой мотив заставил тебя взяться за эту тему?
— Автомобиль меня особо не интересовал: он — инструмент. Я всегда ставил спектакли, где вертикаль идет снизу вверх, а не сверху вниз. Чтобы, проходя даже через ад, увидеть свет надежды. Это первый мотив, а второй заключается в том, что если мне сказать (а мне это сказали): «Такое нельзя поставить», я обязательно буду ставить. Это же история про людей, а значит, я могу поделиться и, значит, буду ставить.
— Не знаю, как ты, но для меня моя машина — одушевленный предмет. У нее даже есть имя, я с ней даже разговариваю. А у тебя как?
— Я люблю машины, хотя моя имени не имеет имени. Машина — это единственное место, где я могу быть один, но не одинок. Мой отец был главным инженером АЗЛК, и я в свое время поработал на заводе. Я понимаю, как делаются машины, и рад, что видел весь процесс подробно от начала до конца. Этот опыт на меня повлиял, как и другой, когда я снимал фильм «Казус Кукоцкого» и прослушал курс по акушерству и гинекологии.
— Какова роль понтов в современном мире?
— С моей точки зрения, сегодня политические понты закончились. Мы стоим в преддверии перемен, причем перемен в нас самих по отношению к политикам, к тому, что они говорят. Я вижу, как меняется мир, как все девальвируется, как исчезают профессии, которые считались важными, статусными, престижными.
— А в театре как с понтами?
— Когда я слышу: «Это модный режиссер», то для меня это что-то из начала 2000-х. Ведь мода — вещь сезонная, и театр не может быть модным, иначе он становится сезонным, а это означает его смерть. Синоним понтов для меня — это уход от себя настоящего в придуманного человека: придумаешь себя и навязываешь такого обществу. Так и в театре: кто объявляет себя классическим, вряд ли понимает, что в зале сидят люди из XIX века. Или тот, кто объявляет себя опередившим время, не понимает, что время опередить нельзя, с ним можно только попытаться идти в ногу или совпасть. А это самое сложное.
— Можно подумать, что у тебя не было понтов?
— Меня это тоже коснулось: я это прошел, когда занимался рекламой, и для меня это было как корь и ветрянка. Но спасибо Петру Фоменко и Людмиле Максаковой, я вовремя это понял. Ведь про Фоменко говорили: «Он — нафталин». На что Петр Наумович всегда отвечал: «Да, я нафталин, но вокруг много моли». Сегодня колоссальное количество «моли», которая, конечно же, себя таковой не считает. «Моль» — это и есть понты, театральные, амбициозные, натягивание на себя звания «самый передовой». Но срок жизни моли очень невелик. Могу одно сказать: «Почаще смотрите на ночное небо — там рядом с Большой Медведицей иногда можно видеть созвездие Брошенных Машин».