— Какие последние открытия удалось сделать о жизни и творчестве Бунина?
— Бунинская группа Института мировой литературы пять-шесть лет назад начала подготовку нового тома, посвященного Бунину, в серии «Литературное наследство» в четырех книгах. Первая книга вышла в конце прошлого года. Там опубликованы практически все неизвестные ранее художественные тексты Бунина — и поэзия, и проза. Например, юношеские стихотворения и его повесть «Увлечение». Он написал ее в шестнадцать лет и будто предвидел свои драматические отношения с Варварой Пащенко. Были опубликованы и две незаконченные литературно-критические статьи Бунина.
Однако самая большая публикация книги и по объему, и по ценности — полная переписка Ивана Алексеевича с женой Верой Николаевной с 1906 по 1947 год. Мы опубликовали все, что до нас дошло, все, что сохранилось. Эта переписка ценнейшая и по содержанию, и по биографическим, творческим деталям. Если ее внимательно прочитать, то большинство ярлыков, которые на Бунина навешивают со всех сторон, точно отвалится.
— А какие ярлыки навешивают на Бунина?
— Самый расхожий ярлык: Бунин — злой, ядовитый, желчный, чуть ли не скупой. Иван Алексеевич был человек независимый и очень строгий, но прежде всего он был строг к себе, а потом уже — к своим коллегам-писателям, чьи произведения читал и оставлял о них пометы в дневниках или в той же переписке с Верой Николаевной.
Когда мы прочли эту переписку, то узнали всю их семейную трагическую жизнь. Они познакомились в конце 1906 года в квартире общего знакомого и друга — писателя Бориса Зайцева. С весны 1907 года соединили свои жизни и дальше шли рука об руку вместе до конца: с 1907 по 1953 год. Сколько всего за этот период произошло даже не у них лично, а в мире: революции, Гражданская война, две мировые войны… Это все они пережили вместе.
Бунин любил повторять фразу своего отца: «Я не червонец, чтобы всем нравиться». Иногда из-за своей независимости он подвергался опасности — как здесь, в «окаянные дни», так и в эмиграции. Однако Бунин был невероятно отзывчивым и мог прийти на помощь практически любому человеку, а не только жене и близким родственникам.
— Он ведь во время Второй мировой войны спасал евреев?
— Да, когда Франция была оккупирована и шли облавы на евреев, Бунин укрывал у себя на вилле пианиста Александра Либермана и его жену, а также писателя и литературоведа Александра Бахраха. Хотя сам к тому времени был нищим и голодным. Тем не менее он не стал сотрудничать с нацистами.
В дневниках Бунина мы прочитали, как он чуть ли не подружился с пленными русскими солдатами. Когда Франция была оккупирована, пленные работали у немцев чернорабочими, копали ямы и траншеи. Они даже заходили к Бунину в гости, и Иван Алексеевич оставил о них несколько теплых слов.
Из своих нищенских крох он пытался помочь родной внучке Пушкина Е.А.Розен-Мейер, которая очень нуждалась, писал во все инстанции, чтобы ей оказали материальную помощь. Я уж не говорю про Нобелевскую премию. Когда Бунин ее получил в 1933 году, то почти сто двадцать тысяч франков отдал в специальный комитет, который распределял эти деньги по нуждающимся русским писателям и другим эмигрантам. А сколько помимо этой суммы Бунин и Вера Николаевна лично раздавали эмигрантам!
Не надо забывать, что у них остались родственники и в Советской России, которые жили в ужасных условиях, и они тоже помогали им — еще до Нобелевской премии, из своих скудных средств. Кроме того, в доме Бунина в Грассе в разное время жили Галина Кузнецова, Леонид Зуров, гостили Борис Зайцев, Иван Шмелев, которому он пробивал визы, бумаги, деньги, чтобы вытащить из Советской России, где тот погибал и потерял сына…
— Когда говорят о желчности Бунина, обычно приводят его резкие слова о современных ему писателях и поэтах, особенно о модернистах. Чем они так не угодили Ивану Алексеевичу?
— Бунин действительно терпеть не мог модернистов и над ними подтрунивал. На костюмированном вечере еще в молодые годы он даже выдавал себя за модерниста. Одна молодая барышня-писательница его довольно быстро раскусила. Главное, что Бунину претило в модернистах, — это искусственность. «Выдумки это все», — говорил он и цитировал Льва Толстого: «Это все — подделки под художество». Человек не творит и сочиняет, а выжимает из себя что-то искусственное для того, чтобы якобы создать новое.
Был даже такой случай. Бунин со своим приятелем, писателем Александром Федоровым, поехал на литературный вечер, где должны были читать стихи современных поэтов. Прослушав их, Иван Алексеевич сказал: «Мне попалось стихотворение — как вы считаете, оно стоящее или чепуха?» Публика на вечере была непростая: профессора, ученые, критики и писатели. Все взволновались: «Кто написал?» Бунин говорит: «Позвольте я сначала прочту текст». Он читает — белиберда полная. Тишина. Потом один профессор подходит и говорит: «Иван Алексеевич, это же гениально! Кто же это написал — скажите скорее! Это же, наверное, новый талант! Какие пролеты, какая мысль, масштаб!» Бунин не выдержал, расхохотался: «Послушайте, поимейте совесть! Эту чепуху мы сочинили с Федоровым, когда ехали сюда на пролетке. Одну строчку — я, другую — он». Профессор покраснел, пытался что-то доказывать, они разругались, но потом их снова помирили. Тем самым Бунин и показал искусственность модернисткой поэзии.
— Доставалось от Бунина и Блоку…
— Бунин отмечал, что Блок «сделан из настоящего теста». Это, конечно, полупохвала в его устах. Но из поэтов Серебряного века Бунин выделял только Блока, хотя поэму «Двенадцать» на одном из вечеров, с текстом в руках, разнес полностью. Говоря о Блоке, писал в дневнике по поводу «Двенадцати»: «Поэту я этого не прощу». Он считал его поэтом и не мог понять, как Блок мог взяться за такую тему и так плохо исполнить.
Талантливых людей в любом случае он отмечал и откровенно об этом всегда писал. Бунин не был лицемерным человеком, и любая фальшь ему была чужда — поэтому так не любил театр, хотя посещал спектакли с юношеских лет.
— Станиславский же предлагал ему сыграть Гамлета. Что это за история?
— Иван Алексеевич обладал потрясающими актерскими способностями. В 1910 году, к пятидесятилетнему юбилею Чехова, устроили торжественное «Чеховское утро». Там выступал Бунин. С Чеховым у него были чудесные отношения, и Антон Павлович первым понял и напророчил, что из Бунина выйдет большой писатель. А еще так смешить Чехова, как Бунин, никто не умел. Он прочел свои воспоминания об Антоне Павловиче. Присутствовала вся литературная Москва и родственники Чехова: его матушка, брат и сестра. Матушка плакала, потому что Бунин читал слова Чехова его голосом. Все были невероятно растроганы.
Через день-два после «Утра» Станиславский с Немировичем-Данченко, которые тоже были свидетелями этого выступления, приехали к Бунину и пригласили его поступить в труппу МХАТа. На что Бунин ответил: «Константин Сергеевич, ну что вы! У вас сцена кривая, косая, я не умею по ней ходить». Немирович парировал: «Этому мы научим. Это все чепуха, мелочи». Однако Бунин все же отказался.
Они к нему обращались и с другим предложением — написать пьесу. Драматическая форма, при всей его нелюбви к театру, всю жизнь привлекала Бунина. Он брался за пьесы, но все написанное уничтожил. Даже в газетах была реклама, что Бунин написал пьесу для МХАТа. Так ничего из этого, к сожалению, и не вышло. Единственное, что осталось, — рассказ «Брань» 1917 года, написанный целиком в форме диалога, где действующими лицами стали два мужика.
— Не могу не спросить о романе Бунина с Галиной Кузнецовой. Какую роль она сыграла в его жизни?
— Галина Кузнецова впервые появилась в доме Буниных в 1926 году, а с 1927-го она жила там по приглашению Ивана Алексеевича в качестве молодой писательницы и его ученицы. Она была прежде всего его музой. Я говорю это на основе тех материалов, которые нам стали известны и часть которых уже опубликована. Свой единственный роман «Жизнь Арсеньева» Бунин, можно сказать, написал вместе с Кузнецовой. Писал, конечно, Иван Алексеевич, а Вера Николаевна и Галина Николаевна только успевали перепечатывать на машинке написанные им главки, чтобы дать ему прочитать для внесения правки.
Вся история «Жизни Арсеньева» передана в «Грасском дневнике» Кузнецовой, который она писала на основе собственных дневников того времени. Бунин давал читать ей новые главы романа, что для него исключительный случай. Более того, обсуждал с ней подчас некоторые фразы и слова. Так создавались четыре книги романа. Пятую, «Лика», Бунин писал уже позже.
— Тем не менее Кузнецова ушла от него к Марге Степун…
— Когда Бунин поехал в Стокгольм за Нобелевской премией, он взял с собой Веру Николаевну и Галину Кузнецову, которую представили как приемную дочь Буниных. Возвращаясь из Стокгольма, они по пути заехали в Дрезден, где остановились в квартире приятеля Бунина, философа Федора Степуна. Именно там произошла первая встреча его сестры, певицы Марги, с Галиной Кузнецовой. Развитие их отношений выпадает на следующий, 1934 год. Марга приезжает к Буниным, и Вера Николаевна в дневнике пишет: «Какое-то странное отношение Гали к Марге». Все думали, что они просто подружились.
Когда Бунин понял истинную природу их отношений, он был в шоке. Его обуревал целый букет чувств: раздражение, гнев, отчаяние, непонимание и растерянность. Он говорил Кузнецовой: «Я всегда знал, что ты уйдешь из моего дома, но думал, что за тобой придет какой-нибудь блестящий молодой человек со сверкающим пробором на голове. Тогда бы я все понял, но тут…»
Тем не менее Кузнецова еще несколько лет продолжала жить в доме Буниных. По полным текстам дневников Бунина, которые мы будем публиковать, видно, что он дает ей деньги и пытается хоть как-то обустроить ее жизнь, хотя в ужасе от всей этой ситуации.
В начале войны они были все во Франции. Марга Степун могла попасть в концентрационный лагерь, так как у нее был немецкий паспорт. И первым кинулся ее спасать Иван Алексеевич. Он поднял всех своих влиятельных знакомых, и ее удалось отстоять. В одном из писем к Вере Николаевне он признается: «Пусть живет как хочет, но все равно я продолжаю ее любить и уважать». Когда же Марга с Кузнецовой приезжали в Париж, Бунин предоставлял им свою парижскую квартиру. Он хлопотал в переписке с Верой Николаевной, как их удобнее разместить, продолжал давать какие-то деньги, писал жене: «У Гали чулок целых нет, куда она пойдет!»; «Сделай так, чтобы она не в какой-то дыре остановилась, а в гостинице»…
После войны книги Бунина выходили в Нью-Йорке, в русском издательстве им. Чехова. Его доверенным лицом была Галина Николаевна, которая жила с Маргой в Америке. Она держала корректуру, общалась с представителями издательства. То есть, несмотря ни на что, они сохранили добрые отношения.
— Бунин был первым русским писателем, удостоившимся Нобелевской премии по литературе. А правда, что Дмитрий Мережковский предлагал Бунину разделить Нобелевскую премию между ними?
— Вообще, Бунина выдвигали на Нобелевскую премию пять раз — начиная с 1922 года, когда его кандидатуру предложил Ромен Роллан. Не раз среди претендентов на победу звучала и фамилия Мережковского. Мережковский предложил Бунину: давайте напишем письма друг другу и заверим их у нотариуса — если кто-то из нас получит Нобелевскую премию, то другому отдаст двести тысяч франков. Вера Николаевна недоумевала в дневнике: «Почему двести, зачем нотариус, и вообще с какой стати? Получит Мережковский — его счастье, и не нужны нам его деньги, а если получит Ян (так она называла Ивана Алексеевича), с какой стати он должен отдавать такую сумму Мережковскому. У нас есть намного более близкие люди, которым надо будет помочь». Как известно, премию в 1933 году получил Бунин.
В мемуарах описан такой случай. Когда Иван Алексеевич вернулся с нобелевских торжеств во Францию, он делал визиты к своим близким знакомым. Пришел и к Мережковским. В комнате был полумрак. Тут пришел знакомый художник Мережковского и с порога начал кричать: «Позор! Кому, за что?! Как можно было дать такому человеку премию! Дмитрий Сергеевич, я вам сочувствую…» Вдруг он умолкает, замечая Ивана Алексеевича, сидящего в кресле, и восклицает: «Ах, Иван Алексеевич, простите! Я хотел вас поздравить!» Бунин поднимается, пожимает ему руку и говорит: «Благодарю, по крайней мере, за искренность».
— После войны Бунина активно пытались заманить назад, в Советский Союз. Он сам захотел вернуться — но почему все-таки решил остаться во Франции?
— Бунин безумно страдал в эмиграции и всегда очень хотел в Россию. Года до 1924-го многие эмигранты думали, что это ненадолго, и каждый новый год встречали с надеждой, что именно в этом году возвратятся. Когда после войны в эмиграции поднялась патриотическая волна, Бунин размышлял о возвращении и был в нерешительности.
В Советской России была целая кампания по возвращению Бунина. На него выходили с разных сторон. Когда в начале мая 1945 года он вернулся из Грасса в Париж, где восторженно встретил победу русской армии над фашистской Германией, то встретился с советским послом Богомоловым. Бунин в письме к Алданову подчеркивал, что этой встрече придали слишком большое значение. «Был приглашен, отказаться не мог, поехал, никаких целей не преследуя, вернулся через час домой — и все… Ехать «домой» не собирался и не собираюсь». Своему личному секретарю Андрею Седых об этом визите писал, что «пробыл 20 минут в «светской» (а не советской) беседе». Никаких бокалов, банкетов и тостов за товарища Сталина, как потом выдумывали мемуаристы, не было.
В 1946 году, когда вышел указ Верховного Совета СССР о восстановлении в правах бывших подданных Российской империи, во Франции вновь поднялась патриотическая волна. С Буниным встретился Константин Симонов. Он находился в Париже со спецмиссией по возращению в СССР русских эмигрантов, среди которых Бунин, безусловно, занимал главное место. Сам Симонов вспоминает, что встречался с Буниным раз пять, из которых более-менее подробно рассказал о трех встречах. На самом деле они встречались около десяти раз. Встречи проходили в разных местах: и тет-а-тет, и дома у Буниных, и в другом доме на обеде, и в кафе, и в ресторане. Так что у Константина Михайловича было немало возможностей уговорить Бунина вернуться. О чем они говорили на всех этих встречах, кроме первого обеда, который зафиксировал Адамович в своих воспоминаниях, мы не знаем.
— Это ведь именно там Бунин начал расспрашивать Симонова о репрессированных писателях?
— Да. Это первый обед с Симоновым в квартире Пантелеймонова. Бунин говорит:
— Константин Михайлович, скажите, пожалуйста… вот был такой писатель Бабель… кое-что я его читал, человек, бесспорно, талантливый… Отчего о нем давно ничего не слышно? Где он теперь?
— Не могу знать.
— А еще другой писатель, Пильняк… ну, этот мне совсем не нравился, но ведь имя тоже известное, а теперь его нигде не видно… Что с ним? Может быть, болен?
— Не могу знать.
— Или Мейерхольд… Гремел, гремел, даже, кажется, «Гамлета» перевернул наизнанку… а теперь о нем никто и не вспоминает. Отчего?
— Не могу знать.
Бунин продолжил перебирать имена репрессированных, о трагической судьбе которых все знали. Эмигранты в те годы гораздо больше знали о Советской России, чем те, кто жил там.
Когда же, вскоре после отъезда Симонова в СССР, началось дело о журналах «Звезда» и «Ленинград», вопрос о возвращении был закрыт полностью. Бунин как-то записал в дневнике: «Однажды я начал на себе рвать волосы: «Зачем отказался? Что меня ждет? Болезнь, старость, нищета, смерть. Там бы хоть жил. Но через какое-то время совсем успокоился, потому что подумал, что бы там со мной было, если бы я вернулся».
— Как бы вы определили значение Бунина в русской и мировой литературе?
— Фигура Бунина как прозаика и поэта в XX веке совершенно уникальна. Он завершал золотой век русской классической литературы, но при этом расширил берега этой полноводной реки, оставаясь в них. В этом, на мой взгляд, его самобытность и своеобразие.
Всем своим творчеством он показал: зачем что-то выдумывать, у нас богатейший русский язык. Надо просто его знать и уметь писать. Бунин знал несколько русских языков — простого мужика, мещанина, дворянина — и органично вплетал их в художественную ткань своих рассказов и повестей. Он писал и потрясающие стихи, а еще был потрясающим переводчиком. Его переводы до сих пор остаются непревзойденными. Это была огромная, богатая, цельная личность — и как писатель, и как человек.
Что касается его мирового значения, то к этому юбилею вышла целая серия новых переводов Бунина на иностранные языки. Впервые опубликованы «Темные аллеи» на португальском языке, а «Окаянные дни» переведены на фарси. В Швеции на немецком языке вышло целое собрание сочинений Бунина — около десяти томов. Уже при жизни он был переведен на многие языки, а сейчас это только расширяется.