Детские книги с рисунками Виктора Чижикова есть в каждой российской семье — «Айболит», «Дядя Федор, пес и кот», «Волшебник изумрудного города», «Приключения Чиполлино» и много-много других.
Чижиков оживлял на бумаге персонажей Барто, Михалкова, Носова, Драгунского, Маршака, иллюстрировал любимые детские журналы «Мурзилка», «Веселые картинки». Всю жизнь Чижиков был внештатником — работал из мастерской, которая находится в том же подъезде, что и его квартира на Малой Грузинской. «На работу езжу на лифте», — говорил Виктор Александрович.
***
— Зинаида Сергеевна, как вы познакомились?
— Очень просто — я поступила в полиграфический институт, у нас уже шли занятия. И вдруг на нашем курсе появился скромный симпатичный светловолосый мальчик в сером лыжном костюме со смешной фамилией Чижиков. Мы тут же стали звать его просто Чиж. Под этим именем и прошла вся его жизнь. «Спроси у Чижа, зайди к Чижу» — только так все его и называли.
— Вне учебы вы общались?
— Постоянно. Из нашей группы человек десять жили в районе Арбата. И Чиж тоже. Мы все жили в коммунальных квартирах, и семья, как правило, жила в одной комнате. А у Вити была своя комната — крошечная, 10 кв. м, но в те времена мечта любого ребенка! Мы обожали приходить в этот кубрик, там набивалось столько народу!
Вечером, чтобы не беспокоить соседей звонками в дверь, мы шли во двор, куда выходили окна его комнатки, и заглядывали, горит ли свет. И если горит — барабанили по стеклу, чтобы он открыл.
— Виктор Александрович рассказывал, что однажды нарисовал шаржи на девочек из группы, и некоторые очень обиделись....
— Действительно, одна из девочек очень обиделась и сказала, что Чиж видит в женщинах только животных. Потому что она была очень полная, и он изобразил ее хрюшкой с поросятами. По-доброму, конечно. Но после такой реакции он зарекся рисовать шаржи на женщин. И когда спустя много лет к нему с такой просьбой обратилась актриса Рина Зеленая, он сказал: извините, я не рисую, так как на меня обижаются. Она ответила: «Не волнуйтесь, рисуйте, я не обижусь!» И сдержала слово. Была у него такая черточка — все обсмешить.
— После института вы продолжили общаться?
— Мы с Витей постоянно пересекались, но каждый жил своей жизнью. Я тогда работала художественным редактором в альманахе «Молодая гвардия». У меня не было материальной поддержки от родителей: мама умерла в год окончания института. Мне нужна была стабильная зарплата. Свободный художник на это рассчитывать не может.
Тогда, чтобы получить работу, художники набивали папку рисунками и ходили по редакциям. А я, как художественный редактор, просила оставить телефон и обещала позвонить, когда работа появится. Правда, это могло случиться и через годы.
Издательство «Молодая гвардия» находилось на Сущевской улице. Там было очень много журналов, для которых рисовал Виктор. Он так и ходил с этажа на этаж, из одного издания в другое. У нас была легкая симпатия, но не больше. А потом однажды мы опять где-то пересеклись и постепенно начали встречаться. Не было такого, как пишут в романах, — ухаживаний, предложения. Мы были, что называется, из одной деревни: очень хорошо друг друга знали. В январе 1964 года мы поженились.
— Какой была ваша свадьба?
— В загс мы пошли без фанфар и даже без свадебного платья. А вот с друзьями все было по высшему классу — мы отмечали в ресторане «Арагви». Знакомая сшила мне элегантное платье цвета слоновой кости, весьма скромное. Но у меня была хорошая фигура, а когда хорошие данные, можно и не придумывать ничего сложного.
Гостей было очень много — 72 человека, и еще половина из этого количества были обижены, что их не пригласили. Денег у нас тогда не было, поэтому после торжества мы долго-долго за него расплачивались, а все над нами смеялись. Вообще-то я бы хотела куда-нибудь поехать, мы же тогда даже нашу страну не видели. Но Витя считал, что друзья — прежде всего. Поэтому вместо путешествия был ресторан. И так всю жизнь — друзья у него стояли на первом месте.
Нам подарили очень смешные подарки. Например, биту и чижика — для дворовой игры в чижа. Рубашку, разрисованную чижиками. Но самый необычный подарок — это скатерть. Обычная светлая скатерть, которую по всему периметру Володя Перцев, который замечательно писал шрифты, расписал смешными тостами. А в центре скатерти было изображено всё безобразие пира — точнее остатков пира: перевернутые тарелки, опрокинутые рюмки, окурки, недоеденная селедка, грибочки маринованные. Как бы вид сверху.
***
— В этом же году у вас родился сын...
— Да, в январе была свадьба, а наш Саша родился в конце года, 25 декабря. Я родила его в Грауэрмана (знаменитый родильный дом имени Г.Л.Грауэрмана на Арбате. — «МК»), окошки выходили на улицу. И Витя пришел под окна с приятелем, у которого в это же время родился сын, и они вместе плясали. А на Новый год они снова пришли под окна — с бутылкой шампанского. К ним подошел милиционер, но, узнав о поводе, не стал наказывать, а присоединился. Выписали нас уже после Нового года, Витя забрал этот кулечек и принес его домой.
— Тяжело было справляться с малышом?
— Очень. У меня не было мамы, которая бы мне помогла. И на Витю я не могла опереться, потому что он ухаживал за своей мамой. У нее случился страшнейший инсульт прямо накануне нашей свадьбы, она оказалась прикована к кровати. Днем он был у нее, вечером приходил к нам. У меня была комната на Смоленской — тоже в коммунальной квартире. Из удобств — туалет, холодная вода и газовая плита.
— Я нашла обложку «Крокодила», нарисованную Виктором Александровичем в феврале 1964 года. На ней изображен папа с младенцем в разгромленной квартире, орущие дуэтом «Мама!» и подпись: «Жена задержалась на работе». Чижиков так представлял себе отцовство?
— В такой ситуации муж никогда не был, но поначалу он, конечно, боялся остаться наедине с младенцем. Позже, когда Саша подрос, я уже оставляла их одних. Как-то мне нужно было к зубному врачу, сыну было лет пять. Я поставила им натюрморт и сказала: пока меня нет, рисуйте. Они нарисовали по два этюда. И, несмотря на то, что у мужа тогда были образование, опыт и признание, натюрморты сына мне понравились гораздо больше. Они были настоящие, как у Матисса.
Ведь чем брал Матисс? Он уходил от обязательной школы, как говорят, от пупка рисовал. Так и ребенок — у него еще пуповина не перетянута какими-то знаниями, и рисунки получились замечательные.
— Чижиков часто рассказывал в интервью, что его папа, читая ему книги или рассказывая истории, одновременно рисовал героев...
— ...И муж так же делал. У них с сыном был такой персонаж, которого они выдумали и назвали Шумшукур, типа Колобка в шляпе. Муж рисовал его путешествия. Рисует и рассказывает что-нибудь.
У меня никогда не было проблемы, чем занять ребенка. Когда еще сын сидел в манеже, ему нужен был только лист бумаги и карандаш. Он еще ходить не умел, а уже рисовал — начинал с колесиков. Рисовал бесконечно. Потом сын тоже окончил полиграфический институт, стал художником.
— В те годы художников отправляли на два месяца в Дома творчества, где они отдыхали на полном пансионе и работали одновременно. А как в это время жены художников справлялись с детьми и бытом в одиночку?
— Да, Витя с друзьями постоянно ездил в Челюскинскую (между собой этот Дом творчества они называли Челюхой) и в литовскую Палангу. Для них это были замечательные времена. Как я справлялась? Так же, как и раньше. Брала коляску и ехала в магазин.
— Почему жен не брали в Дом творчества?
— Во-первых, я не была членом МОСХа. А так женщины там были — но только художницы, причем из разных уголков страны. Все друг с другом знакомились, и так завязывалась дружба народов. Не та, которая нам сейчас навязывается, а искренняя. Время они проводили очень весело, но за эти веселые два месяца нужно было отчитаться. И последние дни они быстро-быстро изображали, будто они очень плодотворно работали.
***
— Виктор Александрович говорил, что никогда не работал в штате, оставался свободным художником. Как ему удавалось быть все время востребованным?
— Талант — и больше ничего. Он был востребован с самого начала. Начал еще в школьные годы в маленькой газетке «Жилищный работник» (на первом рисунке Чижикова изображался лыжник, съезжавший с заснеженного домика, как с горки: коммунальщики не убрали вовремя снег. — «МК»). Потом с подачи Кукрыниксов стал работать в «Крокодиле», потом — в «Веселых картинках», «Мурзилке».
Журнал «Веселые картинки» создавал художник Иван Максимович Семенов — он увидел что-то в Вите. Хотя, на мой взгляд, его первые рисунки были довольно слабые. Но тогда умели воспитывать художника, не отвергать сразу: раз ничего не умеешь, пошел вон. Нет, если редакторы что-то замечали, они терпеливо ждали, когда из яйца вылупится цыпленок. Была другая атмосфера, другое отношение к художнику.
— Каких писателей Чижикову больше всего нравилось иллюстрировать?
— Любимчиков у него не было, но он любил авторов, у которых есть динамика в тексте. Например, Драгунский — замечательный писатель, но иллюстрировать его Витя не любил. Возьмем книжку «Двадцать лет под кроватью». Витя говорил: что тут рисовать? Все действие происходит в комнате, герой залез по кровать, вылез из-под кровати. Никто никуда не бежит, никого не догоняет, не бьет.
А любил он книги Корнея Чуковского — потому что у него звери. Виктор Александрович любил очеловечивать зверей, посмотрите, они же все выглядят у него, как люди. И позы, и улыбки. Он очень не любил пугать детей, поэтому все персонажи, даже отрицательные, у него нестрашные.
— Правда, что для души он любил рисовать котов?
— Да, причем их он стал рисовать просто так, для себя. Ему нравилась психология котов, их своенравность. У нас, кстати, жили два кота, и они были совершенно разные. Обоих звали Чуня — они жили в разное время.
Первый кот был очень ласковый и деликатный, мы считали его членом семьи. У нас была однажды такая сцена зимой: мы с мужем и сыном выходили из квартиры, и в прихожей завязался спор. Я просила надеть шапки и шарфы, они отказывались, а все очень торопились. Мы отчаянно ссорились. И тут я посмотрела вниз и вижу, что наш кот бегает в ногах, нервничает, не знает, что делать. И вдруг он, как обезьянка, взлетел ко мне на руки, лапки и голову положил на грудь и будто успокаивать стал.
Второй Чуня был совсем другой, он был боец. Никогда не разрешал себя погладить, не давался в руки. Очень своенравный.
Летом, когда мы уезжали в деревню под Переславлем, этот второй Чуня провожал Витю на рыбалку. Он доходил до шоссе, которое пересекало деревню, и оставался там ждать. Потому что знал — будет рыбка.
Этот домик в деревне мы приобрели в начале 70-х. Его нам порекомендовал главный редактор «Мурзилки» Анатолий Митяев, который жил рядом. Он не хотел, чтобы жили чужие люди, а бесконфликтный Чижиков был бы прекрасным соседом. Я понимала, что дом ужасный, единственный в деревне крытый соломой, но мы не пожалели о покупке, там оказались замечательные места.
В 70-х это была живая деревня: петухи кукарекали, коровы мычали, свиньи хрюкали. Чужеродным было только тарахтение трактора. Деревня была небольшая, в 30 домов, а вокруг них лес. Мы знали: туда надо за клюквой, туда — за малиной, туда — за грибами. Это были самые благодатные времена.
— А как вы пережили 90-е?
— Очень хорошо!
— Неожиданно...
— Смотрите, ведь как было до этого? В советские времена художники были совсем бесправные. Художник книгу нарисовал, ее издали. И потом издательство имело право три года ее тиражировать. Все гонорары при этом шли издательству. А когда наступили лихие 90-е, многие издательства разорились. Признаюсь, был момент, когда мы испугались, как будем зарабатывать и что есть. Но тут появились частные издательства. А это уже совсем другие условия для сотрудничества.
Нам стали предлагать оформлять переиздания. И пошли совсем другие гонорары. Книги в то время расхватывались на ура. Первое время все было хорошо, но потом стали обманывать. Например, Витя проиллюстрировал «Три поросенка» Михалкова. И не получил за это ни копейки, издатель просто куда-то исчез. Причем Михалкову они заплатили.
А кормил нас все эти трудные годы «Айболит». Кто его только не переиздавал — и большие издательства, и маленькие, и заграничные. Так что мы жили на переизданиях. Муж мне тогда говорил: «Нас кормят те книги, которые мы делали в молодости». Ведь в молодости в рисунках всегда есть какая-то свежесть, живость, которые к старости теряются.
— Каким художник Чижиков был в быту?
— Он был очень неприхотливый человек в плане еды, одежды. Понимаете, художники же сидят дома, кто их тут видит. Ему главное — джинсы, о которые он мог вытирать руки. Джинсы у него были живописные.
— После завтрака на лифте он отправлялся на работу (мастерская Чижикова находится в том же подъезде, что и квартира, на последнем, 14-м этаже. — «МК»), на обед снова спускался ко мне. Мне все говорят: как вы не надоели друг другу? Да мы не видим друг друга!
— Освоил ли он компьютер, пользовался ли современными технологиями для создания рисунка?
— Нет, мы живем в каменном веке. Он не любил технику, это чуждо его натуре. Всегда обходились без компьютеров.
***
— История о том, как Олимпийский комитет обошелся с создателем знаменитого мишки, отказавшись закрепить за ним авторство документально, сегодня известна всем. (Чижиков подробно рассказывал об этом «МК».)
С миллионных тиражей этого образа Виктор Александрович не получил ни копейки отчислений, все это время мишки копировались кем угодно и в любом качестве, об авторском надзоре никто и не вспоминал. Это стало главной болью в жизни художника.
Как вы переживали этот непростой период? Ведь именно вы выбили для мужа приглашение на открытие Олимпиады?
— Это было для всей нашей семьи очень тяжелое время. Я до сих пор, даже после Витиной смерти, не понимаю, почему его приняли в штыки.
Сегодня еще жив Виталий Смирнов — он был первым заместителем председателя оргкомитета Олимпиады-80 в Москве. В одном из последних интервью Смирнов сказал, что в оргкомитете с медведем еще долго мучились и дорабатывали. В другом говорил, что если бы Чижиков раньше засуетился с вопросом о правах, то они бы этого медведя закопали и сделали бы символом другого. И вообще он якобы игнорировал Олимпиаду и не приехал на открытие. А никто этого и не заметил... Какая же это неправда!
В действительности его даже не пригласили на открытие, поэтому он уехал с сыном в деревню работать. И тут соседи приносят мне газету «Труд». А там написано: Виктор Чижиков — почетный гость Олимпиады. Я расстроилась: где же у этого «почетного гостя» приглашение? Его нет!
Я решила добиться справедливости, стала звонить в Олимпийский комитет. Говорю: в газете пишут, что Виктор — почетный гость. Но как он пройдет на стадион без приглашения? Мне отвечают: так его же все равно нет в Москве. Я заверила, что он приедет. Тогда они снова: у него нет нужной фотографии!
Я возмутилась: «Да откуда вы знаете, может, и есть! Какая нужна? Я принесу». И действительно принесла им нужное фото. Через некоторое время снова звоню: можно приехать? А мне отвечают, что фотографию нашу не смогли найти в куче других... Я заверила, что отдала ее лично в руки их сотруднику и других фотографий в это время у него в руках не было.
С большим одолжением в голосе мне разрешили приехать. Отдали заламинированный пропуск на трибуны и добавили: учтите, это на одно лицо! А мне больше и не надо было.
— И Чижиков решил вернуться в Москву?
— Да, он приехал из деревни, узнал, что пропуск один и говорит: как, а тебе?! Сам позвонил в Олимпийский комитет: как же так, ведь у меня есть жена и сын. Ему нехотя ответили: приезжайте. Прибежала я, мне выдали красивый конверт. Открываем — приглашение на одно лицо....
Я отдала его сыну, место оказалось на противоположной от отца трибуне. А сама пошла смотреть к соседям. И так на каждом шагу нам давали понять, что мы никто.
Например, создали худсовет по производству этих медведей, Витю туда не включили. Как-то раз он делал иллюстрации для детского журнала, нарисовал олимпийского мишку. Ему говорят, что медведя надо завизировать в худсовете. Витя был возмущен: «Моего медведя нужно завизировать?»
Причем в ситуации с мишкой ему был абсолютно не важен финансовый вопрос. Ему важна была правовая сторона, он же автор, он его нарисовал. Он как человек азартный и так придумал мишку в разных видах спорта и с разными движениями. И только он мог эти движения нарисовать так, как нужно.
— Вам, наверное, дарили много медведей?
— Я бы не сказала. Вите я говорила: если бы все производители присылали тебе хотя бы по одной штучке, у тебя была бы уже коллекция. Но никто, ни одного. Вот здесь, в мастерской, стоит фарфоровый медведь. К Чижикову пришел скульптор Ропов с Дулевского завода, и у него было задание сделать мишку в объеме. Он принес пробный экземпляр — это был ужас. Витя вылепил своего медведя. Ропов пустил его в производство — и с тех пор он считается автором. А Чижиков — нет. Что уж говорить, даже в связи с Витиной смертью от Олимпийского комитета мы не услышали ни слова соболезнования.
А недавно был такой случай. У нас рядом с домом грузинская церковь, там есть лавка, куда мы часто ходили за хлебом. И однажды к нам подошел священник. Он внимательно посмотрел на Витю и сказал: «Позвольте вам выразить благодарность за ту радость, которую вы нам доставили в свое время». Я говорю: «Вить, вот оно — признание народа! Чего ты страдаешь?..»
***
— Какие были последние годы Виктора Александровича?
— Трудные, потому что наступили болезни. А в этом году вдруг пандемия, мы сидели взаперти, «сгорели» наши путевки в дом отдыха в Вороново. От домика под Переславлем мы давно отказались — передали его в дар монастырю. Да и деревня наша превратилась в поселок, выросли трехметровые заборы.
— Когда ваш муж перестал рисовать?
— Постепенно. Последнюю книгу он проиллюстрировал года два-три назад, это был «Бармалей» Чуковского. Чувствовал он себя неважно, а через силу рисовать не мог. После «Бармалея» уже не рисовал. Последнее время что-то в нем изменилось — он перестал улыбаться. Чувствовал, что уходит от этой жизни. Ему стало неинтересно жить, а когда неинтересно жить, то бороться с болезнью трудно.
— Он тяжело болел?
— Что именно с ним произошло, я до сих пор не могу понять. Летом ему стало плохо, «скорая» увезла в больницу. А через десять дней его привезли обратно совершенно изменившегося. Я не знаю, что они там с ним делали. Во время карантина в больницах отменили сиделок, родственников не пускали, медсестры ничего не успевали. Было ощущение, что его не кормили и не лечили: привезли худого, как из Освенцима. Я его не узнала...
Мы наняли сиделку, вроде бы дела пошли лучше. Но потом Вите снова стало плохо. Он стал задыхаться. Не дай бог кому так наблюдать, как умирает на руках любимый человек. Вызвали «скорую», врачи буквально вынудили нас отправить его в больницу: «Вы чего отказываетесь, хотите, чтобы он здесь умер?!» А в больнице он умер на следующий день... Мне так и не сказали, от чего именно.
Сейчас мы должны были бы быть в доме отдыха, купили путевку на 12 дней, чтобы захватить Витин день рождения. Мы уже делали так в прошлом году. Витя как чувствовал, не хотел отмечать юбилей.
— Вы говорили, что Виктор Александрович всю жизнь был ребенком. В чем это проявлялось?
— В наивности и доверчивости. Он всегда верил в хорошее в каждом человеке. Он влюблялся в людей, и при знакомстве ему казалось, что перед ним замечательный человек. А когда случалось так, что он все-таки разочаровывался в ком-то, то очень сильно переживал.
Знаете, есть дети, которых обижают, и они тут же с кулаками лезут себя защищать. А есть дети другие: ребенка обидели, он расстраивается и уходит в уголок. Потому что ему нравился этот мальчик, нравилось с ним играть, и ему грустно от того, что он оказался плохой. И Витя был именно такой. Непротивленец злу и насилию.
И как бы его ни обманывали, он говорил: я слежу только за тем, чтобы я никого не обидел. А тот, кто по отношению ко мне поступил плохо, — это его проблема. ТАМ все решат, ТАМ все будет видно. Не знаю, как сейчас ему там, видно ли…