Не меньшим достижением, чем незабываемые роли, г-жа Максакова может записать в реестр жизненных свершений и знатную дочь — оперную звезду Марию Максакову. Родители не обделили отпрыска генетикой и харизмой. Судьба Марии Петровны, как прекрасно знают читатели «МК», совершила в последние годы загогулину круче любой американской горки. Живущая ныне в эмиграции бывшая прима Мариинки и экс-депутат Госдумы РФ рассказала «МК», как после долгих лет холодной войны со знаменитой мамой отношения, наконец, восстанавливаются. Хотя и непросто. К тому же на юбилей любимой родительницы Мария сочинила и записала трогательную лирическую песню «Мама», которую поклонники уже успели оценить в Интернете. Но главная интрига теперь — оценит ли благородный порыв дочери, с которой все так непросто, сама юбилярша?
— Маша, твоя песня «Мама» — замечательный, конечно, подарок маме на юбилей, проникновенная вещь, хотя можно предположить, что злопыхатели наверняка съязвят, что ты ее записывала, чуть ли не давясь. Все знают о ваших сложных отношениях, вы долгое время не общались. В последнее время, к счастью, наблюдается некоторая разрядка «международной напряженности» в ваших отношениях, не так ли?
— Общаемся мы не регулярно, скажем так. Это смешанные, а порой противоречивые чувства, потому что наши отношения с мамой были разные. Был период, когда мы были очень дружны, когда я чувствовала и понимала, что она меня любит. Она вкладывала в мое воспитание очень многое. Я была подростком, играющим на рояле и говорящим на трех иностранных языках, и видела, что на определенном этапе взросления становлюсь интересной своей маме даже как собеседник. Меня уже можно было кому-то где-то показывать. Она потратила много душевных сил, чтобы меня так фундаментально образовать во всех сферах, где она эрудит, а в чем-то и просто глыба. Я ей безумно благодарна за эти годы. Когда я думаю о ней, то стараюсь вспоминать именно тот период. В психологическом аспекте это правильно. Именно такой ее образ я стараюсь вспоминать как можно чаще, а не тяжелые моменты, которые были уже потом.
— Это же хорошо, поскольку многие отпрыски знаменитых родителей именно в детстве обделены заботой и вниманием, такова цена родительского успеха…
— Я себе часто так и говорю: у меня была любящая мама. Даже убеждаю. Почему? Потому что она была разная — в том числе любящая, нежная, отзывчивая, чуткая, добрая. У нас какая-то арочная конструкция вышла в жизни — в начале было тяжело и плохо, потому что она меня вроде как для папы родила — дескать, он настаивал, и это все чувствовалось. Но мы действительно сбилизились — в моем отрочестве, юности.
— Когда же пробежала черная кошка между вами? Да так, что вы чуть ли не знать друг друга не знали столько времени…
— Вот эти два ухода — ее мужа, моего отца (Петера Андреаса Игенбергса. — Прим. ред.), и моего мужа (Дениса Вороненкова, убитого в Киеве в 2017 году. — Прим. ред.) пролегли определенной демаркационной линией, скажем так, в наших отношениях и через мои воспоминания о ней о многих прожитых и даже счастливых годах. Но в любом случае я ее знаю уже 43 года, считаю что это большой отрезок времени, и понимаю что все эти годы трудно быть идеальной. Однако ничто не отменяет того, что она великая, она умная, она талантливая, она разная. Она состоявшаяся в своей профессии, мэтр. Поэтому, я думаю, мне есть чем гордиться, в том числе отменной генетикой — и по маминой, и по папиной линии. И поздравить я ее могу с тем, что большая часть целей, которые она перед собой поставила, скорее всего, достигнута.
— Действительно, она не только блестящая актриса, но и записная красавица, одна из самых рафинированных, сексуальных и совершенно «несоветских» в советские времена…
— Конечно, она могла бы достичь большего и это было бы оправдано и соразмерно ее таланту, но многое из того, что она хотела и могла бы, не удалось.
— Почему? Жестокая советская действительность? Цензура, завистники, отторжение «рабоче-крестьянским» укладом СССР врожденной фирменности?
— Наверное, каждый из этих факторов сыграл свою роль, но в знаменателе, думаю, что виноват только ее характер. Больше ничего. Учитывая, что она прекрасный музыкант, закончила центральную музыкальную школу по классу виолончели, поет, играет на рояле, у нее чудесный слух. Она бы могла участвовать в разных постановках, мюзиклах, могла бы сделать параллельно с театром и кино какую-то эстрадную карьеру. Это прекрасно получалось у Людмилы Гурченко, у Ирины Мирошниченко. Мама могла бы вполне сделать то же самое.
— Ну вот, вы только начали мириться, и ты с порога нашего интервью под орех разделываешь любимую маман…
— Ну, какое «под орех»?! Это — нормальное переживание за близкого человека. Я же не говорю, что она бесталанна или в чем-то виновата. Наоборот, многое, может, было бы иначе, если бы она в этом смысле меньше прислушивалась к разным людям, которые из нее делали этакую статую ледяную, а она в принципе ею не была никогда. Она бы со своим темпераментом могла покорить не только Советский Союз или страны бывшего СНГ, но и как-то выйти в мир. Вот о чем я.
— Как Плисецкая, Образцова или даже Нуриев?
— Это истории совершенно разных успехов, обстоятельств и карьер, но я говорю именно об этом — выходе в мир, широком успехе. Абсолютно уверена, что у мамы были для этого все предпосылки и даже условия.
— Стало быть, яблоня от яблони… В прошлом интервью «МК» ты как-раз сокрушалась, что сама долгое время была заложницей чужих советов, а теперь образумилась…
— Да, это похоже. Дело все в том, что сначала ты прислушиваешься к маме, потом появляются друзья мамы. Они авторитеты, сформировавшиеся люди, убедительные, влиятельные. Маме, правда, было проще, потому что в этом смысле у нее был один якорь — ее мама, моя бабушка. У меня же их изначально было два. Два чемодана — мама и бабушка, знаменитая певица, народная артистка СССР, прима Большого театра Мария Максакова, которые надо было за собой тащить и каждому соответствовать. Однако прислушиваться, и часто не критически, к советам со стороны у нас, наверное, общая черта. Мама сильно прислушивалась к разным людям, к друзьям — настоящим и в кавычках. Ей тогда казалось, что она сама не может создать свой художественный, модный, современный образ, часто прибегала к педагогам в драматических ролях. Были и удачи безусловно. Например, Роза Абрамовна Сирота, которая делала с ней часть театральных ролей, начиная с Анны Карениной. Они занимались, разбирали образы, методики и т.д. И маме казалось, что без такого рода советов и помощи будет сложно. Есть актрисы которые действительно не в состоянии над ролью работать самостоятельно. Но мама безусловно была в состоянии работать над любой ролью сама, и в итоге пришла к такому выводу, но, мне кажется, позже, чем надо было бы.
— Представляю, насколько интересны и насыщенны могли быть семейные советы, вернись ваши отношения в нормальное русло…
— Тем более что на мой день рождения в июле мама мне позвонила и сказала, что концепция изменилась. Концепия наших отношений, в смысле. Напомнила, что я росла в семье, где меня все обожали, только обо мне и думали, пылинки с меня сдували и что опять надо жить с этой мыслью и восстанавливать отношения. Так что концепцию холодной войны меняем. На что я сказала, что давно уже и сама так думаю. В наших отношениях незримо все-таки присутствует отец. Он большую часть времени тратил на то, чтобы нас с ней мирить периодически, для него это было важно. Теперь его нет, но я исхожу из того, что хотя бы в память о нем надо хоть как-то находить общий язык. В принципе я не знаю, что над ней довлеет... Сложно сказать. Было бы логичным поступком с ее стороны взять моих старших детей (которые живут в Москве с их отцом Владимиром Тюриным. — Прим. ред.) и приехать ко мне в Киев, навестить. Ведь с тех пор, как не стало Дениса и все это случилось, я осталась одна. Есть вещи из категории «как бы поступила я»…
— Именно твой отъезд в Киев с Денисом в 2016 году, как я понимаю, оказался Рубиконом в ваших с мамой отношениях? Эта «новая концепция», которая теперь продекларирована, подразумевает, что она может навестить тебя в Киеве, например?
— Не знаю. Очевидно, мама побаивается до сих пор отца моих старших детей, Ильи и Людмилы, которые живут с ним в Москве. Он имеет на маму определенное влияние, она к нему прислушивается. Сама не может относительно него прийти к какому-то выводу... Судя по всему, концепция насчет него тоже меняется изо дня в день. Поэтому такая неопределенность чувствуется.
— А Дениса (Вороненкова) в качестве твоего мужа Людмила Васильевна не приняла сразу, или роковым в этом смысле стала все-таки ваша эмиграция в Украину?
— Она опасалась недовольства моего первого мужа. Версия, которая была выдвинута украинским следствием (относительно якобы причастности Тюрина к убийству Вороненкова, что было позже частично дезавуировано. — Прим. ред.) пугала ее еще больше. Поэтому все ее поведение было продиктовано этим страхом. Хочу, чтобы ты правильно понял — я ее абсолютно не виню, не осуждаю. Считаю, что человек в ее возрасте, переживший столько всяких драм в жизни, имеет право на такое «осторожное» поведение, если она серьезно опасается, а судя по всему так и происходит. Я могу понять природу ее страхов и осуждать не имею право. Не все мыслят так, как я, и я не могу требовать от всех такого же мышления.
— А в чем подоплека этого ее опасения? Твой первый муж ей угрожает, если она будет поддерживать с тобой отношения?
— Мы же не знаем, о чем они разговаривают между собой, не знаем, какие условия он ей выставлял, какие страшные клятвы давала, прикованная шампанским к креслу. Мы знаем, насколько суровый он человек, а она на свою голову излишне впечатлительная. Там есть козырь — два внука, любимые дети. Они рядом. А их мать как бы далеко… До моего отъезда в Украину у нас тоже бывали разногласия, размолвки, но мы в любом случае находили потом точки соприкосновения. Гарантом стабильности наших с мамой отношений всегда был мой отец, мамин муж, наш папа. А тут получилось, что одно событие захлестнулось на следующее. Сначала погиб Денис, потом не стало моего отца… Мама всегда говорила, что она Швейцария — то есть всегда сохраняет нейтралитет. А я парировала: если уж ей хочется исторические экскурсы проводить и параллели, то я напоминала, чем подобные «нейтралитеты» хороши, когда под кроватью лежит заряженное и хорошо начищенное ружье…
— Тем не менее фактор родной крови и единоутробности должен ведь играть какую-то роль на фоне остальных привнесенных жизнью обстоятельств?
— Ну да, мне кажется, я должна быть ей роднее, чем мои первые мужья, тридцать первые, любые...
— Тем не менее лед между вами тает? Кто сделал первый шаг?
— Я давно приглашала ее, очень хотела, чтобы она приехала в Киев, увидела Ваню, познакомилась с ним наконец.
— А она его до сих пор не видела?
— Ни разу! И эта тема, видимо, ее беспокоит, но, повторю, она пока боится, но на мой день рождения в июле, как я уже рассказала, позвонила и была очень мила. Чувствуется, что, конечно, я ей не чужая, и, конечно, я понимаю, что она меня любит.
— Переживает внутри…
— Но хочет сохранять швейцарский «нейтралитет».
— Но исключает пока для себя возможность навестить тебя в Киеве?
— Да. Она считает, что таким образом навлечет на себя все кары ветхозаветные и камни посыплются с небес, невзирая на благородные седины.
— Ты же разок тайно наведалась в Москву, и даже рассказала об этом нашим читателям в интервью «МК». Нет ли намерения нагрянуть неожиданно на юбилей мамы, внука привезти, поздравить, расцеловать?
— Я была в Москве (после отъезда в Украину. — Прим. ред.) всего один раз и при достаточно грустных обстоятельствах, как ты помнишь, чтобы уладить документальные формальности в судебных разбирательствах. Если бы не пандемия, то я бы, конечно, рассматривала такую возможность, чтобы приехать лично и поздравить маму с 80-летием. Внушительная дата. Я так рада, что она в прекрасной форме, она хорошо выглядит, она играет, она работает. Это очень важно.
— Тем не менее ты приготовила ей роскошный подарок в виде песни «Мама»…
— Наверное, он более яркий (чем любые другие подарки) потому что, я думаю, какие-то предметы материального мира ее уже не так сильно волнуют. Человек с ее опытом, мудростью, возрастом приходит, как правило, к выводу о первостепенности эмоций, душевного равновесия и благополучия. Поэтому в этой песне я постаралась отразить наши отношения, старалась не кривить душой. Я бы не сказала, что считаю эту песню из всех своих написанных лучшей, но в ней, и это чувствуется при исполнении, что-то среднее между спазмом и слезой, как и наши с ней непростые отношения.
— Как ты думаешь, а ей песня понравится?
— Поскольку она любит песни Патрисии Каас, то я попыталась ее сочинить где-то в этом направлении, чтобы она понравилась именно ей — не мне, не большинству, не публике, а именно ей. Мне бы очень хотелось, чтобы она ей понравилась. Музыкальные вкусы и пристрастия мамы мне бы сложно было не знать. Я ей сама аккомпанировала большую часть ее любимых песен, романсов и т.д. Будем надеяться, что она непредвзято ее прослушает. Я думаю, что она должна ей понравиться.
— Когда Людмила Васильевна поздравляла тебя с днем рождения в июле, ты уже вовсю вступила на стезю сочинительства и исполнения поп-шлягеров. Вы с мамой как-то осбудили столь радикальную творческую трасформацию? Она это комментировала?
— Ты знаешь, я даже не интересовалась. Надо было бы. Честно, в голову даже не пришло.
— Просто интересно, что она скажет: молодец, дочка? Или, наоборот: совсем сбрендила?
— Честно? Я никого не спрашивала, что они думают о моем песенном творчестве. И у нее в том числе. Это как-раз к тому, о чем мы уже говорили: когда чужие мнения и советы не столько помогали, сколько путали по жизни — что меня, что мою маму.
— К чувственным поп-опусам на тему «пандемий любви» и к нежному поздравлению маме добавилась только что пассионарная песнь «Свободы достоин»…
— Я поддержала белорусский народ в их стремлении к свободе и демократии.
— Молодец какая! Киркорову с Басковым на зависть… У тебя прямо лето экспериментов. А что с «Евровидением»? Собираешься?
— Уже даже пара песен готова — на выбор. Только, как оказалось, там все очень запутано из-за того, что многие страны на следующий год сохраняют предыдущего исполнителя (из-за карантинной отмены конкурса в этом году. — Прим. ред.). Так что пока не понимаю, от какой страны можно было бы вообще выставиться. Я же в этом ни бум-бум: где, что, как? Надо изучить. Сейчас чуть отвлеклась, потому что 24 сентября мне надо «Травиату» хорошо спеть (в Харьковской опере. — Прим. ред.). А как только я ее спою, то опять зароюсь в немецкие сайты, начну рыть, как это там происходит. Вариант с Германией (номинироваться на евроотбор. — Прим. ред.), как «немецкорожденная», я рассматриваю для себя вполне серьезно…
— Замечательно. А как сама планируешь отмечать день рождения мамы? Может, по видеосвязи из Киева, поднять бокал в Зуме?
— Я в этот день буду петь концерт в католическом соборе с органом. Как известно, велика сила молитвы праведницы, особенно «Аве Марии». Так в молитве, в том числе о маме, и смирении и встречу этот день. Поэтому, если она будет его праздновать светским образом, устроит какую-нибудь римскую сатурналию, то в моем случае это будет христианская католическая аскеза...