Москвичка из Душанбе, как зовет себя сама художник, закончила факультет Керамики МГХПА им. Строганова (мастерскую известного современного художника Олега Татаринцева). Там она со скандалом защитила свой диплом – он оказался слишком концептуальным для классического российского ВУЗа, – и уехала в Лондон. В России осталось несколько ее больших уличных скульптур: в публичном пространстве у института Сколково, на территории Бакулевской больницы и в частных садах. Мила работает с керамикой, металлом и деревом, а также устраивает хеппенинги и перформансы, часто кровавого содержания. И это не фигура речи, а реальный акционизм. Так, на открытии Красноярской биеннале она вышивала крестиком, в то время как спина ее была увешана живыми пиявками. Перформанс «Терпение», осуществленный вместе с уроженкой Крыма, художником Марией Куликовской, был посвящен конфликту между Россией и Украиной.
Мила Долман занимается теорией искусства и пишет диссертацию о сохранение российского и мирового культурного наследия в Лондонском Королевском колледже искусств. Там она уже стала “сыном полка”, так как вместо отведенных на работу двух лет пишет свой труд уже пятый год. Сменились уже три руководителя курса, ее отделение Скульптуры переехало в новое здание, а она все пишет. Мила утверждает, что она вовсе не двоечник, а наоборот очень любит учиться, да и дети часто вырывают ее из творческого процесса. Мила многодетная мать и параллельно ведет детские арт-курсы. «Вечным студентом быть классно: библиотека и мастерские под рукой – колледж в пяти минутах ходьбы от дома. Скидки в арт-магазинах и музеях. Боже, надеюсь, мои профессора это не прочитают», – шутит она.
В Колледже Милу зовут «our Russian Queen» за страсть к яркой национальной одежде в «русском стиле» и кокошникам, которые иностранцы принимают за корону. Мила никогда не пыталась косить под англичанку, она говорит, что любит свой русский акцент и не скрывает из какой она страны. В своем творчестве она тоже часто использует национальные образы, особенно яркую дымковскую и филимоновскую игрушку. Главный ее вдохновитель – это древнерусская игрушка-коник. Сама она по возможности тоже проводит время в седле и радуется, что англичане также обожают лошадей. Забавно, что в Лондоне она живет в так называемом Mews House, то есть в конюшне, где в прежние времена на первом этаже было стойло (там сейчас пространство мастерской), а этажом выше жил конюх или кэбмен и его семья. Сейчас Мила, правда, держит у себя в студии не лошадь, а его современный эквивалент – красный мотороллер.
На вопросы «МК» она ответила, полулежа в кресле в своей студии со сломанной ногой. Несмотря на боль, Мила продолжает работать и вести арт-уроки и мастер-классы для детей, говорит, что скоро доберется с красками и до своего гипса, и распишет его в честь знаменитой Фриды Кало, пролежавшей в гипсе больше года.
– Какова ваша личная территория творчества? Какое это пространство, его настроение, напиток? Имеет ли значение размер, цвет стен, вид из окна, отсутствие (или присутствие) дополнительных атрибутов (может быть, книг)?
– Все места, где я живу, а это Лондон и Москва, разделены на «чистую» и «грязную» зоны. Я обитаю, естественно, в «грязной». Это территория хаоса, первобытного мира, где идет процесс создания… Иногда он напоминает химическую лабораторию или там разлагаются останки живой природы… Тут царят свои запахи, звуки и цвета, своя атмосфера, и она часто весьма небезопасна. Каждый раз из «чистого» мира ко мне пытаются прорваться дети. У меня их трое, так что приходится держать оборону. А для них, по всей видимости, оказаться у меня в хтоническом пространстве, все равно, что попасть в опасное, полное приключений путешествие. Обе мои студии – или, по-русски, мастерские, – находятся внутри жилого помещения, так что часто происходит вау-эффект: идет гость по мягкому ковролину, открывает дверь, а там кабинет Зельеварения, как в Хогвартсе: сушеные травы, гипсовые слепки, чучела, книги и разные артефакты. Цвет стен для меня не имеет значения, они все равно завешаны старыми работами и кальками керамических рельефов, которые я делаю сейчас. Одна стена всегда состоит из окон, особенно в моей деревенской мастерской – вид на огромную старую липу и поля, уходящие вдаль. Окна на запад, то есть, каждый вечер можно встречать разный закат. Я люблю работать при дневном свете, так лучше видно цвет. В обеих мастерских есть большой Г-образный стол, на одной части компьютер, планшет-рисовалка, на другой – я леплю и рисую. У меня много книг, коробок и банок, где хранятся «нужные» вещи. Посреди всего этого живет тонкий стеклянный бокал с красным вином. Кофе и вино – моя кровь.
– Важно ли для вас одиночество во время работы в мастерской? Можете ли вы работать, если рядом находится кто-то еще?
– Я очень люблю работать с кем-то в паре. Это пошло еще со времен Строгановки, где мы учились в керамической мастерской вместе с моей однокурсницей Катей Гусевой. Сначала делали ее работу, а потом мою, или наоборот. Керамика – сложный технологический процесс, и тут две головы лучше, чем одна. В Лондоне я работаю с двумя ассистентами по очереди: англичанкой Клэр (Кларой) и гонконгцем Юджином (Женей). Все сложные паблик-арт работы мне помогает делать мой бессменный помощник Богдан. Когда совсем сложно, мы привлекаем разных специалистов: сварщиков, каменщиков. Ну а вдруг, если я остаюсь одна, я тут же набираю в телефоне номер брата, он прикован к инвалидному креслу и всегда на связи. Ставлю телефон на громкую связь, чтобы руки были свободны и так мы можем сидеть часами, иногда даже молчим – каждый делает свое дело – но главное, что я не одна. Боюсь одиночества.
– Как долго вы можете оставаться в мастерской наедине с собой? Несколько дней, недель, месяцев и не выходить в белый свет?
– В Лондонской студии я обитаю на первом этаже, в московской – на втором, но зато у меня есть большая терраса. Так что белого света хватает. Кроме того, я часто что-нибудь делаю на улице, особенно если оно вонючее или опасное. Постоянно пытаюсь организовать экспансию во внешний мир. Могу выйти с огромным куском оргалита и вытряхнуть гипсовую или глиняную крошку и пыль в водосток посреди дороги. Мои соседки, приторные английские бабушки, в этот момент закатывают глаза и хватаются за сердце. Могу на их глазах отпилить что-то болгаркой или циркуляркой. Красить баллоном – тоже на улицу. А как-то мы с моим партнером по перформансу украинским художником Марией Куликовской купили 100 кг мяса (мы им должны были кидаться друг в друга). В студии было тепло, и мясо начало протухать. Тогда мы, вооружившись средством для мытья полов с хлоркой, пошли отмывать его все к тому же водосточному люку. Я где-то читала, что так делают продавцы из «плохих» магазинов. Одним словом, я бы, может, и рада не выходить на белый свет подольше, но необходимость вести детей в школы и обеспечивать быт гонит меня наружу.
– Как важно для вас питание, когда приходит вдохновение? Есть ли у вас свои рецепты для подогревания творческой активности?
– Я очень люблю есть. Но если я в процессе, то еда для меня вообще не важна. Я всегда мечтала, чтобы продукты продавались в тюбиках: выдавил в рот и готово. Я совсем не умею готовить и панически боюсь кухни, захожу туда только, чтобы втихаря украсть какую-нибудь кастрюльку или банку для своей глины или краски. Все, что ест моя семья, готовит наша няня Наташа. Если вдруг ее нет, я заказываю доставку еды. Когда я одна, я могу вообще неделями не спускаться на кухню. Это звучит ужасно, но я могу съесть готовый бутерброд или салат прямо в магазине, не отходя от кассы. Иногда захожу за теплым супом прямо с черного входа в ресторан Coco, там меня все знают, и мы успеваем еще поболтать о жизни. Мне очень жалко терять время на покупку еды, ее приготовление и мытье посуды.
– Говорят, что многие художники работают в «измененном состоянии»? Так ли это для вас? Что вам помогает погрузиться в него?
– Ха! Люди всегда думали, что Сальвадор Дали принимал наркотики. Мол, как еще могли такие образы забраться в его голову? Но у него был своя хитрость. Он садился в удобное кресло, брал в руку ложку и ставил на пол под нее металлический поднос. Когда он проваливался в сон, ложка громко падала на поднос, и он просыпался и быстро записывал или зарисовывал увиденное в начавшемся сне. У меня в работе мало сюрреализма, зато много расчетов, трезвой оценки и твердой руки. Поэтому я пропускаю пару бокалов вина вечером, когда уже не могу работать, это помогает расслабиться. Мне повезло: я практически постоянно пребываю в творческом потоке, меня только иногда выбрасывает из него необходимость решать какие-то бытовые вопросы. Но, даже раскладывая детские куклы и игрушки во время уборки, я могу залипнуть, бросить уборку и утащить их к себе в мастерскую, потом что мне пришла идея совершить над ними творческий акт… Так что дети боятся моих набегов, так же как я их.
– Человек для того, чтобы прожить в квартире несколько месяцев должен закупить продукты. А что должно быть в вашей мастерской на два месяца, кроме продуктов? Конкретно – какие это материалы?
– Глину и стройматериалы, которые я использую, мне подвозят на большой грузовой машине. Обычно, я сразу покупаю много всего, доставка в Лондоне стоит дорого. В Москве я живу в загородном доме и тут по сусекам тоже можно найти все необходимое. Я как белка, у меня повсюду есть схроны. То 10 кг пластилина, то ниток мулине пучок, то вот краски для ткани, теперь очень пригодились, я ими маски расписывала для своего благотворительного проекта Stop Corona Art Project. Если, из дома нельзя будет выходить пару лет, я точно протяну. Я очень запасливая.
– Как, по-вашему, массовая самоизоляции изменит наш мир? Как скажется на культуре?
– Я очень надеюсь, что мир сильно поменяется. Потому что до сих пор, как лично мне кажется, он катился в тартарары. Слишком много ненужных движений, слов, трат, мусора… Очень хочется, чтобы эта остановка была воспринята миром как некая огромная медитация, погружение в себя и самосозерцание. Очень надеюсь, что после самоизоляции люди начнут иначе относиться не только к врачам, но и к художникам. Пока такое ощущение, что мы последние в цепи питания. Хочется, чтобы произошла переоценка ценностей. Надеюсь, люди поймут, что гимнастика и спорт выпрямляют их тело, а искусство лечит их души. Безусловно, любой большой катаклизм резонирует с искусством. И мы увидим нечто новое и очень интересное в моде, дизайне, скульптуре, архитектуре, музыке. Я в этом уверена и предвкушаю!