Впервые довелось с ним встретиться в марте 2004 года на фестивале «Литература и кино» в Гатчине, куда он приехал как гость, только-только освободившись из тюрьмы. Многих это шокировало. Как это так: пригласили Марлена Хуциева, Станислава Говорухина, польского классика Кшиштофа Занусси, а опасного и непредсказуемого Лимонова-то зачем. А он был прекрасным актером, хорошо чувствовал ситуацию и выглядел тишайшим и интеллигентным человеком, принимал участие во всех фестивальных сходках, смотрел кино, общался с кинематографистами и писателями, ходил в музеи. Вместе мы посетили мрачный Гатчинский дворец. Когда предложили там Лимонову сфотографироваться у портрета Павла I, он сначала отказывался, а потом согласился: «Его же убили. Ну да ладно, может, меня не убьют».
Тогда он вспоминал, как за два с половиной года своего заключения написал восемь книг, сравнив себя с Чернышевским, который, находясь в Петропавловской крепости, написал две тысячи страниц.
«Основная трудность для меня была в том, как передавать рукописи на волю, — рассказал Лимонов. — Написанное могли изъять в любой момент. Обыски проходили по три раза в неделю. Но я все-таки переправил тысячу написанных страниц. Как? Не скажу. Не потому что вам не доверяю, а чтобы люди, которые и впредь будут сидеть, могли воспользоваться этой практикой. Зачем я там писал? Чтобы защититься от навалившегося груза. Надо было как-то психологически спасаться от тех обвинений, которые мне предъявили по жутким статьям: хранение боеприпасов, терроризм, свержение существующего строя. Я ходил по камере и повторял как заклинание имена тех, кто сидел: Достоевский, маркиз де Сад, Сервантес, Чернышевский... Это спасало. Через десять дней я начал писать «Священных монстров», героями которых стали Пушкин, Достоевский, Гитлер, Гагарин... И это была защита от страха смерти.
Двадцать лет я прожил за границей: из них четырнадцать во Франции и шесть в Америке. Побывал в горячих точках — Сербии, Приднестровье, Абхазии, Таджикистане. Сидел в тюрьме. Везде лез. На войну в Сербию попал, увидев по телевизору сербского полковника, рассказывавшего о том, как бомбили мост. Я быстро собрал сумку и поехал в аэропорт, а через пару суток сидел рядом с этим полковником. Когда я был в тюрьме, мой адвокат среди разных бумаг принес письмо Александра Велединского, который хотел снять фильм по моим произведениям. А нам тогда очень нужны были деньги на процесс, перенесенный в Саратов. Поэтому я с Велединским не торговался. Познакомились мы с ним уже позднее. Я увидел его из клетки, в которой находился в суде. Он побывал у моих родителей в Харькове, передал мне их фотографии. Сценария я не читал».
А уже через год на фестивале показали фильм «Русское» Александра Велединского, снятый в 2004 году. В 2006-м вышел его «Живой», и тоже по прозе Лимонова. Мы поговорили с Александром Велединским буквально в течение часа после того, как пришла трагическая весть.
— Я сам только что узнал о случившемся от журналистов. Я не отвечаю на звонки с незнакомых номеров, но тут почему-то снял трубку. После этого позвонил Сереже Шергунову, чтобы узнать детали. Месяца три назад мы виделись с Катей Волковой (актриса, экс-супруга Лимонова, мать двоих его детей. — С.Х.), она тогда сказала, что Эдуард болеет.
— Вы в последнее время не общались?
— Только по телефону. Он иногда звонил, чем-то интересовался, спрашивал как-то про экранизации, о том, сколько сейчас платят за права. Но я тоже не особенно в курсе. Об этом лучше спрашивать у писателей или продюсеров. Иногда мы встречались на каких-то мероприятиях, когда ему и мне вручали французскую премию, и мы выпили по рюмке. Вместе были на спектакле «Отморозки» Кирилла Серебренникова, поставленном по Прилепину. Он был про лимоновцев, «Стратегию-31» (движение в поддержку собраний. — С.Х.) и очень мне понравился. Тогда приглашенных было человек тридцать, не больше. Все это было несколько лет назад.
— А впервые вы встретились в тот момент, когда он был в самом боевом состоянии?
— Я с ним познакомился в 2002 году, когда приехал к нему на суд в Саратов на перовое заседание, а потом на приговор. Когда мы снимали фильм «Русское», он сидел в тюрьме.
— Но вы были к тому моменту знакомы?
— В том-то и дело, что нет. Мы познакомились через решетку. Я сначала съездил в Харьков на выбор натуры. Скорее всего, это был 2001 год. У него были еще живы родители. Мы сходили к ним, пообщались. Мама передала ему банку варенья, то ли вишневого, то ли айвового, что-то еще. Потом я приехал в Саратов. Через клетку не мог ему просунуть банку. Там стояла охрана. Передал подарки через его адвоката Сергея Беляка. Там я познакомился со многими интересными людьми.
— Теми, кто приезжал на суд?
— Да. Лимоновцы там постоянно жили, снимали квартиру, подкармливали Эдуарда, носили ему передачки. Я познакомился с Сергеем Шергуновым, тогдашним лидером НБП Анатолием Тишиным — он стал священником, а его фамилию Захар Прилепин дал своему герою в романе «Санькя». Тогда я познакомился и с ныне покойным Василием Шандыбиным, Витухновской, Алексеем Митрофановым, который стал депутатом. Любопытная была компания.
— Помню, когда Эдуард Лимонов приехал на фестиваль «Литература и кино» в Гатчину, многих поразила его скромность.
— В обычном общении, не партийном и не литературном, он был нормальный, спокойный человек. Когда вышел из тюрьмы, и мы с его адвокатом Сергеем Беляком и с моим оператором Пашей Игнатовым поехали к нему знакомиться. Он сам позвонил и пригласил, сказал мне: «Вы меня не бойтесь, Александр. Я вообще добрый». Мы приехали, выпили с ним вина. Он пожарил мясо. Поговорили, пообщались. Потом у него был день рождения, и мы тоже встречались.
— А что вас так зацепило в его прозе, что вы решили ее экранизировать?
— Даже не знаю, что на это быстро ответить.
— Чувственно — что это было?
— Вот! Это самое точное слово «чувственность». Не эротического, не тактильного плана. Она в том, что он писал про жизнь, которую я и сам проживаю и познаю. Это не значит, что мне обязательно надо побывать на войне, в эмиграции или где-то еще. Но вот эти ощущения человека, проживающего жизнь и ступающего по ней с кайфом и интересом, без лишнего нытья, — в них была свежесть его взгляда, борзость, если можно так сказать. Поступая на Высшие режиссерские курсы, я заполнял анкету, где был пункт о том, кого бы я хотел экранизировать. И я написал: «Лимонова». Тогда, в 1993 году, он еще не был такой одиозной фигурой. Потом уже на него стали навешивать все ярлыки. Да он и сам был не против этого. Эпатажность Лимонову тоже была присуща. Когда пришло время, я взялся за «Подростка Савенко» (это настоящая фамилия Лимонова — С.Х.). Я написал сценарий, который несколько лет пролежал в столе, а потом появились люди, готовые с ним работать, и мы начали снимать.
— Встреча для вас двоих стала судьбоносной?
— Для меня она была важна. Но Лимонову больше нравился фильм «Живой». К «Русскому» его отношение менялось. Фильм ему то нравился, то нет. Но это нормально, кино-то про него. А в «Живом» — другие герои, не он.
— Принимал ли он участие в работе над сценарием?
— Он в тюрьме сидел, поэтому не мог в него внедряться. Мы ему отправляли через Беляка сценарий, по-моему, даже не законченный, и он его прочитал. Как говорил Сергей Беляк, Лимонов был поражен, что по его прозе собираются снимать кино, тем более когда он находится в заключении. Нам тогда никто не ставил палок в колеса. Время было другое. Мы начали снимать, потом все надолго встало, когда кончились деньги. Непросто было.
— Можете сказать, что Лимонов — большой писатель?
— Конечно, большой, классик уже. Можно не соглашаться с его взглядами — политическими, на жизнь, с оценкой некоторых людей. Почитайте его «Книгу мертвых». Это очень круто. Как он там про Бродского пишет. У Лимонова был критический ум. Он сам где-то писал, что сначала ищу отрицательные стороны в человеке (толстый, глупый и так далее), все, что выпирает из него плохое. Он в первую очередь это и выхватывал. Как он костерил Бродского! А в финале написал, что только на него и хотел быть похожим. И этим все сказано. Вот это художник! Лимонов не очень любил, но умел признавать свои ляпы. Живой был человек. Я сообщил одному православному человеку, алтарнику и своему хорошему другу, что Лимонов умер. Он спросил, верующим ли был Эдуард. А я этого точно не знаю. Но мой друг сказал: «Теперь-то он точно верующий». То есть, если умер, то точно верующий. Мне это понравилось.
Читайте также: В Москве могут открыть памятник Эдуарду Лимонову